Бернард Эшли - Терри на ограде
Джек сегодня был рассудительней и сдержанней, а Глэдис наоборот. Накануне она поехала только потому, что тревожился Джек, и еще потому, что убежал Терри, в сущности, из-за нее: ведь, когда дети поссорились, она стала на сторону Трейси. Сегодня же найти его куда важней. Бедняжка, бродит где-то, даже домой побоялся прийти, уверен, что весь мир против него. Сегодня уже не Джеку, а ей необходимо обнять сына и защитить.
— Трейси, ты оставайся дома и, если он придет, хоть в лепешку расшибись, но не дай ему уйти. Скажи ему, что все в порядке. Скажи, мы ему верим и во всем разберемся… — Глэдис разволновалась, и голос ей изменил.
Сегодня она выскочила на улицу еще до того, как подъехала машина. И в машине не сидела, как вчера, пассажиркой, у которой только и заботы — глядеть по сторонам, сегодня она отбросила ремень, пригнулась вперед и говорила, куда ехать.
— К Новым домам? — спросил Джек.
— Нет, к пустоши. И вдоль лощины можешь проехать. Надо там непременно посмотреть.
Джек ладонью покачал ручку переключателя скоростей и перевел с нейтрали на первую скорость.
— Мы его найдем, Глэд. Успокойся. Не мог он далеко уйти…
С реки донесся гудок парохода; опять этот тоскливый зов.
— Не знаю. Мало ли что взбредет ему в голову. Мальчишки иной раз такое выкинут…
— Да брось ты, Глэд. — Он постарался, чтобы в голосе звучала не свойственная ему беспечность. — У Терри голова работает как надо. Ничего с ним не случится.
Глэдис отвернулась от мужа, не хотела она сегодня, чтобы даже он видел ее слезы.
— Помнишь, вчера я все время это самое и говорила?
Отвечать тут было нечего, и у Джека хватило ума промолчать.
— Смешной какой мячик. — Терри взял его и стал разглядывать.
На месте шурупа — дырка. Жесткая резиновая поверхность вся изъедена временем. На вес и на ощупь мячик что надо, но, когда Терри бросил его, он почти не подпрыгнул, просто глухо ударился об пол.
— Выдохся, а?
— Сойдет. Никто не узнает. Он ведь нам только так, для виду.
У бабушки Хармер много-много лет была в уборной такая ручка, вечно оббивала штукатурку в маленькой нише, насколько хватала цепочка. Терри сто раз больно стукался об нее головой.
— Хорошая штука, — сказал он, кинув ее Лесу. — Теперь таких больше не делают.
Это было ему в новинку, вот и все, и отнесся он к этой пустяковине с таким преувеличенным интересом лишь потому, что волновался — так дети и матери, дожидаясь в приемной врача, забавляются с кошкой.
— Теперь уж недолго, — сказал Лес, глядя из грязного окна на пустынные задворки. — Скоро двинем…
Они молча стояли и ждали, а упрямый луч заходящего солнца пробился через стекло и высветил крутящиеся в воздухе пылинки. Терри хотелось в уборную, но он знал, это от волнения, потому и Лес скребет шею. Хуже нет — ждать. Внутри у Терри все натянулось, и он даже почти не удивился, когда услыхал вдруг собственный голос и вопрос, который вертелся у него на языке с той самой минуты, как они ушли из Лесова дома. Вопрос откровенный и прямой, не сдобренный никакой дипломатией:
— А твоя мама, она всегда была такая? Всегда тебя колотила и вообще?
Лес не шевельнулся. Может, собирается с силами, а потом повернется и врежет? Но кулак Леса разжался. Похоже, его отпустило и он решил все-таки ответить.
— Просто уж так у нее получается. — Он говорил тихо, еле слышно. — Это она со мной так. А с сестрой нет, совсем ее не бьет, ну разве самую малость. Да ведь… как же иначе… папаша-то мой у нее второй, она про детей уж и думать забыла… а тут я… опять связал ее, сиди в четырех стенах.
Терри боялся шевельнуться. Глупо было спрашивать. Чувствуешь себя незваным гостем или вроде спрятался в комнате, а люди сидят там и не знают про это.
Лес провел рукой по горлу, по шраму.
— Просто так уж у ней получается. Чуть что — взбеленится. Матери — они всегда так, скажешь, нет? — Теперь голос его звучал по-иному, он глядел на Терри с вызовом: попробуй не согласись, что так мать и должна обращаться с сыном.
— Ну, ясно, — поддакнул Терри. — Матери все такие, чуть что — взбеленится…
— Во-во, — сказал Лес. — Это уж точно! — Тема была исчерпана. — Ну так как? — спросил Лес. Было еще слишком рано, но уж очень долго они ждали. Требовалось переменить пластинку. — Двинем потихоньку…
— Ладно, — сказал Терри. — Давай с этим покончим…
— Ага, — сказал Лес. — И тогда к нам не придерешься, верно?
Терри посмотрел в его полуприкрытые веками глаза.
— Ага, — сказал он. — Ага, наверно…
Дядя Чарли уставил полки для детского питания горчицей и лишь тогда понял, что мысли его были далеко.
— Ч-черт!
Он посмотрел на дело рук своих — десять минут потрачены зря. Придется либо оставить здесь горчицу, переменить табличку и детское питание разложить подальше, в глубине магазина, либо снять отсюда горчицу и начать все сначала. Быстрее, конечно, переменить табличку, но матери уже знают, где у него детское питание, прямо сюда и идут. А какая-нибудь еще вдруг ошибется и на всю жизнь отобьет у ребенка охоту к еде.
Он заковылял к своему деревянному стулу и сел, проклиная все на свете. Это ж надо, такого дурака свалял. И, словно пытаясь вспомнить сон, старался сообразить, чем была занята его голова, когда он совал банки куда не надо. Он обернулся, уставился на банки, словно в надежде, что это подхлестнет память. Но подхлестывать было уже незачем. Он и так знал. О Терри, вот о чем он думал.
Странный парнишка Терри. Чтобы его понять, надо получше его узнать. Он не идет тебе навстречу, не раскрывается весь. Не из тех малышей, что тебе сразу на шею вешаются, за руку цепляются. Но и не то ласковое теля, что двух маток сосет. Чтобы его узнать и полюбить, требуется время. Да и то узнаешь далеко не все его мысли, он вовсе не открытая книга, как иные ребятишки. Он сам себе хозяин. Идет своим путем. Тихий парнишка, но очень неглуп.
А сейчас он попал в беду. Это ясней ясного. Достаточно вспомнить вчерашний вечер. Старина Джек не из тех, кто легко впадает в панику, — он, может, и слишком осторожный, и слишком опасливый, но уж с ума сходить не станет. А вчера вечером явно не на шутку растревожился. Что-то у них неладно. А Терри нынче утром, как он шел по Фокс-хилл-род — голова опущена, держится, где тень погуще, боится, как бы кто с ним не заговорил, явно от чего-то убегал, это уж как пить дать.
— Бедняжка Глэд, — пробормотал старик.
Вот уж если не женился, не завел детей, одно хорошо: никаких таких тревог. Бывает, зайдешь к кому-нибудь, а там малыш расплачется, или перепачкается, или упадет — и мать сразу вскочит, вся как пружина, и аж побелела от страха, словно уже конец света. Потом, глядишь, они подрастут да собьются с пути, а мать знай все прощает, но про себя-то все равно считает, что она за все в ответе. Он всего этого насмотрелся у себя в лавке, когда, бывает, ребятишки стянут сласти, а их ловят с поличным. Извинения, стыд, мука; главное — стыд: после этого матери обычно перестают у него покупать. Нет, без детей куда как спокойнее.
Он окинул взглядом лавку, готовые утонуть в сумраке полки. Солнце садится; тот самый час, когда еще светло, а не успеешь оглянуться — стемнеет. Он поднялся и неуклюже двинулся к выключателю. Все равно как у ребятишек: хорошо, светло, и вдруг — тьма, а там опять свет, и все за каких-нибудь несколько часов между чаем и сном. Он опять подумал о Терри, для которого сейчас наступила тьма. А в общем, кто знает? Может, так оно лучше, чем эта вечная серость…
Медленно, осторожно включая свет — ему почему-то казалось, неон не любит, чтоб его торопили, — он бросил последний взгляд сквозь витрину, увидел свое отражение на фоне домов. То была минута, когда дома напротив и его отражение одинаково хорошо видны, а потом дома словно растворяются, как в кино, когда один кадр сменяется другим. Еще немного, и улица скроется из глаз. И, как нарочно, в эту самую минуту по его отражению, от уха к уху, проехали в машине Глэдис с Джеком. Глэдис глянула в его сторону, на освещенную витрину, торопливо, опасливо махнула рукой — похоже, не хотела, чтоб Джек заметил. Дядя Чарли распрямился, помахал в ответ. Ну и вид у нее! Опять ищут парнишку, можно дать голову на отсечение.
Старик стоял и смотрел сквозь витрину, пока улица совсем не растворилась, пока он не остался один на один со своей лавкой. Потом, проклиная свою неповоротливость, пошел. Медленно опустил жалюзи, для безопасности оставил гореть одну лампочку и заковылял через магазин к комнате в глубине. Ну ее, горчицу. Надо ехать.
На улице стало прохладно. Солнце только напрасно посулило лето — вечерами обещание не сбывалось. Терри в своем красном нейлоновом свитере дрожал от холода, а Лес спустил рукава, и манжеты без пуговиц болтались вокруг запястий. Вид у него был жуткий. Клок волос при малейшем ветерке вздымался вверх, на лице остались следы от материнских ударов, вокруг ссадины на лбу разлился синяк. Рубашка вздувалась пузырем от самого ворота, а карманы джинсов оттопыривались, точно у клоуна: в одном мячик, в другом связка ключей. Терри, который последнее время очень следил за своей наружностью, почувствовал — уж слишком он щеголеват для этого квартала. Закатал один рукав и пытался идти эдакой расхлябанной походочкой. Ему и так здесь не место, а уж бросаться в глаза совсем ни к чему.
![Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]](/uploads/posts/books/242973/242973.jpg)