Николай Григорьев - Бронепоезд «Гандзя»
— Давайте кончать, Богуш. Сдаетесь? Считаю до трех.
— Передушить вас всех…
— Сдаетесь?
— До Киева болтаться будете на телеграфных столбах… До самой Москвы!
— В последний раз. Сдаетесь?
Вдруг Богуш выхватил маузер и вскинул на меня.
Я пустил ему пулю в лоб из нагана.
— Кончилась твоя измена, собака, — сказал кто-то из бойцов. Голос был спокойный и строгий.
Маузер я вручил Малюге.
— Это правильно, — сказал старик со смешком в глазах. — Мне и причитается. За уворованную кочергу.
* * *Боевой приказ о наступлении был выполнен всеми частями бригады в точности: наши славные войска отбросили петлюровцев, вышли на командующие высоты и укрепились.
А наш бронепоезд? Оказалось, что и мы со своей «Гандзей» неплохо выполнили приказ, хотя и получили его после боя. Нам была поставлена задача: теснить вражеский бронепоезд, отвлекая его своим огнем от наступающей пехоты, — ну а мы его уничтожили.
Заключение
На этом я кончаю повесть о «Гандзе», хотя и трудно поставить точку и отложить перо.
Меня спрашивают: «Где сейчас бойцы «Гандзи», кто из них жив?»
Но лучше бы не спрашивали…
Уж куда я только не обращался: и в Проскуров, и в Киев, и в Москву. Верите ли, за долгие годы ни одной обнадеживающей весточки…
А потом — гитлеровское нашествие на нашу страну. Великая всенародная Отечественная война. И всенародные жертвы, миллионы павших героев, советских людей.
Вернулся я в 1945-м году с фронта — ну какой уж тут разговор о продолжении поисков! Гражданская война, все ее события отодвинулись куда-то в давно прошедшую эпоху. И если еще существуют следы «Гандзи», то распознать их под силу лишь историку, а то и археологу, восстанавливающему эпохи по черепкам.
Так мне думалось. И вдруг…
Вдруг на пороге моей комнаты — черноморский матрос.
— Извините, вы, — называет меня по фамилии.
Тут моряк подал мне письмо:
— От старшего моего брата, из Одессы. Помните Кришталя? У вас на бронепоезде служил артиллеристом.
Только прочтя письмо и разговорившись с гостем, я припомнил Давида Кришталя, нашего артиллериста.
Главный мой хозяин при гаубице, Малюга, случалось, допускал Кришталя даже к прицельной оптике — и тот не ошибался: выкрикивал показания прибора без запинки, полным голосом. Да и снаряд посылал метко.
И все же Малюга не считал Кришталя заправским артиллеристом. Парень был нрава затейного, уморительно отплясывал чечетку.
Бойцы, захлебываясь от смеха, яростно поощряли танцора:
— Наддай! Швидче… Що швидче!
А Малюга, бывало, поглядит-поглядит исподлобья на мелькающие в траве носки сапог и выковыривающие пыль каблуки, громко сплюнет и отойдет прочь.
«Швидкисть в ногах — небогато розума в голови».
Эх, Малюга, Малюга, дремучий был человек!
Послание на множестве листков. Читаю. Ну конечно, бурно высказанная радость, что оба мы еще живы, что можем встретиться… И сразу же Кришталь пустился в воспоминания. На листках запестрело:
«А помните — в Жмеринке… в Гнивани… в Браилове… в Казатине?»
И он выкладывал горы фактов, казалось только что выхваченных из боя, обжигающих пороховым дымом… А ведь события сорокалетней давности!
И все это без дневника. Поразительная у человека память…
Но как же он живет теперь, мой бывший артиллерист, веселый чечеточник? Мне было приятно узнать, что боец «Гандзи» хорошо проявил себя и на мирном фронте. Рабочий-краснодеревщик, он трудился над восстановлением пострадавших от войны домов и дворцов Одессы.
«Это замечательно, — написал я Кришталю, — что у вас такая память. Она может помочь нам в самом трудном — в розыске оставшихся в живых товарищей. Хорошо, если бы вы подсказали план действий…»
Особой строчкой в письме я просил Кришталя сообщить все, что ему известно о матросе Басюке Филиппе Яковлевиче (он у меня в повести выведен как матрос Федорчук).
Ответ пришел незамедлительно.
Распечатываю письмо, с волнением пробегаю страницу за страницей… Вот пошли фамилии… Вот упомянут и особенно близкий мне человек, Басюк… Но вчитываюсь — и перед каждой фамилией начинаю спотыкаться: «НЕТ… НЕ знаю… НЕ слышал… утратил связь… НЕ встречал…»
Мы продолжаем переписываться. Шлем друг другу поздравления на Новый год, на Первое мая, на Октябрьские праздники. Кришталь по-прежнему ошеломляет меня остротой памяти.
Иной раз заново с волнением переживаешь давно забытый случай: со скольких снарядов, к примеру, мы разгрохали вражеский обоз у станции Гнивань, как подавили пулемет на церковной колокольне в селе Кожанка…
Но люди! Такая была дружная, боевая команда… Неужели, кроме нас, никого в живых? Быть этого не может!
И тут сама книга стала скликать своих героев. В 1955 году повесть «Бронепоезд «Гандзя»» была переиздана.
Генерал Григорий Арсентьевич Печенко увидел книжку в руках сына-школьника.
Загипнотизированный названием, прочитал книгу залпом.
И вот уже передо мной на столе письмо:
«Докладывает ваш бывший пулеметчик…»
Далеко шагнул боец «Гандзи» — пришел на бронепоезд молодым крестьянским парнем, а теперь, поди ж ты, генерал-инженер.
Читаю дальше.
Григорий Арсентьевич Печенко проживает в Харькове. Там же обнаружился полковник-инженер Федор Семенович Филиппенко — тоже бывший пулеметчик на «Гандзе». Оба в отставке.
И у Филиппенко за плечами нелегкий путь.
Сын каменщика, он в детстве, в царское время, не знал, что такое поесть досыта.
А в советские годы, посмотрите, сколько учебных заведений окончил:
высшая школа физического образования (ныне Институт имени Лесгафта), летная школа, военная академия, планерная школа.
У Филиппенко плохо действует рука (на бронепоезде хватило осколком по суставам пальцев). Как же попасть в военную школу? Ведь медицинская комиссия, строгий отбор!
И его забраковали. Не посчитались с тем, что человек с фронта, стойкий боец — такими только и пополнять ряды красных офицеров. Даже ходатайство, которое мы написали с бронепоезда, не подействовало на врачей.
Но не таков Филиппенко, чтобы сдаваться.
«Я левша, еще слесарем работал левой — и, на беду, левую и повредило. Нормально действовал на руке только большой палец — я и принялся его тренировать. Одновременно тренировал мускулы на ладони — до корней поврежденных пальцев».
По многу часов в день занимался Филиппенко своей рукой — и с радостью обнаружил, что большой палец крепнет, крепнут и мышцы ладони.
Рискнул — записался на спортивные соревнования.
В зале расположены снаряд за снарядом. Филиппенко сопутствует удача. И вдруг — канат… Свисает с потолка — а до потолка восемь метров, и на канате ни одного узла. Тут же судья объявил, что взбираться к потолку только при помощи рук; притронешься к канату ногами — будешь снят с соревнования.
Филиппенко преодолел канат. Сам не понимал, что за чудо с ним произошло…
Его растормошили соперники, — это были сильные спортсмены.
И они же торжественно повели его получать первый приз.
Так Филиппенко раз и навсегда доказал военным медицинским комиссиям, что его увечье — не увечье, а как бы почетный знак, свидетельство сильной воли.
В Москве Филиппенко заканчивал военно-воздушную академию. Надо было выполнить последнее задание. Посадили его бортмехаником на вновь построенный самолет — первенец нашей бомбардировочной авиации конструкции А. Н. Туполева.
За руль сел Валерий Павлович Чкалов. Он обычно первым поднимал в воздух вновь создаваемые, еще не облетанные и подчас таящие в себе неприятные сюрпризы самолеты…
Набрали высоту…
Но пусть и на этот раз рассказывает сам Филиппенко:
«Вдруг вижу через щель: самолет — камнем вниз. Все внутри у меня поднялось к горлу… Но мелькнула надежда: «Ведь это же Чкалов, не допустит он, чтобы мы так враз угробились!»» Я за что-то схватился, чтобы удержаться на месте, кричу другому механику:
— Что происходит?
— Пикируем.
— Да ведь нельзя! Кто же пикирует на бомбардировщике? Есть приказ главкома — каждому самолету знать свое дело. И не вольничать!
А механик спокойно, с усмешечкой:
— Это же Чкалов…"
После окончания академии Филиппенко работал в авиационном научно-исследовательском институте.
Вот он куда взлетел, пулеметчик с «Гандзи», — исследователем за облака!
Между тем почта принесла мне новое письмо.
И опять от пулеметчика. Ему дал мой адрес Филиппенко.
Иван Васильевич Крысько обнаружился в городе Хмельницке, Винницкой области.
Бывший боец «Гандзи» на заслуженном отдыхе, персональный пенсионер.
Но Крысько — непоседа. Его можно встретить и на партийном собрании в колхозе, и на току, и внезапным ревизором у весов на хлебоприемочном пункте, и в поле, балагуром среди колхозниц…
