Бернард Эшли - Терри на ограде
Хорошо, что они наконец двинулись. Слишком давно он здесь. Часы он не надел, но мама, наверно, уже пришла с работы и не понимает, куда он запропастился. Вполне возможно, у них уже побывал кто-нибудь из школы или из полиции. Когда он вернется, не миновать скандала, так что чем скорей он принесет транзистор и с этим будет покончено, тем лучше. Слава богу, осталось недолго. Как это у людей хватает сил неделями дожидаться суда, уму непостижимо. Он только одну ночь ждал скандала в школе, и то извелся. Мысли эти помогали ему сейчас, нетерпение отчасти заглушило страх, и он был рад, что больше не надо разговаривать с Лесом; но, когда они в последний раз завернули за угол и оказались на тихой улице, где жил Рон, сердце заколотилось часто-часто, во рту пересохло, спина мучительно зачесалась, да там, где не достать.
— Эй, лови!
Оклик донесся сзади. Он и не заметил, что Лес остановился в нескольких шагах от него, чтоб было откуда кинуть мяч. Терри повернулся, руки взлетели вверх, навстречу мягко поданной «свече», но мяч тяжело шлепнулся. Его больно хлестнуло по руке. Здорово ушибло. Терри на миг все-таки задержал мяч, но он с глухим стуком упал на потрескавшийся асфальт
— Сапог!
Нет, не в том дело. Терри умеет ловить мячи. Но он отвлекся. Увидел, как из-за угла перед домом Рона выехал человек на черном велосипеде. Может, велосипедист ничем им и не грозил, он толком и не поглядел на них, но то был первый человек, которого Терри здесь увидел, и тогда он вдруг вспомнил о существовании всего остального мира. Планы, пока их строишь, очень хороши, но выполнять их приходится на глазах у таких вот людей. Человек на велосипеде уже очень не молодой, лицо серое, на голове кепка, катит мимо — медленно, упорно, с усилием нажимает на педали. И равнодушно глядит перед собой; похоже, ничего не замечает ни слева, ни справа, не видит ни мяча в сточной канаве, ни заколоченных домов. Терри шагнул в сторону велосипедиста. Трусить не время. Он подобрал мячик и, продолжая представление, кинул его Лесу.
— Держи, Ле… — И прикусил язык, имени не назвал.
Лес даже не успел толком нахмуриться. Малек начинает понимать, что к чему…
Джек и Глэдис, встревоженные и взвинченные, медленно двигались в огибавшем пустошь потоке машин, что направлялись по домам. Джек тяжко вздыхал. Сплошь красный свет, только и знай, что тормози, тормози, тормози. Он столько жал на педаль, что заболела левая ступня, а чуть дашь ноге отдых — и поток приходит в движение, и надо скорей включать скорость.
Глэдис рядом волнуется, ни минуты не сидит спокойно. Без конца вертится, то наклоняется вперед, то откидывается на спинку, поворачивается в одну сторону, в другую, вытягивает шею, смотрит через голову Джека, то поднимет ветровое стекло, то опустит и высунется, опять сядет прямо и со злостью клянет всех, кто посмел выехать на дорогу в тот же час, что и они.
— Да ну же, ну, ну! — бормочет она сквозь стиснутые зубы, едва они останавливаются. Она поймала себя на том, что ее злит даже затылок человека в машине перед ними, самодовольный поворот его головы — неразумная, но жгучая досада, такое иногда прорывается при стрессах. — Да двигай же, болван! — крикнула она, когда остальные машины пошли, а тот еще мешкал. — Нам каждая минута дорога!
— Тихо, тихо, — старался унять ее Джек. — Наберись терпения, на дороге без этого нельзя. И всегда кажется, едешь медленней, чем на самом деле…
Руки Глэдис на коленях сжались в кулаки. О господи, ну до чего ж он рассудительный, когда на него такой стих найдет, а то вдруг сходит с ума, вот как вчера вечером.
— Жалко, нельзя проехать напрямик через пустошь! Циркачам разрешают. А то мигом попали бы на ту сторону.
Джек уткнулся подбородком в грудь, крепко сжал баранку и, пока Глэдис смотрела налево, через пустошь, всерьез подумал было презреть правила и махнуть напрямик, но поборол искушение и медленно двинулся дальше в длинной веренице машин.
Дядя Чарли старательно запер магазин и, покачиваясь, пошел к «роверу». Если он полчасика поколесит вокруг, поглядит, нет ли где парнишки, вреда не будет. Ничего тут нет особенного. И вмешиваться ни к чему. Если увидит его, только осторожненько предупредит: мол, иди домой, пока мать с отцом не чересчур разволновались. А они, уж конечно, будут наведываться домой.
Чуть не забыл! Он вернулся — надо проверить дверь лавки на всякий случай, запер ли. Привычка, давняя привычка, а сейчас чуть не забыл. Стареет, видно. Он потолкал дверь и, успокоенный, повернулся опять к машине. Но ноги стали старые, подагрические, совсем не такие скорые, как ум. Мысленно он повернулся и зашагал еще до того, как одеревенелые суставы подчинились команде мозга, и, словно стреноженный, перегнулся, потерял равновесие и повалился на тротуар, даже вскрикнуть не успел, до того внезапно это вышло. Спасибо, что на своем веку много двигался — был не из последних и на танцах, и в боксе, и в теннисе, и тяжелые ящики с товаром таскал, да еще и повезло в придачу: сумел, падая, опереться на руки, а не грохнулся головой.
— Черт! — Ладоням здорово досталось и локоть разбил в кровь: рукав, чувствуется, намок.
Но вот чудеса — только этим отделался. Голова цела и соображение не потерял. Помнит, кто он есть и что делал, понимает, что подумают люди. И рассуждает здраво: ясно, что зря надрываться нечего, все равно без посторонней помощи не встать. И он не растерялся, не стал паниковать, лежал, точно выброшенный на берег тюлень, и уверенно ждал спасительную волну. Он был начеку, и, едва из-за угла показался первый автомобиль, голубая с белым патрульная полицейская машина, носовой платок был уже наготове — старик замахал и призывно крикнул:
— Тимбер! Сюда!
Машина подъехала.
— Привет. Что это с вами, Чарли? — Немолодой полицейский отлично его знал. Да и кто в квартале его не знал. Но, помогая старику подняться и прислониться к стене, он все-таки пригнулся поближе и нюхнул: не пахнет ли спиртным. — Для ночной гулянки вроде рановато? — Нет, старикан не выпил. Чист как стеклышко. — Давайте-ка я заведу вас домой, а то в «Скорую помощь»…
— Нет, спасибо, друг, я в порядке. Сейчас, только заберусь к себе в машину…
Старик оторвался от стены, хотел показать, мол, все хорошо, никакая помощь больше не требуется, но ноги оказались слабее, чем он надеялся, дрожали и не желали слушаться.
— Ну нет, ничего вы не в порядке. Грош цена и мне и моей службе, если я позволю вам сесть в машину. Так и дураком недолго прослыть…
Дядя Чарли промолчал — первый знак присущего этой семье непокорства. Пойдет домой, а потом все равно сделает по-своему.
— Что-нибудь вам надо, Чарли? Мне только круг объехать, потом собирался закусить. Может, у вас какая забота, так я заеду, передам что надо или привезу. Если, конечно, ничего незаконного! — Полицейский засмеялся; но он хорошо знал Чарли, за стариканом ничего худого не водится.
Дядя Чарли оперся о стену, подумал, и тут — должно быть, сказались годы да и встряска от падения в придачу — что-то заставило его в эту минуту слабости нарушить данное Глэдис слово, совершить ошибку: самовольно взятая на себя обязанность опередила голос здравого смысла.
— Что ж, раз вы все равно объезжаете квартал, вам, наверно, не так уж трудно завернуть и на пустошь. Поглядите тогда, не видать ли где моего племяша, Терри. Он в красном свитере. — Старик предостерегающе возвысил голос: — Он ничего худого не натворил. Просто куда-то подевался. Скажите только, чтоб шел домой, вот и все.
— Сделаю, Чарли. — Полицейский сочувственно подмигнул старику. У него у самого сын. Ему знакомы эти семейные тревоги. — Первым долгом завезем вас домой, а потом сделаю кружок вокруг пустоши. Покажусь у доков. Это никогда не мешает…
— Спасибо, — сказал дядя Чарли. И больше ни слова. У него начала слегка кружиться голова.
16
Лес смотрел через круто уходящую вверх улицу на дом тридцать один. Одно время, когда жизнь в доках била ключом и прилегающие к ним улицы были густо заселены, дом Рона, стоящий последним в ряду, считался самым лучшим. На длинной его ограде красовались киноафиши и портреты актеров с прославляющими их подписями, боковая калитка вела в больший, чем у соседей, сад, и местные ребятишки, с песнями обходя всех на рождество и в День Гая Фокса, всегда надеялись, что здесь их одарят щедрее, чем в стоящих за ним в ряд домишках поплоше. А в прежние времена, когда тут еще не было недостатка в жителях, перед выборами в этом доме неизменно располагался комитет лейбористской партии. Такой уж это был дом — хоть и стоял в ряду других, а все-таки им не чета.
Дом этот и по сей день отличался от большинства других: в нем жили, а почти все остальные были заперты, заколочены, людей переселили в жилье получше. И Рон тут жил, парень не промах — рыльце в пушку, в логове полно краденого, — из тех, что всю жизнь влачат нищенское существование, а под старость поселяются в роскоши на Бермудах. Лес прекрасно знал, каков он, этот Рон. Давно его заприметил. Мечтал и сам стать таким.
![Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]](/uploads/posts/books/242973/242973.jpg)