Георгий Марчик - Трудный Роман
Костя развернулся полукругом, подъехал к Жене и только тут упал перед ней. Просто ноги подкосились. Он поднялся — лицо сплошь залеплено снегом. Женя поспешно стала снимать варежкой снег.
— А где Роман? — прозрев, спросил Костя.
Она указала в сторону холма. Роман шел по пути, который он сам начал с четверть часа назад.
Лицо ее было сейчас каким-то поблекшим, растерянным, усталым. Женя все еще была во власти разговора, который завязался у них с Романом, едва Костя оставил их вдвоем.
Роман старался не выдавать своего волнения, хотя, только заговорил, оно подступило к самому горлу и мешало думать. На этот раз он изменил почему-то своей обычной манере и не смотрел прямо в лицо собеседнице, а куда-то мимо нее.
И Женя при первых же его фразах сразу напряглась, как будто давно ждала этого разговора и знала, что его не избежать и что он будет трудным.
— Я привык смотреть правде в глаза, — чеканил Роман резким, металлическим голосом, — и не Могу понять тебя. Неожиданные перемены твоего отношения. Я рассчитывал на другое. Но последние дни ты изменилась. Замкнулась, хмуришься. Ведешь себя так, словно я на каком-то подозрении.
Он сразу же взял определенный, подчеркнуто холодный тон, так что лукавить, отшучиваться было бы просто неуместно да и ни к чему. И Женя просто и прямо, как он требовал — в лоб, ответила:
— Я разочаровалась в тебе.
Она смотрела ему прямо в глаза, а его лицо обдало горячей волной.
— Та-ак. А нельзя ли конкретней? Почему?
— Почему? Стоит ли говорить? Все одно к одному.
— А все-таки. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно?
— Ну хорошо. Скажи честно. Ты тогда про себя рассказывал?
Он даже не спросил когда. Долго молчал. Вот она пришла, расплата. Поставили тебя, представь, к стенке, под дула, а тебе и сказать-то напоследок нечего. Нечего защищать. Нет за твоей спиной ни идеалов, ни принципов. Чего уж тут оправдываться. Прищурился, процедил сквозь стиснутые зубы:
— Допустим. Что еще?
— Разные мелочи. — Она и сама напряжена до предела, хотя разговор внешне идет небрежно, как бы между прочим, вроде бы он, разговор, совсем незначителен. — Помнишь последний урок астрономии?
— Ах вот оно что! — Роман с силой воткнул в снег лыжную палку. — И что дальше?
Собственно говоря, речь шла о довольно незначительном эпизоде, на который решительно никто в классе, кроме Жени, не обратил внимания. Савельич вызвал Романа, не заглянув даже в журнал. Но пока Роман выходил к доске, он раскрыл журнал и некоторое время недоуменно хмурился чему-то.
Роман невозмутимо стоял рядом. Потом учитель обратился к нему за разрешением охватившего его сомнения.
«У вас, оказывается, есть оценка?» — слегка удивленно спросил он.
«Очевидно, — сухо ответил Роман. — Вам лучше знать».
И тогда учитель посмотрел на него долгим-долгим взглядом, как будто впервые что-то открывал для себя. Роман не мог вынести этот взгляд и отвел глаза.
«Вы, следовательно, считаете, что знаете на пятерку?» — тихо, словно бы сам испытывая огромную неловкость от своего вопроса, спросил учитель.
«Да, считаю», — с известным усилием сказал Роман.
«Ну хорошо, — наконец разочарованно и устало молвил Иван Савельевич и покачал головой, — пусть так и останется. Садитесь».
Поразительно, но даже пустяк он сумел довести до размеров галактической катастрофы. Роман пожал плечами и направился к своему месту. Но оказывается, Женя жадно ловила каждое их слово. И теперь требовала у него ответа.
— У тебя по астрономии оказалась пятерка, — наконец первая заговорила она. — Но Иван Савельевич тебя не вызывал. Откуда же взялась оценка?
— Не думаю, что этому стоит придавать значение, — усмехнулся Роман. — Он сам мне поставил пятерку за какую-нибудь реплику. А потом забыл…
— Но почему ты не напомнил ему?
— Ах, оставь этот тон! — вспылил Роман. — Это же обычная вещь.
— Но я хочу все-таки знать, как ты мог согласиться? Ты гордился, что признаешь только честную игру. Возмущался, когда он вместо двойки поставил тебе тройку. А пятерку он поставил по ошибке. Ты же видел, как он сам удивился. И ты промолчал… — Лицо у Жени стало неузнаваемо жестким, требовательным.
— Ты хочешь возвести в степень этот ничтожный случай, чтобы унизить меня. Но вы-то какие? Твои пресловутые рыцари? Тайком пили вино… Обманули Марианну. А котенок, которого бросил Черникин? Ведь это бессмысленная жестокость.
— Это мальчишество, — сказала Женя, машинально поправляя волосы. — Ты зря придираешься.
— Нет, это не мальчишество. Это жестокость. Вы одному мне ничего не хотите прощать.
— У тебя другое. Ты обдумываешь каждый свой шаг. И потом, мы говорим не о них. Сказать, почему ты промолчал? Потому, что скоро собрание и тебя должны принимать в комсомол…
— Ах, скажите пожалуйста! Если все такие, то почему я должен быть лучше? — запальчиво возразил Роман, наклоняясь к Жене. — Почему?
— Вот и будь таким, как все. Подметай пол, ходи на воскресники, участвуй в диспутах. И нечего строить из себя…
— Ха-ха-ха! — с наигранной бравадой и молодечеством засмеялся Роман, хотя бодрился лишь для виду. — Это я-то строю?
— Ну, скажи, зачем тебе комсомол? — Женя пытливо вглядывалась в растерянное лицо Романа. — Ты же ни во что не веришь. Всех чуждаешься. Ради карьеры? Эх, Гастев, я-то вначале думала, ты совсем другой…
— Женя, — примирительно заговорил Роман, — ведь ты не следователь, а я не мошенник. Я полагаю, что никому ничего не должен. В том числе и комсомолу. Моя установка…
— Брось болтать. Твоя установка — обыкновенный эгоизм. Если б ты только знал, — она вздохнула, — как ты обкрадываешь себя! Как все обесценивается, когда все поза, когда все ради себя.
— Ты предъявляешь мне непомерные требования. — Роман повысил голос. — Да, я не святой. И никогда им не буду. Благородство — маска. Снимите ее — что под ней? Случилось самое страшное. Мещане надели доспехи рыцарей. Мещане проповедуют с амвонов, прикрывают каждый свой шаг лицемерием. Ты прекрасно знаешь — Мымра не одинока. А я не хочу быть человеком из толпы, который готов поверить любому болтуну. Я хочу обо всем иметь собственное мнение. А это-то вам больше всего не нравится.
— Ну чего ты кричишь? — со спокойным сожалением спросила Женя, протянув в его сторону руку. — Мне не нравится, кстати, что ты, как и Мымра, всегда всем недоволен. Вы оба только критикуете, но ничего не хотите делать. Хорошенькая позиция. И весьма удобная.
— Ну знаешь ли! — Он понял, что бессилен в чем-либо убедить ее. — Я и Мымра… Это запрещенный прием. Неужели тебе больше нечего сказать?
Женя покачала головой.
— Ну что ж, — через силу улыбнулся Роман. — Честь зовет и меня исполнить свой долг. Хотя, казалось бы, зачем. Финита ля комедия. Мы так ни до чего и не договорились.
— А нам не о чем договариваться. Кстати, учти: многие в классе будут против твоего приема в комсомол.
— Они не верят мне. А ты?
Она задумалась, отвернула лицо.
— Мне все ясно. Не утруждай себя. Я не буду брать у тебя рекомендацию. Плевать мне на ваши рекомендации! — выкрикнул он, начиная удаляться от Жени.
В этот момент и подкатил Костя и растянулся у самых ног Жени.
— Костя, — тихонько позвала Женя. (И от необычной интонации ее голоса он встрепенулся и насторожился.) — Что я тебе скажу… — задумчиво протянула она. — Обещай, что это останется между нами.
Костя кивнул.
— Мы рассорились с Романом, — с трудом выговорила она.
Костя стал поправлять лыжи, чтобы не видеть неожиданно жалкого выражения обиды на лице Жени, которая враз размягчила его, начисто смазала и волю, и решимость и все, что всегда светилось в нем беззаботной веселостью.
— Пойдем, Костя, — вздохнув, предложила Женя спустя некоторое время, — Его ждать не будем. Он в этом не нуждается.
Поднимаясь наверх, Роман оцарапал о ветку щеку — шел не пригибаясь. Болезненно поморщился, приложил к царапине платок. На белой материи проступила рубиновая полоска. Потом вторая, бледнее. Третья уже была едва заметна. Сунул платок в карман. Впрочем, теперь уже царапина не имела ни малейшего значения.
Ни о чем не думалось. К собственному удивлению, на душе было покойно. Вернее, тихо и пустынно. Ему показалось, что где-то в глубине сознания он уже давно был готов к тому, что случилось. Теперь предстояло еще раз все хорошенько обдумать. Без помех и, как это говорится, без отягощающих обстоятельств.
На вершине было ветрено. Роман без особого интереса посмотрел вниз и отметил как само собой разумеющееся, что Жени и Кости нет. Хотел было начать спуск, да решил, что теперь это уже ни к чему. Некоторое время он стоял, не двигаясь, на краю спуска, потом связал лыжи, положил их на плечо и пошел в сторону станции. Путь лежал мимо избы, где ночевал класс.
