Борис Изюмский - Алые погоны
— И еще одно замечание о вашей работе. Не мне, солдату, учить вас, педагогов, что в развитии личности первостепенную роль должен сыграть физический труд. Не белоручек, не барчуков готовим мы. Наши офицеры — сыны трудового народа, и они должны знать цену труду и хлебу. Пусть это будет работа в столярной мастерской, в саду, на пригородном участке, пилка дров, уборка класса, уход за конем, приведение в порядок физкультурной площадки или катка, — все это повысит самоуважение воспитанников, облагородит их, привьет любовь к людям труда и даст вам в руки сильное средство педагогического воздействия. У воспитанников должна быть не только золотая голова, но и золотые руки… Вы согласны со мной?..
* * *Первое мая. К десяти часам утра на стадионе, украшенном флагами и высокой аркой в цветах, выстроились все роты. Весеннее солнце слепит глаза, растворяется в белоснежных гимнастерках ребят, впервые сменивших сегодня черные зимние одежды. Груди офицеров от орденов и медалей кажутся выше. Праздничная приподнятость чувствуется в пожатии рук, улыбках, не сходящих с губ, в игре солнечных зайчиков на пуговицах. Слово «победа» еще не произнесено, но уже витает где-то совсем близко.
Без десяти десять полковник Ломжин принял рапорт у дежурного по училищу майора Тутукина. Голос майора подхватывает зычное эхо за стадионом, среди высоких зданий. Из первой роты отделился знамённый взвод и ушел к штабу училища. Гурыба ущипнул Самсонова за локоть.
— Генерал опоздает! — знающе прошептал он.
— Ну, сказал! — недоверчиво мотнул головой Самсонов и снял белую перчатку, в которой с непривычки руке было неловко.
— Опоздает… Машины-то его еще нет, — настаивал Максим.
— Спорим! — предложил Самсонов, готовый спорить по любому случаю.
— На что?
— Если не опоздает, ты мне марку дашь… треугольную, с жирафом, а если опоздает, я тебе…
— Открытку «Чапаев в бою», — скороговоркой докончил Гурыба.
— Разговоры в строю! — раздался голос офицера, и они замолчали. Недалеко от Самсонова стоял Голиков.
— Голиков, который час? — прошептал Самсонов. Голиков сделал вид, что не слышит.
— Голик, ну, скажи!. Будь человеком! — просительно протянул Самсонов. — Мы поспорили, опоздает генерал или нет.
Голиков приподнял манжет гимнастерки и тихо сказал:
— Без двух минут десять…
«Значит, нужно просчитать до ста двадцати, — решил Гурыба, — и открытка будет моя».
Максим досчитал до ста трех, когда в дверях штаба, откуда его никак не ждали, появился генерал. На нем голубовато-зеленый парадный мундир, перехваченный белым широким поясом, серебрящимся на солнце. На груди почти не осталось места, свободного от орденов и медалей. Рукой генерал слегка придерживает шашку с алым темляком. Быстрым шагом Ломжин идет навстречу генералу и на середине плаца отдает салют, сверкнув клинком.
Самсонов восхищенно толкнул в бок друга. Начальник училища, не отрывая руки от фуражки, подошел к оркестру.
— Здравствуйте, товарищи музыканты, поздравляю вас с праздником!..
И пока генерал проходил вдоль фронта, здороваясь и поздравляя, перекаты голосов сопровождали его — то почти басистые, когда отвечали старшие, то детски-звонкие, когда он остановился против малышей.
В это время распахнулись ворота училища, и с улицы на плац вплыло трепещущее знамя. Его нес, крепко обхватив древко, вице-сержант Лыков. По левую и правую руку знаменщика шли ассистенты с автоматами; серьезный сосредоточенный Ковалев и Гербов с медалями на груди. Маленький барабанщик бил походный марш.
— Училище, смирно! — раздалась команда. — Для встречи слева, под знамя, слушай, на кра-ул!
Оркестр заиграл «Встречный марш», и знамя, прошелестев вдоль фронта, остановилось на правом фланге. Из музыкальной комнаты на середину плаца вышли маленькие ловкие фанфаристы. Выставив правую полусогнутую ногу вперед, они, опершись фанфарами о колена, замерли. Потом, словно по команде, пластичным жестом поднесли трубы к губам:
«Слушайте все!» — высоким чистым голосом оповестили фанфары. — Начался митинг…
Володя, стоя под знаменем, шепнул Семену:
— Я это запомню навсегда.
И опять, как тогда, после комсомольского собрания, он не мог бы точно сказать, что именно «это», но происходило что-то очень значительное, решающее, самое важное в его жизни.
— К торжественному маршу… — раздалась протяжная команда, и строй напружинился — поротно… на одного линейного — дистанция!
Серебряными лучами легли клинки на плечи офицеров. Рота за ротой… — мимо линейных, красными флажками окантовавших плац. Рота за ротой… — мимо трибуны, с которой внимательно смотрит генерал. Бьют барабаны дробь…
После парада здесь же, на плацу, начали выступать приехавшие в гости артисты цирка. Затем генерал поблагодарил артистов и обратился к ребятам, предложив:
— А теперь давайте мы покажем, что умеем делать!
Мгновенно сам собой возник огромный круг, похожий на белый обруч с алой линией погон. В центре круга стали выступать певцы, поэты, гимнасты.
Вот так же, — казалось бы, стихийно, — возникают на солдатских привалах пляска и веселая песня — вырывается наружу радость коллектива.
… Самсонов выбрасывал такие коленца, с таким азартом ходил колесом и вприсядку, что еще добрый десяток танцоров вылетел в круг.
Кирюша Голиков подскочил к полковнику Зорину и, дробно выстукивая каблуками, вызывающе поводя плечами, застенчиво и настойчиво стал то надвигаться на него, то отплывать.
Зорин шевельнул густыми темными бровями, плотнее надвинул фуражку и молодцевато пошел по кругу. Без умолку играл оркестр. «Яблочко» сменялось гопаком, гопак — лезгинкой.
Ковалев и Гербов отбивали чечетку. Дадико приятным, высоким голосом пропел «Комсомольскую песню». «Крутил» неимоверные сальто Лыков.
Генерал поднял руку. На мгновенье наступила тишина.
— Споем все вместе? — спросил Полуэктов, и сотни голосов с готовностью ответили:
— Споем!
И хор, которого еще никогда не слышало училище, потому что сейчас пели все, подхватил торжественно и звонко:
Могучая, любимая,
Никем непобедимая!
Генерал пел со всеми — помолодевший и веселый.
После общего праздничного обеда воспитанников, гостей — и офицеров, Ковалев получил увольнительную записку и зашел за Галинкой. Они решили пройтись по городскому саду. Тополиный пух летел над городом, собираясь в канавах зыбкими комьями. Одна пушинка села Гале на плечо. Володе очень хотелось снять пушинку, но он не решился. На смуглом локте у Галинки он заметил свежую царапину. «Наверно, с кошкой играла», — подумал он и рассердился на себя за то, что так долго рассматривал локоть.
— Володя, а когда у вас летние каникулы начнутся?
— С 1 июля!
— Домой отпустят?
— На один месяц… А отличников учебы — на сорок дней.
Галинка вопросительно посмотрела на Володю, как бы спрашивая: «Значит, тебя на сорок дней?», но вслух вопроса не задала.
— А после возвращения из дома?
Мимо прошел красноармеец, и Ковалев отдал ему честь, Галинка удивилась.
— Вот уж я бы не могла на каждом шагу козырять!
— А мне это даже приятно, — возразил Володя, — не знаем друг друга, а поприветствовали и будто породнились…
— После приезда из дому, — возвратился он к началу разговора, — мы на месяц выезжаем в лагеря, до первого сентября.
Галина нахмурилась.
— Ну, вот еще…
— Что? — спросил Володя, и сердце у него замерло. Он догадывался, чем она недовольна.
— Что «ну, вот еще?».
— Да ничего! — тряхнула головой Галинка. — Просто так. А я к тете поеду в деревню. Там пруд, купаться буду. Корову доить, — озорно блеснула она глазами. — Не веришь?
— Ну, и купайся, — разочарованно сказал Володя и теперь нахмурился сам.
Они вошли в сад. Народу было много, где-то недалеко играл духовой оркестр. С криком бегали за мячом дети.
— С Сергеем Павловичем теперь не ссоришься? — посмотрела пытливо Галинка на Володю.
— Он такой хороший! — горячо воскликнул Ковалев. — Я был несправедлив.
Галина одобрительно кивнула головой.
— К нему приехали жена и сын, мы думали; «Ну, теперь займется своими семейными делами, нас забросит». А он такой же, какой был. Сегодня после парада подходит ко мне, говорит: «Вот немного устроюсь с квартирными делами и ты с Галинкой и Семеном приходите ко мне в гости» Пойдем?
— Конечно, пойдем… А ты что-то важничать начал, как стал вице-сержантом, — неожиданно сказала она, уголком глаза посмотрев на Ковалева.
— Ну, вот еще, — удивился Володя, — нисколько! Просто приятно, что не хуже других, а то Пашков заносился.
— Вот кого я не люблю, — решительно сказала Галинка, — так это вашего Пашкова, у него и лицо какое-то, — она подбирала слово поязвительнее, — поро-дистое. Даже родинки на щеке породистые. А характером похож на Эдика Ланского — помнишь, у меня в день рождения был, Печорина из себя разыгрывал?..
