Эдуард Пашнев - Девочка и олень
Посмеиваясь, они ушли в большую комнату наводить порядок, а подружки с проигрывателем перебрались в Надину комнату. Все лампочки в квартире горели в полный накал, как бывает, когда в доме много гостей.
— Его ждешь? — спросила Ленка. — Как маяк оставила?
— Да. На всякий случай пусть погорит немножко. А то он приедет, увидит, что свет погашен, и постесняется зайти. Я была почти уверена, что он сегодня придет.
— Надо было позвонить, как я советовала, и пришел бы.
— Нет, звонить я не буду. Он не может не прийти. После того, как он хотел меня поцеловать, он же не может не прийти? Надо только ждать.
— Ждать, — безнадежным голосом произнесла Ленка. — Ты сколько уж ждешь? Больше полгода.
— По-твоему, это много?
— Не знаю. Я, наверное, не смогла бы, плюнула на него и закрутила бы кому-нибудь в отместку голову. Тем более, что у него жена и дочь.
— Вот из-за Дуськи и Тани я и не могу позвонить. Мне кажется, если я позвоню, то я в чем-то их обману. А я их тоже люблю, понимаешь?
— А если он к тебе придет, он их обманет, — рассудительно сказала Ленка.
— Это меня больше всего и мучает. Но он же хотел меня поцеловать. Он же не может после этого не прийти. Как ты думаешь? Я почти не ждала его все эти дни, просто знала, что он придет, но не скоро. А сегодня почему-то решила, что это случится сегодня. Я сама виновата. Я не так ответила, когда он спросил меня. Если бы я по-другому сказала, ничего бы не случилось, и мы встречались бы, как раньше: Дуська, Таня и я. Таня очень хорошая. Ты ее не знаешь. И актриса она хорошая.
— А мне она все равно не нравится, — сказала Ленка.
— Почему? Ты же ее не видела.
— И видеть не хочу. И на фильмы, в которых она играет, не пойду.
В двенадцать часов Николай Николаевич потушил свет на кухне, потом погасла настольная лампа у родителей, и, наконец, нагрянула темнота в комнату к Наде. Темнота была не только вокруг, она пробралась и внутрь и поразила часть души, образовала частичное затемнение в груди около самого сердца, подобное тому, что врачи обнаруживают в больных легких. Небольшое пятнышко этого затемнения появилось еще тогда, когда она убежала от Марата.
Учиться с каждым днем становилось труднее. Назревал конфликт с математикой. Собственно, уже назрел. Накануне семнадцатилетия Михаил Назарович поставил Наде двойку. Не сумела собрать правильно в левой и правой части функции с одинаковыми углами, не сумела применить метод вспомогательного угла.
Рассерженный учитель с такой свирепостью надавил на карандаш, что большая жирная двойка отпечаталась на многих страницах тетради.
— Что, совсем перестала заниматься математикой? — спросил он, передавая тетрадку, и в его голосе прозвучали уничтожающе-презрительные интонации.
Этот грубоватый неприятный человек, отказавшийся ехать в Ленинград, с ревнивой любовью относился к своему предмету. Ему казалось совершенно естественным, что Надя должна быть первой ученицей у него. Он так и сказал ей:
— Не забывай, что Леонардо да Винчи был не только прекрасный рисовальщик, но и инженер. Не забывай, что конь Петра Первого никогда не смог бы удержаться на задних ногах, если бы не строгий математический расчет Фальконе. Я уже не говорю про сферический купол собора Святого Петра в Риме. Его, между прочим, построил и рассчитал Микеланджело.
Он любил самозабвенно свои трудные задачи и примеры. Флегматичный и ленивый в обычной жизни, вызывающий у своих коллег-учителей скуку, он мгновенно выпрямлялся и оживал при виде первой цифры на доске, выведенной неуверенной рукой. Всякая неуверенность и медлительность его раздражали и просто бесили. Выхватив мел, он начинал сам записывать и решать. Впрочем, «записывать» сказано слишком мягко. Он размахивался и ударял мелом о доску, выдавливая на ней уродливое подобие осыпающихся цифр и знаков. Он крушил, уничтожал трудность, заключенную в скобках, квадратных корнях и углах. Очень часто одного кусочка мела ему едва хватало для решения одного примера, и последние цифры он писал пальцами, и ребятам приходилось угадывать их по движению его руки.
— Ну что? Трудно? — спрашивал он обычно. — Это же простой пример. Его давали в МГУ на мехмате в 1966 году на экзаменах. Кому трудно, поднимите руки.
Трудно было многим, и Михаил Назарович обескураженно разглядывал лес рук. Он хотел сделать из них современных кибернетическому веку люден, а они голосовали против. Он им не верил и Наде не верил больше всех. Ее двойку он считал личным оскорблением.
Война началась до того, как учитель и ученица осознали это. Надя особенно старательно готовилась к урокам математики, а Михаил Назарович изобретал все новые и новые способы напомнить девушке о двойке, о пренебрежении к точным наукам.
— Так! — многозначительно произнес математик, входя в класс. — Все на месте? И Надя Рощина?! Какая приятная неожиданность! Я думал, она не придет.
— Почему вы так думали? — спросила Надя.
— Ну, перекличку мы сделаем потом, — радостно потирая руки, сообщил учитель классу, — а сейчас почитаем газетку. Вот тут одна из наших учениц, давая интервью, в частности сообщила, что точные науки ей, вероятнее всего, не понадобятся. Вот тут, — и, отчеркнув слова, он похлопал по газете рукой, но читать не стал. — Так, Рощина?
— Да, я так говорила, — ответила Надя, поднимаясь и чувствуя неприятное покалывание в сердце. — Я так считаю. Я собираюсь поступать во ВГИК или в полиграфический, точные науки мне там не придется сдавать на экзамене. Это я и имела в виду…
— Значит, я напрасно сюда прихожу? — В голосе учителя прозвучали ничем не прикрытые обида и разочарование.
— Почему вы так должны понимать мои слова? Я говорила об институте, но это когда еще будет! А пока я учусь в школе и обязана знать все, что вы задаете. А когда не знаю, получаю двойку.
— Значит, ты оставляешь за мной право ставить тебе двойки? Ну и прекрасно. Тут вот еще сказано, что твой любимый художник Боттичелли, Так это?
— Да, — недоумевая, ответила Надя.
— А как тебе нравится Жергонн?
— А кто это?
— Математик, геометр. Мне кажется, мы с вами проходили метод Жергонна, когда строили окружность, касающуюся трех данных окружностей. Но для тебя это, конечно, слишком сложно. Ладно, выходи к доске, возьмем у тебя полегче интервью.
Он оставил газету на столе и отошел к окну, освобождая Наде место у доски. С неприятным чувством неловкости и побаливающим сердцем Надя вышла к доске и взяла кусочек мела.
— Чертить тебе ничего не придется, — сказал Михаил Назарович, — мы не смеем тебя утруждать. Что бы у тебя полегче спросить? Ну, скажем, что такое ромб?
— Ромб, — начала отвечать Надя, не глядя на учителя, — это геометрическая фигура.
— Что?! — удивленно вытянулось его лицо.
— Геометрическая фигура, — повторила она тихо.
— Фигура с руками и ногами, да? — мстительно спросил учитель и попятился назад с такой силой, что чуть не выдавил подоконник наружу. Его острый аскетический подбородок презрительно заострился.
— Ромб, — поправилась Надя, — это такое геометрическое тело, у которого…
— Что? — совсем уж преувеличенно изумился Михаил Назарович.
— Тело, — машинально повторила Надя.
— Ну, давай, давай…
Он крепко обхватил себя обеими руками, показывая, что теперь непременно ее выслушает, какую бы глупость она ни сморозила. Но девушку оскорбило его пренебрежительное «давай-давай», и она замолчала, хотя поняла, в чем заключается ошибка. Он требовал, чтобы она точно по учебнику дала определение ромбу.
— Антонов, внеси ясность, — сказал Михаил Назарович.
— Ромбом называется четырехугольник, у которого все четыре стороны равны, — быстро ответил аккуратный, всегда подтянутый А. Антонов.
— Садись, пять, а у Рощиной мы спросим… Что такое?
На предпоследней парте поднялся во весь рост Чиз и бросил на пол со всего размаха портфель с книгами.
— Что такое? — крикнул учитель.
— Извините, Михаил Назарович, — подобострастно сказал Чиз, — у меня замок у портфеля не открывается. Я подумал, если его бросить, может, откроется. Кажется, открылся, — нагнулся он.
— Забирай свой портфель и вон из класса.
Эти его слова подняли Ленку, и она в порыве вдохновения тоже грохнула свой портфель в проход.
— Что такое? И у тебя замок?
— У меня два замка, — с вызовом ответила она. — И оба не открываются. Я не знала, что есть такой способ.
— Ты тоже можешь оставить класс. У кого еще замок?
Ребята молчали. Чиз и Ленка, гордые собой, покинули класс, Надя получила разрешение сесть на место. Она понимала, что война объявлена и что у нее есть союзники.
На другой день учитель и ученица сделали по одному шагу. Михаил Назарович не пожаловался директрисе на Игоря Сырцова и Лену Гришину, он написал родителям Нади короткое письмо: «Прошу обратить внимание, ваша дочь рискует закончить четверть с тройкой по алгебре и с тройкой по геометрии!!! В то время, как способности ее позволяют рассчитывать на более высокий балл».
