Георгий Марчик - Трудный Роман
— Эй, послушай, ты нам баки не забивай, не обманывай трудящихся, — ворчит Черникин. — Сам поступит в институт, а мы будем фини… финишити… фитипиши — тьфу, черт, язык сломаешь! — а мы будем сидеть и кукарекать…
— Мальчишки, а верите вы в судьбу? — чуть-чуть надтреснутый голос Жени.
— Это раньше были фаталисты, верили в судьбу. (Чувствуется, Костя улыбается.) А скоро человек научится управлять своим будущим, как космической ракетой, которая направляется приборами по строго заданной траектории. Человек, как ракета, по заданной траектории летит к своей цели. Разве не так?
— Костя, а кем ты хочешь стать? Куда задумал взлететь, в какой институт? — Это голос Чугунова.
— Я? Точно еще не знаю. Наверное, что-нибудь астрономическое.
Раздается смех.
— А кем ты хочешь стать, Роман? — Это опять Черникин.
— Я? Человеком.
— Я серьезно…
— И я серьезно…
— М-да, нелегкая у тебя задача. А зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?
Ниточка завязавшегося было разговора обрывается. Но тут же нащупывается новая тема.
— А кто скажет, сколько раз в жизни можно влюбляться?
— Два раза…
— Не может быть! Значит, для меня уже все кончено…
— А я вот, например, сколько раз увижу хорошенькую девчонку, столько раз и влюбляюсь, — с беззаботной откровенностью сообщает Черникин. — Только, конечно, не из своего класса. Свои для меня вроде бы и не девчонки.
— Фу, Черникин, вечно ты мешаешь, лезешь с глупостями!
— Почему «с глупостями»? Разве я сказал глупость?
— Костя, а Костя? — шепчет Роман в сторону лежащего рядом с ним на полу Кости.
— А? Что?
— Что бы ты делал, если бы тебе осталось жить всего один месяц?
— Трудно сказать. Ну, уж не стал бы сидеть дожидаться последнего дня. А ты?
— Я тоже не знаю. А впрочем… большой глоток жизни. Чтобы задохнуться от ощущений…
Долго еще, лежа на полу, в ночной темноте приглушенно переговаривались.
Но вот все меньше и меньше звучит голосов, все тише и тише они.
Уравновешенные и взбалмошные, тихие и шумливые, наивные и трезвые, умные и недалекие, искренние и врунишки устали, угомонились, засыпают. Марианна лежит на спине, подложив руки под голову, и смотрит вверх, в темноту потолка. Это неправда, что в темноте люди ничего не видят, а тараканы и кошки видят. Ведь у человека есть и особое, душевное зрение, которого нет у насекомых и зверей.
Иначе что бы мы знали друг о друге? Ничего. Весь мир бы был погружен в настоящую темноту. Ребята учатся понимать и постигать жизнь. Ко многому приходят на ощупь, обжигаются, набивают себе синяков и шишек, ну, да без этого не обойтись.
О них проще судить.
А не ты ли сама еще совсем недавно, блуждая как в потемках, больно-больно ударилась, и у этих шалопаев нашла силу и поддержку, которая помогла тебе победить эту боль? Выйти окрепшей, закаленной, не потерявшей веры в самые светлые идеалы?
Все спят. Тихо. И тогда из-за темноты леса выползла луна и заглянула через окошко в комнату. На безмятежно спокойных лицах — неуловимые движения ребячьих снов. И у каждого свой, собственный.
Утром после завтрака Роман предложил:
— Я вчера отличное место присмотрел. Поехали покатаемся с горки.
— Лады, — согласился Костя. — Поедем, Жека?
— Разумеется. Как же я без вас, моих телохранителей?
Роман подъехал ближе к Жене, всмотрелся в ее лицо.
— Э-э-э, а я никак не мог понять, почему у тебя бывает такое чуть лукавое и удивленное выражение, — объявил он.
— Почему? — Женя скорчила ему смешную рожицу.
— Да у тебя глаза временами слегка раскосые, как у зайчишки.
— Да что ты говоришь?! — рассмеялась она. — В первый раз слышу.
Но уж она-то, пожалуй, знала об этом лучше других.
Они не спеша направились по косогору в сторону леса. Хорошо смазанные лыжи легко скользили по плотному насту. Небо было затянуто серым пологом, сверху сыпало редким снегом. Елки по ту сторону реки уже не казались синими, а представлялись подернутой туманной дымкой сплошной темно-серой стеной. На краю косогора на минуту остановились, оглядывая тревожную красоту вокруг себя.
Спустились вниз и по проложенной кем-то лыжне углубились в лес.
— Остановитесь! — попросила Женя. — Откройте уши. Теперь слушайте. Только не дышите… Слышите? Это тишина. А теперь посмотрите туда… — Она указала палкой на деревья.
Тонкие, длинные молодые сосенки под тяжестью снега, осевшего рыхлыми шапками на их вершинах, ветках и стволах, низко склонились. Еще немного — и они, как спички, сломались бы, если бы не зацепились за стоящие рядом могучие статные сосны.
— Вот, пожалуйста, сильные поддерживают слабых. — Женя смотрела вверх.
— А ты, оказывается, сентиментальна, — заметил Роман. — Это естественный отбор. Сильные выживают, слабые погибают. Только и всего.
— Ну знаешь ли… — Женя с силой оттолкнулась палками. — Я имела в виду не лес.
Через четверть часа они пришли к цели. Большая, слегка пологая в сторону реки поляна у подножия высокого холма. Вокруг поляны высились могучие сосны и ели.
С левой стороны поляны торчал невысокий пригорок, с которого они по очереди съезжали, пока не надоело. Роман долго смотрел, задрав голову, на вершину холма, куда сквозь чащу деревьев вела узкая просека.
— Вот это спуск! — воскликнул он. — Для настоящих спортсменов. Не таких, как мы, слабаков.
— А я вначале решил, что ты привел кататься оттуда, — откликнулся Костя, задрав голову и придерживая рукой серую суконную шапочку с козырьком.
— Куда уж нам «оттуда»! Слабо! — Роман старался палкой сбить с ели шишку. — Для нас годится только пригорок.
— Неужели слабо? — упорствовал Костя. Неожиданно он вспомнил паренька, который босиком гулял по Садовой.
— Оставьте, глупые, эту затею. Расшибетесь.
— Да я ничего… — рассмеялся Роман: ему удалось сбить шишку. — Я могу и оттуда. Но пусть уж Костя начнет, если ему так хочется. Заяц трепаться не любит. Верно, Костя?
— Перестань! — нетерпеливо прикрикнула Женя. — Это совсем не остроумно.
Костя, переступая лыжами, устремился к вершине холма.
— Подождите меня здесь! — крикнул он Жене.
— Я считаю, что каждый уважающий себя человек должен… — все слабее доносился до него голос Романа.
Подниматься пришлось окружным путем, на что ушло довольно много времени.
«Пусть не надеется, что я испугаюсь, — сердито думал Костя. — Нет! Даже если сломаю шею, все равно буду спускаться».
Оставались последние метры. Он торопился скорее забраться на вершину. Злился, а это мешало сосредоточиться только на одном — на предстоящем спуске.
Кажется, не было даже настоящей злости, а просто-напросто упрямое желание, вытекающее из необходимости поступить именно так: раз и навсегда преодолеть что-то в себе, окончательно победить нечто похожее на нерешительность или неуверенность. Костя взобрался на гору, подъехал к спуску и посмотрел вниз. Женя и Роман казались отсюда совсем маленькими, спуск значительно круче, просека узкой. Деревья, стоявшие по обе стороны, вершинами и ветками нацелились прямо на него. М-да… Задачка…
Костя стоял в нерешительности, чувствуя, что не может так просто принять любую из спасительных отговорок, вроде той, если на тебя надвигается автобус, то правила уличного движения требуют уступить ему дорогу. И нечего, мол, сомневаться и переживать. Надо поступать так, как тебе подсказывает — какой там, к лешему, здравый смысл, тоже выдумали! — элементарный инстинкт самосохранения.
Он стоял у края этого головокружительного пути в пропасть и ненавидел себя за постоянную идиотскую нерешительность.
Всмотрелся вниз — вон они, совсем маленькие, Роман и Женя. На поляне. Женя машет рукой.
Однако деваться некуда. Этот маленький экзамен не освободит от всех последующих. Больших и малых. Но если ты трус, то тебе ничего не надо никому доказывать, даже самому себе, не требуется сдавать никаких экзаменов.
Он отъехал несколько метров назад и, с силой оттолкнувшись палками, рванулся вниз. Костя стремительно летел, и ему казалось, что это не он, а деревья со страшной скоростью мчатся на него. Понимал: достаточно неловкого движения и он врежется во встречную сосну. Вот где необходимо полное самообладание.
Ниже голову! Толстая ветвь запоздало качнулась вслед за ним и осыпалась тонкой снежной пылью. Осторожней! Колдобина, за ней два резких поворота зигзагом. Вперед. И — прочь с дороги безумие осторожных и цепкая, верткая, ничтожная хитрость нищих духом, расчетливость и лукавый цинизм страха.
Эй, сосны, посторонитесь! Колени согнуты, зрение напряжено до предела, корпус подался вперед, как у пловца, приготовившегося прыгнуть в воду. Бугор, поворот, дерево. Вперед — стремительно и неудержимо. А скорость все возрастает. Будто за спиной выросли крылья. Последние десятки метров. Крутизна окончилась. Началась поляна.
