Константин Сергиенко - Дом на горе
Из него вылез человек, закутанный в черный плащ. Это был капитан Немо. За весь вечер он не сказал ни слова, зато, уезжая, подарил мне алмаз величиной с куриное яйцо. Его карманы всегда были набиты подобными вещами, а за поясом торчал автоматический «кольт» сорок пятого калибра, неизвестно как попавший в девятнадцатый век. На прощание капитан Немо произнес единственную фразу: «Сын звезды всегда желанный теть на моем «Наутилусе». Что и говорить, они любили мой замок. С тех пор как я выдворил отсюда Барона, многое изменилось. Прекратились бесчинства в округе. Известный корсар капитан Черный Дрозд лично принес извинения и доставил в ценности и сохранности все богатства, похищенные с барка «Санта Мария». Владимир Дубровский, бесследно исчезнувший после трагической развязки его вражды с Троекуровым, прислал письмо из дальних краев. Он спрашивал о судьбе дочери жестокого помещика. Я тотчас ответил, что Маша появлялась в моем замке с нелюбимым мужем и сама интересовалась Владимиром. Много нитей человеческих жизней стягивались к моему замку. И только одна была порвана. Я ничего не мог разузнать о Стелле, о ее ребенке. Кто приезжал в замок на красной машине? Чья тень скользила иногда по лестнице или в конце анфилады? Кто однажды открыл дверь спальни, коснулся моего лба, а потом бесследно исчез? Почему у статуи Гекаты продолжали появляться свежие хризантемы, хотя никто их там не менял? Один знаменитый астролог составил мой гороскоп и предсказал встречу с женщиной, которая переменит всю мою жизнь. Но дату встречи он не назвал, отнеся ее лишь ко «времени большой тревоги». Имелась ли в виду та, которую я искал? Bo всяком случае, я ждал и надеялся. Да и сам замок я приобрел потому, что он служил магнитом в коловращении человеческих судеб. Рано или поздно, полагал я, сюда вернется та, чей образ светил для меня звездой в темной ночи…
Чей-то силуэт обозначился в тумане. Человек с поклажей за спиной шел из глубины аллеи. Я спрятался за дерево. У ворот он остановился, скинул поклажу и стал в ней копаться. Потом он снова взвалил ее на плечо и выскользнул на улицу. Он прошел совсем рядом, я узнал его. Это был истопник Федотыч. Его угрюмо заросшее лицо в надвинутой кепке выглядело разбойничьим. Да скорей всего и на самом деле Федотыч чем-нибудь поживился в интернате. Мне даже хотелось напугать его, крикнуть вслед, но я не решился.
Выждав, когда Федотыч растворится в тумане, я вошел за ограду. Вот она, альма-матер, как выразился Голубовский. Угрюмая, заброшенная. Одни окна заколочены, другие раскрыты настежь. Я сделал несколько шагов и остановился. Наклонил голову, прислушался. Оглядел бледные стены, бледные дорожки. Тени отсутствовали, их растворила рассветная взвесь. Ни одного звука, ни одного движения. Все онемело. Я сделал еще один шаг и снова прислушался. Молчание. Все походило на огромный муляж, залитый бледно-серым воском. Зловеще чернели открытые окна. Неподвижно, как вырезанные из картона, стояли деревья. Передо мной бесшумно вышла серая кошка. Она остановилась и, повернув голову, посмотрела долго и внимательно.
— Кошка, — сказал я, — кошка…
Она отвернулась и пошла стороной. Я поднял рук; и помахал. Она оглянулась и медленно подошла. Я опустился на корточки и посмотрел ей в глаза. Она отодвинулась, метнув в меня две искры.
— Кошка, — пробормотал я, — кошка…
Она молчала. Молчал дом, молчали деревья, молчал туман. Я сел на лавку и хотел заплакать, но слез уж не было. Я встал и через выбитое окно проник в особняк.
Сын звезды сошел на землю. Он никого здесь не знал. На земле сын звезды был совершенно одинок. Он шел по дороге. Его обгоняли машины. Внезапно одна остановилась. За рулем сидела женщина. Она открыла дверь и произнесла: «Твой путь далек, а колеса моей машины быстрее ног», И сын звезды сел рядом с ней ни сиденье. Она была строга и прекрасна. Машина неслась как птица. Вдали показался встречный автомобиль. Он был неуклюж и огромен. Он мчался на гигантских колесах, источая черный коптящий дым. Когда между машинами оставалось не больше двадцати метров, черный грузовик с черным шофером, уснувшим за рулем, пошатнулся и перепрыгнул на встречную полосу. Столкновение было неизбежно. Но произошло невероятное. Машина пронеслась сквозь огромный грузовик, словно он был бесплотен. Женщина за рулем повернулась к сыну звезды и улыбнулась, И он улыбнулся ей в ответ. Теперь он не был одинок. Двое бессмертных нашли друг друга…
Но ничего этого нет. Ничего. Я брел по лестницам и переходам, дергал ручки дверей. Печальный запах утраты прочно поселился в особняке. Нет, это не остров Итака. Это не замок. Тут никогда не бывал капитан Немо. Здесь не праздновали Гекатею. Я населил особняк своим воображеньем, но сегодня оно пугливо сбежало, оставив пустые пыльные комнаты, кучи мусора по углам, просевшие полы и сумрачный свет, с трудом проникающий в окна. Все кончено, кончено. Но я не хочу уходить. Хорошо бы, рухнула крыша и погребла меня навсегда. Нет, я не сын звезды, я всего-навсего подкидыш Горы, жалкий и никому не нужный. Я лелеял в себе обманчивые мечтания, но жизнь сильнее всякой мечты, она отбрасывает ее безжалостной рукой. На что мне теперь надеяться, как жить? Я трус и жалкий обманщик. Я начитался книг и кичусь своими знаниями. В любом разговоре я стараюсь вставить умное слово, даже если не совсем его понимаю. Я с пренебрежением отношусь к окружающим. Я возомнил себя талантливым человеком. При этом я некрасив, мал ростом и слаб. Чего ожидать? Был в моей жизни чудесный сон, была встреча с прекрасной девушкой. И больше ничего не будет. Да я и не достоин лучшей судьбы…
Дверь в бывшую комнату завхоза оказалась открытой, и, о чудо, на полу валялся грязный матрац. Здесь полутемно, окошко совсем маленькое, оно почти упирается в башню. Я лег на матрац, и сухими горячим глазами вперился в бледную прорезь окна. Холодно Я поджал ноги, обхватил плечи руками. Хоть бы умер, хоть бы я умер. В сознании роились беспорядочные картины. И опять то зимнее утро, когда меня одевают в сад. Вот вспыхнуло прекрасное лицо девочки скрипачки. Сердце болезненно сжалось. Белая шапочка черные волосы, черный взгляд, Петр Васильевич играет на гитаре, улыбается мне. Нет, нет. Все равно я боюсь. Оставьте, оставьте меня, я ничего не хочу. Пожар клуба. Какое огромное пламя. И в этом пламени кто-то не истово пляшет. Страшный удар грома, ватная тишина под водой. Как жалко, что у меня нет братика. Да-да, очень жалко. И у меня тоже. Ни братика, ни сестрицы. И никого. У меня есть мамина могила с гранитной плитой. Я владелец могилы. Если я умру, похоронит меня с мамой. Там есть еще место. Я ведь совсем маленький. Как Моцарт. Мне тяжело, так тяжело. Болит голова. Хочется плакать, но не могу. Вокруг глаз горячие очки. За что мне послана такая судьба?
Внезапно послышался странный шорох. Наверное крыса. Но нет, это не шорох. Звук шагов. Да, звук осторожных шагов. Меня охватил страх. Кто бродит по забитому дому? Шаги приближались. Сердце забилось, перехватило дыхание. Я хотел вскочить, но страх парализовал тело. Под дверью появился бледный голубой свет. Шаги замерли. Кто-то остановился рядом. Свет разгорался. Широко открыв глаза, я смотрел на черную дверь. И вот она медленно растворилась. На пороге воздев в руке мерцающий свет, стояла женщина в белом. Она сделала шаг, другой. Глаза ее нестерпимо блеснули. Все тело мое охватила блаженная истома. Меня плавно качнуло, и я провалился в забытье…
Белый, белый летний день. Белый, белый свет. На зеленой траве стоит большой белый рояль. На его крыле белая с синими ободками ваза, а в вазе огромные синие цветы. Они отражаются в глади рояля. В сумраке веранды появляется женщина с блюдом вишни. На ней белое платье.
— Митя, Митя, обедать!
Я подхожу к столу и сажусь в плетеное кресло. Вишни горят рдяным огнем.
— Как ты вырос, Митя, — говорит она. — Я так давно тебя не видала. Ешь, милый. Это вкусная вишня.
Я неохотно беру лаковый шарик и кладу в рот. Он совершенно безвкусный. На мне строгий черный костюм с кружевными манжетами. На ногах чулки и башмаки с пряжками.
— Я так волнуюсь, — говорит она. — Маэстро ужасно строг.
Она одергивает мой костюм, поправляет манжеты.
— Ты обязательно должен ему понравиться. Если маэстро заметит в тебе талант…
Она не договаривает, а только смотрит на меня со светом любви и нежности в глазах.
— Как ты вырос, мой мальчик, как хорошо ты играешь. Какое счастье, что я разыскала тебя. Теперь мы никогда не расстанемся. Ведь правда?
Я хочу что-то ответить, но губы не выговаривают слова. Она смотрит на маленькие белые часы.
— Ох, пора. Надо ехать за маэстро.
Она встает и идет к красному автомобилю, притаившемуся в тени сосен.
— А ты не теряй времени, — говорит она, открывая дверь. — Поиграй пока, разогрей руки.
Я хочу встать и кинуться к ней. Нужно ее остановить. Но ноги как ватные. В душе нарастает крик. Надо остановить ее, остановить! Красный автомобиль медленно трогается. Эта болезненная нежная улыбка из окна. Этот прощальный жест. Я хочу кричать, кричать, но с губ срывается только немой шепот:
