Борис Костюковский - Зовут его Валерка
Би-и-и-и-п… бип… бип! — один протяжный и два коротких.
Валерка вспомнил о вчерашнем разговоре, и сон сразу исчез.
Не одеваясь, в одних трусиках, он выбежал на улицу:
— Дядя Петя!
— Ты, может быть, поздороваешься? — спросил дядя Петя, чиркнув спичкой.
— Здрасте, — поперхнулся Валерка.
— Что такой встрёпанный?
— Я только проснулся.
— Оно и видно. Наверное, прокатиться хочешь?
— Нет, — сказал Валерка, — у нас отобрали насосы.
— У кого это — у вас?
— У дяди Саши.
— Ну и что? — невозмутимо спросил дядя Петя. — Если отобрали, то так надо.
— Но вы же ему их дали… Вы же мне обещали… Скажите директору, чтобы он их не брал.
— Э, племяш, хоть ты и наш племяш, а директор главнее меня, я не могу ему приказывать. И, если хочешь знать, он прав.
— Как — прав? А дядя Саша…
Но Петрович не дал договорить Валерке:
— А твой дядя Саша горячится. Да вот он и сам — спроси его.
— О чем это вы? — спросил дядя Саша.
— Да вот Валерка утверждает, что директор неправ с насосами. Объясни ему, что он ошибается.
— Оставь! — рассердился сразу дядя Саша. — Я ведь не ребёнок.
— Вот поэтому я и сказал Валерке, что ты всё поймёшь, — улыбнулся Петрович.
— Но вы же обещали!.. — с обидой в голосе напомнил Валерка.
— Обещал, — сказал Петрович, — и запомни, что я своё слово держу крепко.
Машина уехала, и Валерка, понурив голову, вернулся домой.
Тётя Лена молча собралась на работу. Она была чем-то расстроена. Это Валерка сразу понял: она даже не напомнила, чтобы он закрыл дверь, когда пойдёт на улицу. Такого с ней ещё никогда не бывало.
После её ухода Валерка побежал на площадку, но там ещё никого не было. Он снова вернулся домой и стал читать «Военную тайну», хотя знал её почти наизусть.
Когда прочитал книжку, нашёл тёти Ленин бинокль и долго смотрел в него с балкона, поднося к глазам то одной, то другой стороной. Дома, как в «мультике», то стремительно приближались к нему и раздувались, словно резиновые, то отскакивали далеко — далеко и сжимались в маленькие кубики. А деревья вытягивались к небу и приседали к земле.
Оторвавшись от бинокля, Валерка увидел тётю Катю — она вошла в свой подъезд. Обычно в это время она возвращалась с дежурства.
Валерка сразу вспомнил о Натке и побежал к ней.
Но, к его удивлению, Натки дома не оказалось.
— А где Ната? — спросил он у тёти Кати.
— Не знаю, — ответила она устало.
— А её что, не было дома? — спросил Валерка.
— Я её не застала. Ушла куда-то. Вот видишь, какую записку оставила мне.
Валерка взял записку и прочитал:
«Мама, ответь мне, пожалуйста, должны ли извиняться взрослые, если они неправы?»
— А зачем ей это? — не понял Валерка.
— Обидела я её вчера, и напрасно, — грустно сказала тётя Катя.
И Валерке стало её жалко.
— Садись со мной вместо Натки чай пить, — пригласила тётя Катя, — одна я не привыкла.
Валерка не хотел чая, но он не мог отказать тёте Кате. Она любит пить чай с тортом. Натка его называет наполеоном.
«Ну, — говорит Натка, — раз на столе наполеон, значит, мама ему сейчас устроит Бородинское сражение».
Валерка попил чая и ушёл: тёте Кате после дежурства нужно было отдыхать.
Натку он так и не видел в этот день. До вечера он просидел дома, потому что Женька, оказывается, уехал куда-то с отцом на целую неделю, а на Маринку он сердился.
Валерке было так скучно, что он не знал, куда себя девать.
Очень он обрадовался, когда вернулась с работы тётя Лена. Но она была по-прежнему неразговорчива.
Потом пришёл дядя Саша. К нему-то уж Валерка и вовсе не решался подойти. Однако, к Валеркиному удивлению, дядя Саша сам подошёл и взъерошил ему волосы. Валерка взглянул на дядю Сашу и увидел, что он улыбается.
— Ты, брат, меня извини. Зря я вчера на тебя накричал. Уж ты-то наверняка ни в чём не виноват.
— Отдали насосы? — сразу забыв обо всех своих обидах, радостно спросил Валерка.
— Отдали, — подмигнул дядя Саша, — Милану отдали.
— А почему вы смеётесь? — растерянно спросил Валерка.
— Потому что всё правильно, — слегка щёлкнул его по носу дядя Саша.
Тётя Лена стояла у окна спиной к дяде Саше. Он подошёл к ней, взял её за плечи и повернул к себе лицом,
— Я вчера малость погорячился, — смущённо заговорил дядя Саша, — наговорил тебе лишнего. Как-то неожиданно всё это получилось. Ты уж тоже извини меня.
Тётя Лена почему-то сразу покраснела и тоже положила руки на плечи дяде Саше. Валерке даже показалось, что они будут сейчас прыгать, как Натка и её мама, но они просто засмеялись, и дома сразу стало весело.
«Значит, взрослые извиняются, если они неправы», — решил Валерка. А Натка, наверное, так и не знает этого. Он ей обязательно скажет завтра.
«КЛЯНУСЬ ХЛЕБОМ!»
Разговор о хлебе возник случайно. Тётя Лена попросила Валерку убрать со стола. Он быстро перемыл посуду, а потом собрал со стола недоеденные куски хлеба в тарелку с остатками супа и выбросил все в помойное ведро.
— Что ты делаешь? — ужаснулась тётя Лена.
— Со стола убираю, — пояснил Валерка.
— Ты куда бросил хлеб?
— Это не хлеб, — возразил Валерка.
— А что же?
— Объедки, — ответил он.
— Ты всегда так делаешь?
— Всегда, — подтвердил Валерка.
— Саша, ты слышишь? — позвала тётя Лена.
— Слышу, — отозвался дядя Саша.
— И так равнодушен?
— А что я должен делать? По совести говоря, я в этом не вижу никакого преступления.
— Как ты можешь так рассуждать? — возмутилась тётя Лена. — Не знаю, как ты, а я воспитана в уважении к хлебу. В доме, где я выросла, никто не имел права выбрасывать хлеб. Ты, конечно, можешь назвать это суеверием…
— Нет, почему же? — перебил её дядя Саша. — Такое могло быть и от бедности.
— Дело вовсе не в бедности, а в уважении к хлебу. Так может поступать человек, который не знает, откуда берётся хлеб.
Валерка с недоверием слушал тётю Лену, потому что дядя Саша молча улыбался.
Он так всегда улыбается, когда не согласен с тетей Леной. А она сердилась ещё больше:
— Тебе смешно, Саша. Ты просто забыл многое, и в том числе войну. А я всё помню. Помню, как мы делили полученную по карточкам пайку хлеба и тряслись над каждой его крошкой.
Дядя Саша недовольно поморщился:
— Это крайности. Сейчас же не война и не карточная система?
— А какая это карточная система? — поинтересовался Валерка.
— В войну так было. Людям выдавали бумажные талоны, а там было написано число и сколько граммов хлеба положено человеку на день, — объяснил дядя Саша.
— А сколько им было положено?
— Нормы устанавливались разные, но, в общем, мало. Не хватало людям хлеба, — ответила тётя Лена. — А ты ошибаешься, Саша, оправдывая безобразное отношение к хлебу тем, что сейчас не война, — продолжала выговаривать тётя Лена.
Дядя Саша поднял руки вверх:
— Сдаюсь, сдаюсь, Леночка. Ты прекрасный агитатор по хлебному вопросу.
— Зря ты, Саша, шутишь, — обиженно сказала тётя Лена, — ведь он же, — показала она на Валерку, — тоже наш разговор за шутку примет. А мне бы не хотелось, чтобы у него было барское понятие о хлебе.
— Как — барское? — не понял Валерка.
— Это такое понятие, когда человек не знает, откуда и как берется хлеб. Такие люди думают, что хлеб растёт на полках в магазине.
Валерка даже приуныл от такого объяснения: он ведь тоже ничего не знал о хлебе и видел его только на столе да в магазине. Значит, он тоже по-барски…
— Тётя Лена, а вы всё-всё сами видели?
— Не только видела.
— И даже сеяли? — В Валеркином вопросе звучит лёгкое недоверие.
— И сеяла, — подтвердила тётя Лена. — Я же, малыш, в деревне выросла.
— Хорошо вам, — со вздохом сказал Валерка, — а как я узнаю всё это?
— Со временем узнаешь, — успокоила его тётя Лена.
Дядя Саша отложил в сторону газету:
— Знаешь, Леночка, ты вот нам с Валеркой читала мораль о хлебе, а я вспомнил одну любопытную историю. Я тебе уже однажды рассказывал об Алиеве. Мы с ним на курорте познакомились, два года тому назад. Очень хороший человек, таджик по национальности.
— Какое это имеет отношение к хлебу? — пожав плечами, спросила тётя Лена.
— Да самое прямое. Я вот сейчас сидел и думал, что, видимо, не случайно русские люди всегда считали, что выбрасывать хлеб — большой грех. А вот Алиев мне рассказывал, что у них даже клятва такая есть: «Клянусь хлебом!» Если таджик произнёс эту клятву, никто не смеет усомниться в его честности. Представляешь, какая сила, какая непоколебимая вера заложена в это понятие. Ты только вслушайся в эти слова: «Клянусь хлебом!» Не отцом, не матерью, а хлебом!
