Борис Изюмский - Алые погоны
— Ты что?
— Гура, будь другом, позанимайся со мной по русскому…
Гурыба даже присел от удивления, даже обежал вокруг своего друга, и фантазия его бешено заработала, но он не мог ни на чем определенном остановиться.
— Пошли! — воодушевляясь, потянул он Сеньку за рукав. — Я тебя сейчас всему научу… Ты, наверно, клятву дал?
— Понимаешь, прискорбный случай — брату кто-то написал на фронт…
Мимо, оживленно разговаривая, Прошли Ковалев и Гербов.
Максим хотел окликнуть Гербова, спросить совета, но раздумал: в конце-концов Семену необязательно знать все их домашние неприятности.
… Когда после обеда первая рота возвращалась строем из столовой, старшина Власенко подошел к Боканову. Идя рядом с ним в ногу, о чем-то спросил его. Тот, соглашаясь, кивнул головой.
— Воспитанник Ковалев! — позвал Власенко.
Володя, удивляясь, зачем бы это, вышел из строя. Рота скрылась за поворотом коридора.
— Вы насорили возле своего места у стола, пойдите уберите, — приказал старшина.
Это было несправедливо, — огрызки костей, клочки бумаги разбросал Пашков. Володя, еще обедая, подумал: «Надо бы заставить его убрать за собой, — небось, дома так не свинячит».
Власенко ждал.
— Это… — хотел было объяснить ему Володя.
— Вы слышали приказание? — нахмурился старшина.
— Слушаюсь… — повернулся кругом Ковалев. Через несколько минут он доложил Власенко о выполнении его приказания и возвратился в класс.
— Что такое? — обеспокоенно спросил Гербов.
— Учился подчиняться, — усмехнулся Ковалев, — пошли, Сема, в читальный зал; кажется, получен свежий номер «Комсомольской правды». Читал о Кошевом Олеге? Неужели еще не читал? Вот это настоящий комсомолец! — И Володя, возбужденно жестикулируя, стал рассказывать о «Молодой гвардии».
ГЛАВА XXVI
День рождения
Артем не совсем еще проснулся, когда у него возникла ясная мысль: «Сегодня должно произойти что-то приятное». Именно от этой мысли он и открыл глаза. Странно — сигнала к подъему не было, Каменюка снова прикрыл глаза, но сон, как рукой сняло.
«Что же должно произойти?» — начал думать Артем. Мешал Авилкин: он тонко, с переливами, свистел носом. Наконец, Каменюка вспомнил… «А-а! День моего рождения!» Дома, когда живы были папа и мама, этот день приносил много радости.
Ему представилось одно именинное утро. Вот так же проснулся он тогда. Солнце пробилось в комнату через щели в ставнях, пронизало занавески, разбросало по стене у кровати светлые пятна, похожие на серебряные отпечатки пальцев. Он приподнял голову с подушки и увидел над своими ногами пушку, подвязанную к спинке кровати. Вскочил и прежде всего бросился отвязывать ее. Пушка была с прицелом, зарядным ящиком и стреляла горохом. На полу, голышом, он стал возиться с ней. Мама услышала шум и вошла в комнату. «Встал, Тема? — спросила она ласково, подняла на руки, поцеловала. — Поздравляю с днем рождения…» Потом он надел новую рубашку — вышитую, с голубым кушаком, — длинные брюки с настоящими карманами и выкатил пушку в кухню, к умывальнику.
…Артем отогнал эти томящие сердце воспоминания. С болью подумал: «Здесь даже не знает никто, что у меня такой день. Дела никому нет. Ну, и пусть!». Раздражал свист Авилкина носом. Артем приподнялся и вытащил у него из-под головы подушку. Павлик, не просыпаясь, свернулся калачиком.
— Спит! — с озлоблением подумал Каменюка и запустил подушкой в голову Авилкина.
Павлик сразу сел на постели.
— Чего? чего? — очумело забормотал он и, не поднимая век в золотой пыльце, начал раскачиваться.
Звуки трубы окончательно разбудили его. Мне сон какой-то снился, — аппетитно потянулся Авилкин и с подвыванием зевнул, — будто я головой боксирую… На голове бо-ольшая перчатка…
В столовой Каменюку не оставляло мрачное озлобление. Салфеткой он повязался кое-как, чай пил без всякого удовольствия и ни с кем не разговаривал.
Завтрак подходил к концу, когда капитан Беседа, незадолго перед тем вышедший из-за стола, появился в дверях, торжественно неся высоко перед собой большое круглое блюдо. Все, кто был в столовой, с любопытством вытянули шеи, стараясь разглядеть, что на блюде. Офицер медленно опустил его перед Каменюкой.
На белой поверхности торта шоколадным кремом, красивыми буквами написано: «Артему».
(Старший повар училища, Прокофий Спиридонович, в прошлом кондитер, тряхнул стариной и сделал торт на славу).
Артем немного привстал. Он не верил своим глазам. Он даже не догадался поблагодарить капитана и только растерянно и растроганно бормотал:
— Товарищ капитан… Ну, товарищ капитан…
— Желаю тебе, Артем, успеха в учебе, стать через год комсомольцем. — Воспитатель обнял Артема и поцеловал его.
Кошелев сиял так, словно это его поздравляли. Возвратившийся из госпиталя Голиков шепнул Дадико: «У нас мировой капитан!» А Павлик Авилкин в уме уже подсчитывал, сколько времени оставалось до его собственных именин.
— Мамуашвили, дай нож! — громко потребовал Каменюка, придя в себя, и, двадцать три шеи, словно по команде, вытянулись в его сторону.
Артем решительным жестом погрузил нож в торт. Он был податлив, как сливочное масло. Каменюка разделил его на двадцать пять частей.
— Передавайте тарелки, — великодушно сказал он, с некоторым сожалением поглядывая на исчезающие с блюда куски. Предпоследний, самый большой, на котором почти целиком сохранилась буква «А», он с грубоватой застенчивостью протянул Беседе.
Спасибо, Артем, — блеснул Алексей Николаевич ослепительно белыми зубами и попросил пробегавшую мимо проворную, маленькую официантку Нюсю принести всем еще по стакану чая.
— У нас, понимаете, именинный завтрак, — пояснил он. Нюся убежала с подносом на кухню.
… В классе, перед самым началом уроков, с легкой рука Илюши, подарившего Каменюке блокнот, начались именинные подношения. Голиков подарил Артему альбом с портретами героев-танкистов, Мамуашвили — открытку с надписью: «Привет от суворовца». Даже Авилкин отломил половину чернильной резинки, — правда, с оговоркой, что теперь они квиты (Павлик имел в виду свой давний долг). Но и это было еще не всё из сегодняшних сюрпризов.
Майор Веденкин, войдя в класс, поздравил Артема и вручил ему книгу «Робинзон Крузо». Нина Осиповна сказала, что сегодня предоставляет право самому имениннику решать, отвечать ему или нет, она же вызывать его не будет.
…День был субботний, банный. После уроков старшина, прежде чем выдать чистое постельное белье, приказал вынести матрацы во двор, выбить.
Взвалив полосатые свертки на голову, выскакивали ребята на задний двор и, голосисто перекликаясь, располагались удобней: кто, повесив матрац на невысокую решетчатую ограду, бил его палкой, кто, взявшись по двое, теребили, держа за углы.
Артем, прежде чем притащить во двор свой матрац, спрятал лежащую под ним дощечку с надписью, сделанной им самим зеленым карандашом: «Смелого пуля боится».
Кирюша Голиков отошел в сторону с палкой, похожей на хоккейную клюшку; с силой работая ею, радовался, что свободно владеет правой рукой.
Из-под клюшки поднималась густым столбом пыль и Голиков удивлялся ее обилию. Удивляться, собственно, не приходилось: когда Кирюша болел, его койка пустовала, и никому не пришло в голову вытаскивать его матрац при общей уборке. Вата в одном месте сбилась, и Голиков начал расправлять ее. Рука неожиданно прощупала какой-то небольшой круглый предмет. Голиков засунул руку поглубже в вату и чуть не закричал от изумления. Часы! Его часы! Он стал жадно рассматривать их, завел — и они, как ни в чем не бывало, начали свое чудесное «тик-так». Ах, осел, осел! Как же он мог забыть, что сам положил их сюда! Получив от отца подарок, Кирюша долго думал, куда его прятать на ночь. В тумбочку? Под подушку? Наконец, решил сделать кармашек матраце и перед сном класть в него часы.
Да вот и этот кармашек. Ну, конечно, в нем дырка, и часы провалились. В ту злополучную ночь он их спрятал и забыл об этом Утром почему-то показалось, что уснул с часами на руке, на всякий случай перерыл матрац, — ничего не нашел и поднял крик. Теперь, после первой минуты ошеломляющей радости, стыд взял верх над ней, и Кирюша не сразу решился объявить о находке. Наконец, он крикнул:
— Ребята, я свои часы нашел!
— Где?
— Покажи!
— Идут? — окружили его товарищи.
Авилкин через плечи стоящих впереди поглядывал на часы и виновато думал: «Значит, мне тогда показалось…» — Он поспешно отошел, боясь, что кто-нибудь угадает его мысли.
— Идут!
— Да как они попали в матрац? — допытывались у Голикова. Пришлось объяснять, прикрывая неловкость восторженным рассматриванием вновь обретенного богатства.
В баню, как всегда, шли строем. Кирюша и Артем — в одной шеренге. Когда Голиков обнаружил часы, Артем не подошел вместе со всеми к нему. «Конечно, это хорошо, что все так получилось, — думал Каменюка, с остервенением выколачивая матрац, — но ведь раньше, когда Кирюшка поднял крик, могли подумать и на меня».
