Владислав Крапивин - Мушкетер и фея
Он командир. Это было объяснение. Все делалось простым и точным. Но… это для Бориса Ивановича так делалось. А Джонни почти сразу почувствовал: нет, все гораздо сложнее.
Если бы он был командир, никаких осложнений не получилось бы. Он сказал бы своей армии коротко и четко: "Операция переносится. Уезжаю по делам". Армия, может быть, вздохнула бы, но ни роптать, ни укорять Джонни не стала. Она привыкла верить командиру всегда и во всем. Потому что он никогда не подводил… Ну, а если бы ожидалось важное и неотложное дело, если бы уехать в самом деле было нельзя, Джонни подчинился бы судьбе спокойно и гордо. Что поделаешь, такая командирская доля.
Но сейчас-то никакого срочного дела не ожидалось! И армия беззаботно веселилась на каникулах, и для Юрика не был он в эти дни командиром. И ничего не случилось бы, если б бестолковый Молчанов еще недельку проторчал бы в санатории. Ну совершенно ничего не случилось бы…
И кой черт дернул Джонни за язык? "Ладно, приезжай"… Неужели человек не имеет права слетать на юг, если раз в жизни привалила удача?
Джонни разъедала досада. Жгучая, как растворитель Алхимика. И пожалуй, досада эта была сильнее самой жалости о потерянном путешествии. Потому что получилось глупо. Непонятно получилось, а Джонни любил в жизни ясность.
Он не мог объяснить себе, зачем это сделал. И чего он испугался? Почему не сказал "нет"?
– "К-р-р, к-р-р", – отчетливо говорил под подошвами снежок, и Джонни шел, глядя на свои сапожки, и молчал. И Борис Иванович тоже молчал.
"Завтра он улетит, – думал Джонни. – Сперва на неделю, потом насовсем… Там хорошо, там миндаль…" И сделалось Джонни как-то одиноко. Будто совсем не осталось друзей. Он даже сердито хмыкнул – таким неправдашным было это ощущение. Это у него-то нет друзей? Это он-то одинокий? Уж чего-чего, а друзей у Джонни хватало. С самого раннего детства. Еще в детском садике…
"Это не друзья", – шепнул кто-то Джонни. Или сам себе он шепнул в глубине своих мыслей.
"А кто? " – ощетинился Джонни.
"Это верные твои солдаты и адъютанты. Они тебя слушаются, они тебя любят. Только это еще не дружба. Дружба – это если на равных… "
"А в классе… "
"В классе? Да-а… В классе ты авторитет. Сказал слово – и все открыли рты. Посоветовал – и все слушают. Пирамиды сделали… И ждут: что еще новенького подкинет Джонни Воробьев? "
"А Серега и Вика! А Степан и Борька Дорины! "
"Они выросли… Ты для них всегда был маленький Джонни, а теперь совсем… Они почти взрослые, им не до тебя… "
"Неправда! – взъярился Джонни. – Они все равно настоящие, они меня никогда не предадут… "
И это была правда. Если что случится, все придут на помощь: и третьеклассники с храбрым командиром звездочки Мишкой Паниным, и весь Джоннин пятый "А", и Вика, и Сережка Волошин, и Дорины. И даже Катька Зарецкая кинется на выручку, это уж точно. И деловитый Алхимик… А если придет к Джонни удача, они от души будут радоваться за него…
Но если нет ни беды, ни радости, а только обыкновенная жизнь? Тогда с кем ты можешь побыть рядом просто так? И поговорить о своем? О плавании на плоту вокруг света или о тайнах подземелий. Или еще о чем-нибудь, как, например… Что "например"? С кем? Например, как с Молчановым, который тогда рассказывал о своих корабликах. И о "вахтенном журнале", и о корабельной рубке… И о тонком-тонком месяце вокруг темной луны…
С Катькой сейчас про такое не поговоришь. Раньше можно было, а теперь… С Борисом Ивановичем? Он скоро уедет насовсем. И, кроме того…
"Что? " – нахмурился Джонни.
"Кроме того, признайся: в этой дружбе была для тебя капелька хвастовства. Для самого себя. А? Тебе нравилось, что с тобой дружит директор… "
"Нет! – огрызнулся Джонни. – Неправда… Не в этом дело".
"А в чем? "
"Я-то для него никакой не директор, а он со мной тоже дружит… Но теперь все равно. Он уезжает… "
"Ну и что же, что уезжает? Может, ты думаешь, что он тебя предал?"
"Не думаю. Просто его вынуждают обстоятельства… Есть у взрослых такое дурацкое слово – "обстоятельства". Это когда надо объяснить уважительную причину… "
"Но у тебя-то нет уважительных обстоятельств… "
"Но я и не поехал! Я же остался, черт возьми! "
"А по-че-му? "
"Потому что я испугался", – подумал Джонни.
Он подумал это без обиды на себя, а только с тепловатым смущением, будто от чьей-то излишней ласки. Он коротко, но глубоко вздохнул и помотал головой (так, что распущенные уши мохнатой шапки захлопали по щекам). Стало чуточку яснее на душе. Проще.
"Я испугался… "
"Чего? "
Джонни объяснить не мог ни словами, ни мыслями. Но он чувствовал: если бы сказал тогда "не приезжай", порвалась бы незаметная, неуловимо тонкая ниточка. Как та светлая паутинка, что связывает концы узенького месяца в первый день новолуния. Ниточка между ним и Юркой.
Джонни отчетливо представил, как в тесной телефонной будке нетерпеливо переступает большущими валенками и толкает в щель монетку с корабликом – будто последний патрон расходует – этот маленький Юрик Молчанов… А почему маленький? Они уже почти одного роста. Велика ли разница в два года? Между старшей и младшей группой в детском саду велика. А между пятым и третьим классом – не очень. И чем дальше люди растут, тем больше эти два года стираются между ними… И кажется. Юрка понял это раньше Джонни. Понял, что теперь у них – по-другому…
–… Не в том дело… – вполголоса сказал Джонни.
– Что? – не понял Борис Иванович.
– Не в том дело, что я командир, – сказал Джонни, глядя под ноги, на желтый от фонарей снежок. – Юрка Молчанов, он вот никакой не командир, а он на моем месте тоже не уехал бы.
– Да? – рассеянно спросил Борис Иванович. Наверно, просто так, лишь бы как-нибудь отозваться. Но Джонни ответил уверенно, будто поставил точку:
– Да.
И вспомнил свое "да" в разговоре с Юриком. Такое резкое и досадливое. И вдруг испугался, что для Юрика оно могло быть как обидный толчок локтем. Будто не "да", а наоборот.
"Но ведь я сказал еще: ладно, приезжай".
"А если уже было поздно? И… если он решил, что ехать не надо? "
Джонни испугался этой мысли неожиданно и сильно. И колючий страх сразу перебил другие заботы и тревоги. Джонни задержал шаг.
"Да нет, он приедет, – сказал себе Джонни. – Не зря же он так ждал ответа. Раз любимую монетку с "Золотой ланью" не пожалел".
Конечно, Юрик приедет. Сейчас он уже, наверно, сидит в мамой в электричке и смотрит в темное окно (а за стеклом по черным елкам, как по крутым гребешкам зыби, мчится, не отставая, месяц-кораблик).
"Но ему сейчас не до месяца", – понял Джонни.
Юрко не до месяца, не до зимних сказок. Он сидит и томится: а почему Джонни говорил так хмуро? И как он его, Юрку, встретит?
Эту тревогу далекого еще Юрика Джонни ощутил какой-то глубокой, тайной ниточкой-нервом – безошибочно и ясно. Как ощутил, почему – трудно разгадать. Тайны человеческой души такие же запутанные и неизученные, как загадки пирамид. Или даже сложнее…
Джонни сказал:
– Борис Иванович, я пойду. Я на вокзал. Надо узнать, во сколько приходит Юркина электричка.
– Иди.
Борис Иванович стянул перчатку, а Джонни потрепанную свою варежку, и они пожали руки. Коротко и просто, без лишних слов, без всякого значительного молчания и вглядывания друг другу в глаза.
– Увидимся еще, – сказал Борис Иванович.
– Счастливо слетать… Я пошел.
И Джонни не пошел, а побежал к серебристо мерцающему крепостному валу.
Борис Иванович… Рука так и просится написать: "Борис Иванович стоял и смотрел ему вслед". Но это неточно. Он смотрел себе под ноги. На тени кленовых ветвей, на втоптанную в снежок коробку "Беломора"… А потом он посмотрел вверх, за снежные деревья. Там поднималась четырехэтажная школа. Она еле угадывалась в мутноватом ночном небе: окна были непривычно темны: уроков нет – каникулы, а новогодние вечера уже прошли. Лишь кое-где окна чуть искрились – то ли отражали рассеянный свет месяца, то ли мерцали сами по себе.
Очень хочется написать, что, посмотрев на окна своей школы, Борис Иванович сначала тихо, а потом все решительней зашагал к отделению почты. И там вечерней дежурной телеграфистке сдал телеграмму для своего товарища, что на юг он не поедет и начальником лагеря он не станет… Но мы этого не знаем. И расстаемся мы с директором школы номер два здесь, на улице, когда он о чем-то думает и что-то решает, глядя на темные окна дремлющих классов.
Ладно. В конце концов, не он главный наш герой. Главный – Джонни. Мы с ним расстаемся, но здесь проще. По крайней мере сейчас проще. Джонни с разгона, не заметив крутизны, взлетел по тропинке на вал, промчался по нему шагов двести и по заснеженному склону ринулся вниз – к желтоватым огонькам Вокзальной улицы. Он мчался без тропинки, сквозь мелкие березки, которыми зарос восточный скат крепостного вала. Заснеженные ветки быстро, но мягко задевали его щеки, и он вспомнил на миг сон про желтый миндаль. Но только на миг. Он спешил.
