Виктор Кава - Трое и весна
После этого я с ним не здороваюсь. Конечно, не прохожу молча мимо дядьки Петра, а как увижу — обхожу стороной. Вот и не надо здороваться…
Дядька Петро, мурлыча себе песенку под нос, выглянул из сеней, и я быстро присел за плетень. А он, осмотревшись, зачем-то прошёл к цветнику. Нагнулся, громко понюхал. Потом что-то поискал руками, выбросил стебельки бурьяна.
«Вот так так, — растерялся я. — Как женщина… цветы пропалывает…»
А когда дядько Петро поднялся и я увидел его красное нахмуренное лицо, понял, что рассчитывать не на что. И побрёл домой, сердито приминая рвущийся из земли спорыш.
До обеда сердился на шофера и после обеда. А под вечер меня снова потянуло к плетню.
Что дядька Петро здесь, мне поведали его ноги. Они выглядывали из-под кабины и подробно рассказывали, что там делает шофёр. Вот он что-то откручивает, напрягаясь, — и ноги неспокойно задвигались, упёрлись каблуками в землю, словно хотели помочь рукам. А сейчас дядька что-то ставит на место медленно, осторожно — и ноги замерли, чтоб не помешать неловким движением… Однако то «что-то» не стало на место — и ноги досадливо засуетились…
Когда дядька Петро наконец-то вылез из-под машины, я заставил себя не прятаться. Поздоровался хрипло. И — будто проглотил язык… Дядька Петро смотрел выжидающе. А я молчу. Тогда он отвёл глаза, вынул папиросу, не торопясь размял её в пальцах, медленно прикурил от зажигалки. Мол, я подожду, а ты соберись с мыслями.
— Дядьку, — противно тонким голосом сказал я, — зачем вам фара к велосипеду? У вас же, гляньте, на машине аж две здоровенные…
— Логично, — серьёзно подтвердил шофёр, а у самого где-то в глубине глаз колыхнулась улыбка. — Но что с того?
— А у меня — ни одной… И велосипед — как новенький, хоть старый и довоенный…
— Ясно, — потёр дядька Петро небритую щеку, — суду все ясно.
Я с замирающим сердцем ждал окончательного приговора. Не заметил, когда и тётка Ульяна появилась на крыльце.
А приговор был неожиданный.
— Вот что, — прищурился шофёр, — ты, говорят, мастак по ремонту этих двухколёсок? — покосился он на велосипед.
Что мне оставалось, как не кивнуть утвердительно?
— Значит, мастак. Тогда посмотри, что там с втулкой моей случилось? Пищит и пищит, как паршивый котёнок. Ещё и педали прокручиваются, когда в гору взбираешься, и велосипед тяжёлый стал, как трактор… Ну, а потом поговорим по другим вопросам…
— Петро, — укоряюще отозвалась с крыльца тётка Ульяна, — как тебе не ой-ой-ой! Сам зубы съел…
— Стой, — перебил её дядька Петро, — не вмешивайся в наши мужские разговоры…
Тётка Ульяна махнула рукой и пошла обратно в хату.
Дядька Петро снова полез под машину, а я поскорее занялся втулкой.
Гайки отвинтились быстро. А дальше началась морока. Втулка с какими-то шайбами, пылезадержателями и другими премудростями… Но все же разобрал… Почему велосипед стал тяжёлый и пищит, я понял без особых трудностей. Даже удивился, как это дядька Петро — сам шофёр — не мог додуматься. Да она, эта втулка, была смазана в последний раз кто знает когда, и та смазка давно сгорела.
Набил куда сколько можно солидола — и писка как не бывало. Ну, а стал ли велосипед легче, посмотрим, когда соберём. Хотя в том, что он полегчал, я не сомневался.
А прокручивания довели меня до отчаяния. Я менял ролики местами, щедро смазывал солидолом пятерик, напрасно пробовал зачищать напильником неподатливые выступы из калёной стали. Все равно нажмёшь сильно на педаль, и ролики, взвизгнув, слетают — прокручивание.
Чем больше я возился с пятериком, тем дальше отплывала от меня фара. Но я, правду говоря, немного и забыл про неё. Перед моими глазами стоял лишь злосчастный пятерик. Неужели я не осилю его?
— На! Может, пригодится.
Я быстро оглянулся, бессмысленно уставился в молоток, который протягивал мне дядька Петро.
Потом взял молоток, повертел в руках. «Уж не стукнуть ли по пятерику так, чтобы он разлетелся на куски?» — появилась глупая, злая мысль.
«Стукнуть, стукнуть…» — зацепилось в моем мозгу. И, ещё толком не осознав, что буду делать молотком, я пошёл с пятериком к верстаку, приютившемуся в углу двора под ветвистой шелковицей. И тут все сразу стало ясным.
Взял шарик, выбил с его помощью на пятерике неглубокую выемку. Передохнул — все-таки сталь! — принялся бить вторую…
Кинулся к велосипеду, мигом собрал втулку. Проехал на велосипеде по двору не очень быстро, но хорошенько нажимая на педали. Победно посмотрел на дядьку Петра.
— А ну, вы теперь!
— Э, с чего бы это я не доверял тебе? Видел сам, крепко давил ты на педали…
Он пошёл к крыльцу, молча отвинтил и снял фару, молча подал. И мне стало немного жаль дядьку Петра: все-таки без фары — большой, красивой, покрытой светлым алюминием — его велосипед будто осиротел… Но это было мгновенным чувством. В следующую минуту я рванулся к плетню. Перепрыгнул бы его сгоряча…
— Юрко! — послышалось сзади.
У меня от неожиданности едва не подломились ноги. Неужели передумал?..
— Юрко! — подошёл дядька Петро. — Есть к тебе один разговор. Нет, нет, — заметил он мой встревоженный взгляд, брошенный на фару, — не о ней. Слушай, не пошёл бы ты ко мне помощником? На время жатвы. Вижу, руки у тебя что надо, голова тоже соображает. Ну и вырос ты за этот год, вот-вот меня догонишь…
Что я мог ответить дядьке Петру?
— А когда?
— Да ещё вдоволь наездишься на велосипеде. Не раньше, — дядька Петро почему-то глянул на небо, — чем через полмесяца, когда погода установится…
Я все-таки перепрыгнул плетень. И ещё запас подо мною остался.
* * *Втиснуть новую батарейку в кобуру для ключей, протянуть от неё проводку до фары было делом нескольких минут.
Куда труднее было дождаться вечера.
Но я таки дождался его, хотя и засветло примчался в парк. Долго носился по пустой аллее, выжидая, пока загустеют сумерки. И наконец щёлкнул выключателем.
Хлопцы съехались уже в полной темноте. Оказалось, рыбу ловили в пруду.
А ночь выдалась будто на заказ! Ни луны, ни звёзд! Сплошное чёрное небо упало на землю, накрыло все огни. И моя фара сияла, пронизывала мрак тонким голубым кинжалом!
Я летал с хлопцами по аллее, ничего не замечая, кроме этого волшебного кинжала да ещё девчат, рассыпающихся во все стороны от света и заливистого звонка, и, наверное, ещё долго потом стояли они на месте, ослеплённые, оглушённые…
Как ни быстро, как ни лихо носился я на велосипеде, а беда не сводила с меня своего недоброго глаза… И помог ей Микола Хивренко, помог, и в мыслях того не держа.
— Хлопцы, — сказал он, едва мы остановились передохнуть, — Я, когда ехал сюда, видел: сторож с бахчи, тот Салко, который и до сих пор ходит в бараньей шапке, поковылял к буфету. Может, проскочим на бахчу — он из буфета не скоро выйдет. А если и выйдет скоро, то будет добираться до своего шалаша долго…
Он ещё не закончил свою длинную ненужную речь, а мы уже вскочили в сёдла. Я вырвался вперед, так как чувствовал, что сегодняшний день надо завершить чем-то необыкновенным.
Пошёл холодный, какой-то нудный дождь. Однако он не отбил у нас охоту к отчаянной езде за вчерашний светлый день солнце чисто подобрало воду, даже маленьких луж не осталось.
Зато на дороге остались ровные широкие колеи, укатанные машинами. По ним ехать лучше, чем по асфальту.
Но мчаться надо на полную катушку. Иначе будешь плестись в хвосте колонны.
И мы рванули. Я никому не уступал лидерство, стрелой разрезал вечерний прохладный воздух.
И впопыхах долго не замечал своего позора. Пока не услышал смех хлопцев и не обернулся.
Визжали, пищали, бесновались динамки. Лучились светом фары, далеко разгоняя застоявшийся мрак. Лишь с моей фарой случилось что-то непонятное: она мигала жёлтым немощным глазом… Вот те раз!
И для меня утратили прелесть нежно-ароматные запахи, доносящиеся с близкой бахчи…
Правда, я вместе с хлопцами поел и дынь и арбузов. Но домой возвращался в колонне последним, совсем выключив фару. Ехал, как слепой, словно плыл по чёрному воздуху, и сознавал ясно, как никогда: теперь не отвертеться от самого себя. Пока у меня не будет динамки, я не смогу спокойно есть, спать, наконец, спокойно жить. И не менее ясно понимал то, что динамка просто так, как фара, в руки не попадёт…
Разве что попросить немного денег у матери или у отца? Это же не велосипед. Вон, гляди, шины купили…
Но просить не хотелось. Скажут ещё: не заработал…
Значит, оставался единственный путь, длинный и унылый, — собирать по копеечке.
А собирать деньги честному хлопцу в наше время можно двумя способами — ловить сусликов и сдавать их шкурки или носить металлолом Матвею Гребиножке, приёмщику утильсырья. Первый способ я отбросил на следующий же день, когда обследовал ближайшие поля. Как раз республиканская пионерская газета «Звёздочка» объявила массовый поход на вредителей сельскохозяйственных культур, и сусликов быстро переловили другие, более расторопные ребята. Пришлось кропотливо таскать дырявые кастрюли, ржавые сковородки и утюги, изувеченные ведра к маленькой будочке дядьки Матвея. Тот даже взмолился:
