Петр Капица - Мальчишки-ежики
Вскоре появились и хозяева поля — местная шкетовня, школьники старших классов. Они были в оранжевых футболках и черных трусах.
Ровно в девять часов появился судья — лысоватый физрук школы. Установив мяч на белое меловое пятно, он дал длинный свисток.
Игра началась с бурного наступления фабзавучников, мгновенно прорвавшихся к штрафной площадке. Защитники засуетились, не зная, кого держать. И через две минуты мяч влетел в ворота.
Взбодренные успехом, фабзавучники не давали противнику опомниться: пасуясь, нападающие двигались широким фронтом. Растерявшимся защитникам противника оставалось только отбиваться: лупить по мячу изо всей силы, лишь бы он дальше отлетел.
За сорок пять минут первого тайма противнику было забито пять безответных мячей.
* * *В следующее воскресенье футболисты выехали на стадион «Красной зари». Они опять выиграли и, проведя почти весь день на футбольном поле, усталыми и голодными едва дотащились до общежития, а здесь их Самохин огорчил.
— Кроме сухого ситника и сахарного песку, у меня ничего нет. Все кончилось, — сказал он. — И деньги и продукты. Больно шиковали в прошлую неделю.
— Кто же так хозяйствует? — упрекнул его Лапышев. — Надо по одежке вытягивать ножки — рассчитать на каждый день.
— С вами рассчитаешь, как же! Что ни вечер — пир горой. Вот и напировались.
Спорить с Самохиным было бессмысленно, словами голода не утолишь. Лапышев вспомнил про обеденные талоны. Нельзя ли продать их или обменять на еду?
Собрав у товарищей талоны, он зашел в соседнюю комнату, в которой, за исключением Домбова, жили одни столяры, прозванные «ярунками».
— А ну, налетай, — сказал Юра, — по дешевке обеды продаю. Вместо тридцати пяти — по тридцать.
«Ярунки» выламывались: соглашались взять только по двадцать пять, копеек. Пришлось уступить десять талонов по самой низкой цене — не пойдешь же по всему общежитию позориться.
На вырученные деньги Самохин принес винегрету, жареной печенки, отварного в мундирах картофеля и две буханки хлеба.
— Несколько гривенников осталось на хлеб со смальцем, — сказал конопатый. — Талонов продавать не буду, без обеда еще хуже.
— Придумаем что-нибудь, — успокоил его Лапышев. — В случае чего, барахлишко продадим.
* * *Когда пусто в карманах, в тумбочках и в общем буфете — значит, «колун».
«Колун» — это такое время в общежитии, когда все таланты переключаются на искусство добывания жратвы. Руководство в этом деле — старый анекдот о смышленом солдате, сварившем из колуна жирные щи.
Обычно над общежитием «колун» нависал за два-три дня до получки, а в коммуне шестнадцатой комнаты, прозванной «Футболезней», он возник много раньше. Проданные по дешевке обеденные талоны выручили только в воскресный вечер, усложнив жизнь еще больше: не стало гарантированного обеда.
Лапышев обшарил все карманы обитателей «футболезни». В результате появилось пять медных монет. Но на них даже не приобретешь и одного обеда. В фабзавуче Юра пошел по цехам к знакомым ребятам и тихо произносил:
— Покурить захотелось… не хватает только трех копеек. — При этом с беспечностью богача он позванивал в кармане монетами. — Добавь в долг. Покурим.
К обеденному перерыву в обоих его карманах трезвонила медь. Правда, на полные обеды этих денег не хватало, пришлось взять пять первых и три вторых, поделить поровну, подналечь на хлеб и… все были сыты.
На ужин таким же способом попытался раздобыть несколько монет Шмот, но его притворство не вызвало доверия.
— Не подаем, сами нищие, — говорили ребята.
Вечером, попив кипятку с черным хлебом, «футболезцы» улеглись на койки с книжками. Но какое чтение полезет в голову, когда в животе урчит?
Лапышев отбросил книжку, поднялся с постели, вытянул из-под койки чемоданчик, порылся в нем и достал единственную ценность — готовальню, подаренную в день рождения в детдоме. Погладив футляр, Юра со вздохом сказал:
— Отдаю на общее пользование. У кого еще есть ценности? Добавляй.
Ходырь вытащил из баула новый шелковый шарф и положил рядом с готовальней. К ним присоединились и Ромкины шерстяные носки и перчатки, связанные Матрешей на зиму.
— Кто пойдет на толкучку и продаст? — спросил Лапышев.
— Давай попробую, — вызвался Самохин. — Меня к зубному врачу отпускают. Могу сходить на рынок.
— Валяй. Только к обеду будь на заводе, а то совсем отощаем.
На другой день Самохин вернулся с толкучки невеселым и выложил перед Лапышевым семь рублей.
— Вот все, насилу продал, — сказал он, — больше не дают. На эти деньги можно десять обедов купить и по семь-десять копеек на утро и вечер останется. Я свои деньги отдельно тратить буду. Больно вы много едите.
— Какие свои? — не понял его Лапышев. — Ты что-нибудь собственное продал?
— Собственного не продавал. Но зря, что ли, на толкучку ходил? За работу полагается, — сказал Самохин. — Вот Шмоту можете не давать. Он участия не принимал. Поделим на четверых.
— Ну и фрукт ты, Самохин! — изумился Лапышев. — Товарища хочешь обделить?
— Я за справедливость, — увильнул от прямого ответа Самохин. — Сам же ты говорил: «По одежке вытягивай ножки». Мне надоело за всех маяться. Что я с этого имею?
— Кулачина, вот ты кто, — определил Лапышев. — Бери свою долю и катись, без тебя обойдемся.
Дождавшись у столовой остальных ребят, Юра спросил:
— Кто возьмется хозяйствовать вместо Самохина?
Все молчали. Никому не хотелось заниматься столь муторным делом.
— Значит, желающих нет? — огорчился Лапышев. — Ну, что ж, разделим тогда деньги поровну. Будем, как «ярунки», каждый сам себе еду готовить.
Юре думалось, что товарищи по комнате запротестуют и решат заниматься хозяйством по очереди. А они без возражений взяли полагающуюся долю денег. И даже Шмот не предложил своих услуг.
Это был первый шаг к развалу коммуны. На пять дней каждый остался сам себе хозяином.
В первый же вечер Самохин ужинал отдельно. Заварив в жестяной кружке щепотку чая, он достал из тумбочки два баранка, краюху хлеба и домашнего копчения колбасу. Сев спиной к Ромке, который увлекся чтением стихов, стал уплетать свои припасы с хрустом и сопением, словно боялся, что скоро явятся другие обитатели комнаты и попросят поделиться.
Покончив с обильным ужином, Самохин смел в ладонь крошки со стола и, высыпав себе в рот, ушел на кухню мыть кружку.
Вскоре появились веселые Шмот, Ходырь, Лапышев и со смехом стали рассказывать, как обманули повара.
Чтобы не возиться дома с ужином, они пошли в дешевую столовку на Расстанной улице, решив на троих заказать одно рагу с соусом, шесть стаканов чаю и подналечь на бесплатный хлеб.
Парни уселись за неубранный столик, и тут Лапышев приметил почти нетронутые котлеты. Их покинул из-за плавающей в соусе мухи какой-то брезгливый посетитель. Не долго раздумывая, Юра схватил тарелку и отправился к окну раздаточной. Там, подозвав повара, он возмущенно спросил:
— Что это вы людей мухами кормите?
— Т-с-с, молодой человек, одну минуточку.
Повар взял тарелку, ножиком поворошил муху и, выкинув ее из соуса в ведро, сказал:
— Какая же это муха? Просто подгорелый лук!
— У меня свидетели есть, — напомнил Лапышев. — Я этого так не оставлю.
— Хорошо, молодой человек, не будем спорить. Вам не нравятся котлеты — я могу заменить. Желаете рагу?
И Лапышев получил большую порцию бесплатного второго.
— Остроумные вы ребята и… шибко сознательные, — не без ехидства заметил Ромка.
— А мы и про вас не забыли, — сказал Шмот и вытащил из кармана сверток.
В четвертушке газетного листа было завернуто четыре квадратика хлеба, намазанных горчицей и густо посоленных.
* * *Черный день наступил довольно быстро. Деньги, вырученные на толкучке, незаметно растаяли. Видимо, безденежье вызывало повышенное выделение желудочного сока — все время хотелось есть. Самохин где-то добывал съестное, но он ухитрялся его поедать тайно от других.
На пятый день «колуна» Лапышев и Громачев пришли с работы голодными. В комнате был только Самохин. Он лежал на койке лицом к стенке, а вокруг витал стойкий запах чесночной колбасы.
— Тут кто-то домашнюю колбасу жрал, — поводив носом, определил Юрий. — Самохин, как тебе не стыдно в одиночку набивать брюхо? Поделись.
— Я кусочек завалявшийся нашел… его мыши погрызли.
— Ври, знаем, какой ты компанейский. Если бы знал, что такой кулачина, ни за что бы в нашу комнату не пустил. Позоришь ты «футболезню».
— А я могу и съехать. Не больно-то нуждаюсь!
— Брось, Юра, — сказал Ромка, — у кого ты сознательности добиваешься? Это же будущий Гобсек.
