Лидия Чарская - За что?
— Нужна! Да, теперь, может быть. А потом, когда вы выпорхнете отсюда, как птички из клетки, я уже не нужна буду вам. А когда состарюсь, мне будет тяжело одной без семьи, без мужа. Придется идти в богадельню и умереть в одиночестве.
Она задумалась немного, потом по прелестному лицу ее пробежала улыбка.
— Вот поэтому я и хочу найти себе друга на всю жизнь, подле которого я не чувствовала бы себя одинокой, — продолжала она. — Мне хочется тоже испробовать, что такое счастье, узнать его, какое оно бывает на земле.
Я не знаю почему, но слова ее произвели на меня странное впечатление.
Грустная ушла я от третьих, пробралась в свой дортуар и, уместившись на подоконнике, долго смотрела на месяц. Мне показалось, что месяц и счастье одно и то же. Но месяц я видела, а счастья нет. Мне оно представлялось почему-то красивой златокудрой феей с лазоревыми глазами. И пока я стояла в дортуаре, чудно озаренном лунным сиянием, что-то давно знакомое, нежное и туманное приблизилось ко мне, обвила меня легким облачком, коснулось моего лба. И он запылал, и щеки запылали также. Чуть слышные аккорды полились мне в душу.
Точно невидимая музыка заиграла где-то поблизости. Потом она затихла, и губы мои, трепещуще и взволнованно, зашептали:
Белый кречет кричит в облаках
Расцветают в долине цветы…
Побежали потоки в горах,
То смеясь, то рыдая… Где ты?
Я долины кругом исходил,
На утесы крутые влезал…
Я тебя беззаветно любил…
Я тебя бесконечно искал…
Где ты, фея воздушных высот?
Где ты, роза цветущих долин?
Где найду твой лазоревый грот?
В высоте иль на лоне низин?
Где ты, сказка лучистого дня?
Где ты, песня воздушных ночей?
Где ты, пламя живого огня
И сиянье небесных очей?
Ты обвей меня нежным крылом,
Обними белоснежной рукой,
Очаруй очарованным сном…
Фея счастья! Хочу быть с тобой…
Я вся еще трепетала от прилива горячего экстаза, как дверь в дортуар отворилась и Фрося спросила:
— Что вы делаете здесь одна, Вороненая?
— Любуюсь луной! — отвечала я, рассерженная тем, что она явилась некстати.
— Вы дерзки. Ступайте в класс! — прошипела мне она вслед.
Противная Фроська!
Ну, можно ли стать поэтессой при подобных условиях?
8 ноября
Я узнала странные вещи. Так вот о чем они шушукались все четверо: креолка, Правковская, Татьяна и Радя Карская, сбившись в одну общую группу на постели Зины Бухариной.
Замирая от сладкого ужаса, Катя Макарова сообщила, что сама видела кости на последней аллее.
Кости! Какой ужас!
— И знаете, месдамочки, — повествовала, блестя разгоревшимися глазами, Катя, — это кости человеческие, непременно человеческие! Ведь наш институт монастырем был прежде, и в саду было кладбище: там покойников хоронили.
— И все-то ты врешь! — вскричала, подойдя к ним, Малявка, — наш институт замком был одного чухонского барона еще до завоевания Петербурга Петром Первым, и здесь…
— Юлька, умолкни! Ну где ты у чухон барона выудила?! — разом остановила пыл расходившейся девочки Бухарина, — а что это замок был, так это правда, — тут же добавила она. — Иначе, что же значит подземный ход, который выходит на галерею?
— И совсем это не подземный ход, а просто подвал, где на зиму капусту прячут, — огорошила нас Карская своим прозаичным объяснением.
— Ну, старушка Божья, ты уж всегда что-нибудь выдумаешь такое… самое заурядное, — рассердилась на нее Пушкинская Татьяна, любившая все поэтичное, таинственное и выходящее из ряда вон. — Я утверждаю, что и в саду кости, и в подземелье. Я знаю, это кости казненных.
— Каких казненных?! — воскликнули разом мы все.
— Ах, господа! — заволновалась Татьяна, — тут ведь замок был, и жил в нем жестокий-прежестокий барон…
— Как Синяя Борода, — ввернула свое словцо подскочившая Додошка.
— Даурская, вы глупы! — рассердилась Елецкая. — Синяя борода — это сказка, а злодей, живший в замке, — быль. Я твердо верю в то, что все это правда. Он казнил своих врагов и бросал их трупы в подземелье. Я могу поклясться, чем хотите!
Глаза нервной девочки сверкали в полутьме дортуара. Щеки побледнели.
— А что, если ты все это врешь, душка? — огорошила ее снова Радя Карская, довольно-таки скептически относившаяся ко всем этим бредням.
— Сама ты врешь! — рассердилась Татьяна.
— А от кого ты все это слышала? — не унималась та.
— Конечно, ей все это во сне приснилось, — засмеялась креолка своим милым смехом.
— Ну, уж нет! — неожиданно вступилась я за рассказчицу, — такие вещи не снятся. И откуда же кости на последней аллее?
И тут же, охваченная назойливой мыслью, я продолжала с горячностью:
— Знаете, что я порешила: пойти в подземелье и узнать, что там такое.
— Не в подземелье, а в подвал. Называйте вещи их именами! — снова расхолодила наш пыл неумолимая Карская.
— Но только, месдамочки, и нагорит же нам, если попадемся! Фроська, как голодный волк, по всему институту рыщет, — предостерегала Малявка, нервно поеживаясь от страха.
— Вздор! Чепуха! Я беру все это на себя, — произнесла я с обычною мне горячностью. — Завтра, после обеда, когда m-lle Ген уйдет пить кофе в свою комнату, мы идем! Только кто готов спуститься со мной? Надо это решить сейчас, — и я вопрошающим взором обвела группу.
— Я!
— И я! — послышались голоса со всех сторон.
— И я! — произнес подле меня знакомый мне, тоненький, как у ребенка, голос. — Если вы пойдете, Воронская, возьмите и меня! Умирать, так вместе, зараз!
Передо мной стояла Черкешенка. Она успела расплести на ночь свои, отливающие синевой, черные косы и стояла теперь перед нами красивая и таинственная, с блестящими глазами, черными, как ночь.
— Ай, привидение! — закричала вдруг своим пронзительным голосом Додошка, отскакивая от двери.
— Додошка, как ты смеешь пугать! Это не привидение, a m-lle Ген.
Действительно, m-lle Ген вышла из своей комнаты, осведомилась, что здесь за шум, и велела ложиться спать.
Когда я уже почти засыпала, кто-то прыгнул ко мне на кровать.
— Воронская! Неужели вы способны верить в эту чушь и пойдете с ними?
Я с трудом открыла глаза, потому что меня страшно клонило ко сну.
— Ну, да, конечно, — проговорила я заплетающимся языком. — И что тут удивительного? — добавила чуть слышно.
— Удивительного нет ничего. Удивительно только то, что я идеализировала вас и считала, безусловно, выше всех, а вы такая же наивная дурочка, как они, — ясно отчеканивая каждое слово, проговорил голос Симы, отчетливо прозвенев в тишине дортуара.
— Ну и отлично! Оставьте меня в покое! — произнесла я сердито. — Дайте же мне спать, наконец, несносная гувернантка!
9 ноября
Весь день мы провели как бешеные: хохотали, дурачились без всякого удержу. Зина Бухарина, Татьяна Макарова и скептическая Карская, Додошка, Черкешенка и другие. И чем ближе подходил назначенный час, тем несноснее мы становились. Даже Черкешенка разошлась против своего обыкновения. Ее глаза беспокойно поблескивали, бледные щеки разгорелись.
— А вы трусите, кажется? Признавайтесь, Елена, — пошутила я.
— С вами я не боюсь ничего. С вами я куда угодно пойду! — горячо вырвалось из груди Черкешенки.
— Даже, несмотря на то, что я розы ваши под злую руку выкинула?
— Ах, Аида, не напоминайте мне про эти злосчастные розы. Это была глупость. И чем же я могла доказать вам мою любовь иначе? А полюбила я вас давно, с той самой минуты, помните, как вы, такая гордая, стояли среди девочек, а они кричали на вас за то, что вы шпионите. Вот тогда-то вы и взяли мое сердце. И потом, потом, правда, что у вас есть мачеха, Аида? — неожиданно спросила она.
— Да.
— А у меня есть отчим. Я очень несчастна. А глупые девочки считают меня кисляйкой. Они не поймут меня. А вы понимаете, я это чувствую. Мой отчим очень жестоко обращается со мною… он…
— Воронская! Гордская! Идти пора, а вы тут в сантименты пустились, — вскричала вдруг, неожиданно, как из-под земли выросшая перед нами Бухарина. — Ключ от платков я выманила у дежурной. Теперь остается каждой по очереди взять платок из шкапа и незаметно прокрасться в столовую, а оттуда через буфетную и сени на галерею. Только не зевать!
И Зина первая ринулась к шкапу, достала оттуда зеленую шаль и скрылась с нею из класса. Через две-три минуты тот же маневр был произведен Додошкой и другими. Когда я брала мой платок, меня остановил знакомый голос:
— Ну, уж коли погибать, так погибать вместе. Стойте, Воронская, и я пойду с вами.
