Сильвия Раннамаа - Приемная мать
— Да-а, — задумчиво сказала Лики. — Что-то надо с этой девчонкой предпринять.
— А что я сказала? — добавила Анне. — Единственное наказание, которое на нее хоть сколько-нибудь подействует — это выгнать из волейбольной команды. В будущем месяце снова будет соревнование со второй средней школой. И хотя она могла бы принести нам пару очков, все же известно, что как только она открывает рот, то всегда выдает «пряники». Потом во всех городских школах разговоров не оберешься.
Предложение Анне было принято. Полезно ли оно — покажет будущее. Мое положение от этого уже не изменится и улучшить его невозможно.
Вдруг Марелле повернулась ко мне:
— Послушай, Кадри, а что у тебя в этой тетрадке написано?
— Ой, да! Ты не хочешь ее нам почитать? — подхватила Анне. — Почитай, пожалуйста! Так интересно, что ты там написала.
Предложения такого рода сыпались со всех сторон. Читать это вслух? А что если и они поднимут меня на смех? Но и отказаться было невозможно. Во-первых, это не имело большого смысла, потому что тетрадь все равно прочитана, а во-вторых, я была обязана девочкам за их участие, должна дать им какое-то объяснение.
Я начала читать. Сначала волновалась, а потом успокоилась. И как-то удивительно. Читала, а сама словно бы слушала это со стороны:
На далеком острове, на краю земли
Мы спаены тесной дружбой,
Стоим у самой воды, средь
камней и морской пены.
Над нами призывные крики морских птиц,
перед нами капризное, изменчивое море.
А остров похож на мечту
и цветом он, как надежда...
Редко приходят сюда корабли —
Каждый стремится сюда в одинокой лодке.
У всех на шее ожерелье из ракушек,
которое надевают новорожденным,
чтобы всю жизнь они помнили о родном море.
Бывает, ломается мачта и рвется парус,
и тогда тонет лодка...
Нас мало и никто не должен погибнуть,
потому что у нас — одна цель
и в одиночку никто не в силах ее достигнуть.
Мы бережем сокровища нашего острова...
Но бывает — мы верим бурному морю
больше, чем мертвой мудрости.
И хотя сияющие письмена звезд
нам с рождения ясны,
все же они не спасают нас
от грустных дней и ошибок.
Мы делим друг с другом радости
и наши труды и печали —
и в этом наше счастье.
Но многим это кажется смешным.
Над нами смеются те,
кто никогда не был на этом острове,
у края земли,
на острове, похожем на мечту,
и цветом, как надежда.
Они говорят на другом языке.
В этом языке много слов, похожих на острые стрелы,
разящие сердца.
Иногда мы хотим выучить этот язык —
но у нас он звучит смешно и жалко.
Чайка не сможет летать на воробьиных крыльях,
а они считают, что летать —
смешно и глупо.
Правильнее всего плавать,
плавать по течению.
А если встретятся камни
и сильное течение,
они складывают свои плавники,
чтобы сберечь силы.
Единственная их забота — держаться
в хвосте друг у друга.
Единственная их радость — разбивать
хрупкие вещи,
потому что осколки приносят счастье.
Они уверены, что сокровища мира
принадлежат им,
но не знают, что ключ к ним в
наших руках.
На нашем далеком острове на
краю мира,
на том, что похож на мечту
и цветом, как надежда,
на том, где щедра земля,
и расцветают большие мысли,
рождаются мудрые слова,
рождаются добрые дела.
Как только я кончила, Марелле выпалила:
— Ты пишешь прямо как Туглас!
Я не могла не улыбнуться. Ведь я точно знаю, что Марелле читает новеллы Тугласа с самой осени и до сих пор не одолела и первых десяти страниц. Но этим сравнением она выразила свое величайшее одобрение, потому что ее почтение тем глубже, чем меньше она разбирается в существе дела. Да и не только она. Другие тоже хвалили. Было такое чувство, словно кто-то ласковыми пальцами накладывал мазь на обожженное место.
Только Тинка откровенно призналась:
— Я в этом что-то не очень разобралась. Тебе понравилось, Анне?
Анне опустила глаза и ответила уклончиво:
— Ну, золотко, понимание доступно не каждому.
И тут я испугалась, что кто-нибудь начнет допытываться, откуда в моей истории взялись некоторые мысли. Если придется «переводить» еще и это, то, пожалуй, я не сумею этого сделать. Потому что невозможно объяснить чувства.
УТРОМ...В темной спальне, когда я считала, что все уже давно спят, и только я терзаюсь своими мыслями и мечусь на горячей простыне, неожиданно послышался голос Весты:
— Кадри, ты не спишь?
— Гм? Не сплю.
— Не понимаю, почему ты принимаешь все это так близко к сердцу. Что из того, что они прочли. Пусть прочли. Там не было никакой неправды. Я, правда, не все поняла, но, по-моему, это как раз о таких вещах. Мальчишки именно такие, какими ты их описала. А пишешь ты хорошо. Если бы я так умела! Да они и не потому. Всем известно, как мальчики к тебе относятся. Свен, кроме тебя, не замечает ни одну из девочек. Слышала ведь, из-за тебя он подрался. Их просто задевает, что ты такая...
— Какая же? — испуганно спросила я.
— Ну, такая недоступная и умная, и гордая. Тебе не все нравится и на них ты не обращаешь внимания.
Слова Весты привели меня в замешательство. Неужели это выглядит так? Если бы только они знали, какая я в самом деле трусиха. Но чтобы все окружающее нравилось, даже то, как поступают мальчики, ведь это недопустимо. И если хоть чуточку держусь от них в стороне, то это наверно сложилось у меня еще с детства.
Что же касается остальных слов Весты, то у меня хватает ума понять, что многое было сказано просто, чтобы как-то утешить меня. Но именно это и заставило меня задуматься. В своей группе я давно уже не одинока. Да и была ли я одинока? Скорее уж Веста. А теперь именно она беспокоится обо мне. Помолчав, Веста снова прошептала:
— Кадри! — Да?
— Почему ты сама сразу не сказала мне, как это тогда получилось с Ааду?
Я и теперь не хотела об этом говорить. Поэтому притворилась, что не понимаю:
— В чем дело?
— Что ты из-за меня поссорилась с мальчишками. Наверно, потому они устроили тебе эту историю.
— Ладно, Веста. Лучше не стоит об этом.
— Я больше не могу. Должна тебе что-то сказать. Знаешь, сначала я считала, что ты такая же, как Тинка. Избалованная и капризная. Я не очень-то выношу таких. И еще я думала, что ты относишься ко мне враждебно и высокомерно. Я знаю, все думают, что мне легко, только... Ну, ты сама понимаешь, как мне может быть легко, когда все тут против меня, хотят от меня избавиться и...
В шепоте Весты были очень понятные мне, но такие непривычные для нее нотки.
— Ах, ну что же ты, право. Зачем воспринимать все так мрачно. Разве сама ты мало говоришь о других? Ну, так же говорят о тебе, что же тут такого? Ну, тот раз, правда... Но, знаешь, как это вышло? Тинка иногда и в самом деле бывает такой капризной, уж если заупрямится, то не знает меры, но сама первая забывает об этом, ты же знаешь...
— Почему же не знаю. Она не может смириться с тем, что приходится подчиняться такой, как я. По ее мнению, я этого не стою. Знаешь, она и с Ааду просто мне назло. Ни в чем другом она не смогла показать мне свое превосходство.
— Ах, не говори сразу столько глупостей. Ведь Тинка неплохая. Вообще у нас в группе нет ни одной плохой девчонки. Я, например, ни за что не хотела бы быть в какой-нибудь другой группе, кроме нашей.
— Я тоже, — ясно и уверенно ответила Веста.
— Правда ведь, — горячо подхватила я, — на будущий год у нас здесь станет еще лучше. Обязательно завоюем пианино. Конечно, это зависит от многих обстоятельств, но до тех пор, пока ты у нас староста, у нас больше всех шансов. Нет, честное слово. Я совсем не шучу!
— Спасибо, Кадри!
— Что ты сказала? — Я не верила своим ушам.
— Спасибо тебе, Кадри! — повторила Веста и добавила: — За все.
Мы старались утешить друг друга. Я и Веста. В этом было что-то очень трогательное. Что-то, о чем ни в коем случае нельзя говорить, потому что это такое особенное чувство, гораздо более глубокое, чем, если бы мы были давними друзьями.
