Владислав Крапивин - Мушкетер и фея
Джонни не дождался кораблика. Потому что небо стало синим и очень высоким. И его сделалось много. Кругом. А сам Джонни оказался на крепостном валу, но это был не тот знакомый вал в их городе. Гораздо выше. И невдалеке начиналось и убегало в дальнюю даль море, и оно было еще синее, чем небо.
На валу и на всем берегу сплошь цвели желтые деревья.
Это был не печальный осенний цвет, а солнечный, очень теплый. Летний. Как у одуванчиков, когда они в конце мая высыпают на лужайках. Цветущие деревья закрывали склоны и берег яркими грудами. Листьев не было, зато желтые гроздья цветов сплошь покрывали ветки и стволы. Громадные гроздья, по форме похожие на соцветия черемухи, только гораздо крупнее.
Цветочная гроздь качалась у самой Джонниной щеки. Джонни разглядел выпуклые лепестки, прожилки на них и мохнатые, как ножки шмеля, тычинки. От всплеска громадной радости Джонни зажмурился и глубоко-глубоко вдохнул теплый южный воздух. Солнце ласково трогало ресницы и лоб. У желтого миндаля запах был, как у одуванчиков, когда в них с размаха зароешься лицом.
– Ура… – шепотом сказал Джонни. – Ой, какое ура… – Раскинул тонкие, незагорелые еще руки, оттолкнулся упругими кедами и кинулся со склона к морю.
Солнечный цвет летел ему навстречу. Пушистые лепестки облепили белую майку со стрелком из лука, мягко чиркали по голым рукам и ногам, губы стали сладковатыми от пыльцы. А Джонни все мчался и теперь понимал, что бежит не с вала, а с крутой пирамиды, заросшей по самую верхушку желтым миндалем. Ветки делались все гуще, наконец сплелись в сетку, подхватили, подкинули над желтой рощей легонького Джонни… И он ничуть не испугался, потому что падать стал медленно-медленно. И купался в солнечном тепле. И знал, что мягкие ветки подбросят его снова…
Слово "миндаль" тихонько звенело в воздухе – как стекляшки, которые девчонки просыпали на каменные ступени. "Мин-даль… даль… даль… динь… длинь… "
И когда желтые деревья погасли и Джонни понял, что этот перезвон – телефонный сигнал в прихожей, он ничуть не огорчился. Короткий южный сон был как неожиданный подарок. Еще одна радость ко многим радостям, которые ждали Джонни впереди. В этом сне все было такое настоящее, что Джонни запомнит его навсегда.
Телефон сыпал негромкий, но длинный и настойчивый звон. Джонни понял: это междугородный сигнал. Он не удивился. Двоюродная сестра Вера часто звонила из Москвы. И сейчас это, конечно, она. Будет передавать приветы от себя, от Валентина Эдуардовича и спрашивать, не приедет ли Джонни в гости. Небось и билет на какую-нибудь столичную елку для него раздобыла.
А он не приедет, он не может! Скоро он будет далеко-далеко! У самого моря!
Джонни, сияя, выскочил в прихожую. Подхватил скользкую трубку.
– Это ты, Вера?
– Это я, – сказал тонкий голос. Чуточку знакомый, но непонятно чей. – Это ты, Джонни?
– Я… А ты? Ты кто?
– Юрка!
– Какой Юрка?
– Ну, это я! Молчанов!
Снова о пирамидах
Тревожиться было нечего. Совершенно нечего. И все-таки Джонни слегка вздрогнул. И спросил сердито, чтобы эту непонятную тревогу прогнать:
– Ты откуда взялся? Уже приехал?
– Нет, я из "Березки".
"А зачем звонишь? " – спросил Джонни. То есть нет, не спросил. Хотел только, но почему-то удержался. Сам не знал почему.
– Я не из самой "Березки", а со станции, – торопливо и звонко сказал Юрик (так чисто было слышно, будто он рядышком) – Тут будка автоматная, на ближние города, вот я и звоню. По пять копеек спускаю.
– А почему ты на станции? Ты что, сбежал?
– Да нет? – Юрик переливчато засмеялся. – Ко мне мама приехала. Она может меня домой забрать, если я хочу.
– А тебя отпустят? Ведь еще целая неделя…
– Меня отпустят, если я очень попрошу и мама! Потому что наш врач говорит, что у меня все хорошо. Потому что я под пирамидой лечился.
– Что? – спросил Джонни слегка обалдело.
– Да! Я такую пирамиду из картонного ящика сделал и над кроватью устроил и под ней спал в тихий час и ночью. Ты же сам говорил, что пирамиды для всего полезны, и для здоровья тоже.
Джонни тоже засмеялся:
– И тебе разрешили?
– Ага! Я же говорю, у нас такой хороший врач. Он на нашего директора похож. Он сперва хохотал, а потом сказал: спи на здоровье под пирамидой, если тебе это помогает. Говорит, хуже не будет… А мне даже лучше! Это на рентгене видно!
"А зачем ты звонишь-то? " – опять подумал Джонни. Вообще-то ничего удивительного не было: дорвался человек до телефона и трезвонит на радостях. Свобода! Домой еду! Но беспокойство опять царапнуло Джонни.
– Юрка! Значит, ты сейчас домой поедешь?
– Я не знаю! Мы с мамой пришли тебе позвонить, можно ли?
– А я-то при чем? – изумился Джонни.
– Ну, потому что я сказал Владимиру Геннадьевичу, врачу нашему, что мы с тобой должны на каникулах в Москву поехать, что это очень важное дело. И маме сказал. Ну вот, Владимир Геннадьевич и говорит: если правда поедете, то отпущу. Раз уж такое это неотложное дело! А мама говорит: давай сперва спросим Джонни… Джонни! Мы поедем?
Сон про желтый миндаль опять колыхнулся в глазах у Джонни. Только не было упругой сетки из цветов, а будто носом о твердый ствол…
– Джонни!.. – обеспокоенно зазвенел Юркни голос.
– Да подожди ты! – отчаянно сказал Джонни.
– Я жду… Только у меня деньги автоматные кончаются.
– Ты же писал, что десятого числа приедешь!
– Ну да! Вот мама и говорит: позвони, вдруг Джонни занят в каникулы! А ты ведь не занят?
"А вот как раз и занят! Откуда я знал, что ты, балда такая, сорвешься из "Березки" раньше времени? Что же мне, от Черного моря отказываться? Я на юг улетаю! " – Так Джонни должен был ответить по всем законам здравого смысла. Так он и ответит сейчас. Только секундочку он помедлил. Потому что дурацкое воображение не вовремя подсказало ему, как Юрка тихо опустит трубку и молча поднимет на мать невеселые глаза.
И ничего даже не скажет – и так все будет понятно… Ну и переживет!
Поспит еще недельку под своей пирамидой. Сам виноват. Кто его просил сваливаться как снег на голову…
Да не как снег. Он же спрашивает: можно или нет?
Вот и надо сказать: нельзя, уезжаю.
А может, соврать что-нибудь? Сказать, что сестрица Вера заболела и в Москву к ней сейчас нельзя? Тогда получится, что никто не виноват.
А разве сейчас кто-то виноват?
Не будет он врать. Не врал Джонни своим солдатам и адъютантам никогда в жизни. Всякое в жизни случалось, но такого не было. И сейчас не выйдет.
– Джонни! Ты что молчишь?
– Я думаю, – сумрачно сказал Джонни. Хотя чего было думать?
– Ты думай скорее, я последний пятак бросаю, – сказал Юрик уже с печальной ноткой. Почуял что-то.
– Я же не знал, что ты на неделю раньше…
– Я понимаю…
"А у меня самолетный билет до Симферополя! " Хотя еще неизвестно. Может, еще и не купили билет…
– Уже цифры зажглись, – как-то глухо сказал Юрик (теперь сразу слышно, что издалека).
– Ладно, я сейчас, – глупо ответил Джонни. – Я… Это… А что, больше нет денег?
– Нет… Подожди… Джонни, еще полминуты! – Голос Юрика звенел, как тугая струнка, которую дергают нервно и неумело. – Джонни!
– Что, нашел пятак? – совсем уже по-идиотски спросил Джонни.
– Нет! Я ту монетку спустил, с корабликом!
– Что-о?
– Потому что больше нету! Джонни! Ну, ты скажи, мне ехать или нет? Скорее! Нет или да?!
Если бы он спросил "да или нет", Джонни и ответил бы, наверно, что нет. "Нет, я не могу, Юрка! " Но Юркиным последним словом было "да". И в этом "да" звенел такой отчаянный нажим, что Джонни рявкнул беспомощно и зло. Будто в рифму:
– Да!
Потом, испугавшись этого крика, добавил помягче:
– Ладно, приезжай…
Кораблик
Бориса Ивановича Джонни встретил на углу Крепостной и Первомайской. Директор шел в магазин за сосисками для ужина. Джонни сразу сказал ему, что лететь в Крым не может. И сразу объяснил почему.
Они пошли рядом. Как вчера. По заснеженному тротуару – желтому от фонарей и узорчатому от переплетенных теней.
– Да… Значит, не судьба, – сказал Борис Иванович. – Или, вернее, как раз судьба…
– Как это? – сумрачно отозвался Джонни.
– Такая, значит, у тебя судьба, Джонни Воробьев, – повторил Борис Иванович. – Ты командир. Ты никого из своих не можешь ни бросить, ни обмануть… Видишь, я тебя даже и не уговариваю лететь.
– Да, – сказал Джонни. И на миг он гордо поднял голову.
Он командир. Это было объяснение. Все делалось простым и точным. Но… это для Бориса Ивановича так делалось. А Джонни почти сразу почувствовал: нет, все гораздо сложнее.
