Константин Домаров - Гостинец от зайца (рассказы)
— Ура! Ура!
Мы, как барашки, столкнулись лбами и повалились на холодную от росы траву. Расхохотались оба, довольные, что так всё у нас вышло здорово. Потом Колька мне говорит: — Петька, слушай мою команду!..
Первым делом мы набрали веток, повтыкали их в землю, а вершинки связали. Получился чудо-балаган.
Вползли в него на четвереньках, пиджачишки свои расстелили и — на животы, ноги задрали. А солнце сквозь ветки плечи нам греет, макушки. По всему телу растекается приятное его тепло.
Хорошо нам с Колькой. Молча через ветки смотрим. Там, далеко-далеко, камыш золотистый, озеро манит к себе блес-кучей водой. И что-то там белое-пребелое.
— Лебеди, — говорит Колька, будто я у него спросил, что это там белеет.
— А может, лилии? — говорю я, и мы опять молчим. Мы, наверно, думаем об одном и том же — о нашей песне. И разом начинаем её петь.
Белая черёмуха
Над рекой цветёт,
Молодость весёлая
По земле идёт…
Мотив мы придумали сами, а слова вычитали в каком-то журнале. Замечательная наша песенка, одна-единственная на всём свете. И над речкой у нас растёт ива, и до молодости мы ещё не доросли. Однако всё равно нам было приятно петь эту нашу песенку.
— Эх, Петька! — говорит Колька и обнимает меня. — Вот только бы нам поскорее вырасти…
— Долго мы, Колька, что-то растём, — говорю я.
— Так мы с тобой только три класса кончили. Вот в пятом мы станем совсем большими.
— Ого, в пятом! Это ещё целое лето, потом длинная-предлинная зима, потом опять целое лето. Долго-то как ждать…
— Ничего, потерпим, — говорит Колька и вдруг просит: — А ну, заломи мне назад руку.
— Это зачем же? — не понял я.
— Заломи, заломи! — требует Колька. — Ну! Стал я заламывать ему руку за спину. Сперва Колька лежал спокойно, а потом весь напрягся, голову к земле, как бык, пригнул, сопит. Мне стало его жалко, а он на меня сердится:
— Давай, давай! Сколько вытерплю.
Ну, давай так давай! Колька совсем лицом в землю уткнулся, зубами заскрежетал. «Что он, — думаю, — дурак, хочет, чтобы я ему руку выкрутил?»
Самому больно стало, и я отпустил Колькину руку.
— Фу-а! — выдохнул Колька, а на лбу у него аж пот бисером. — Чуть сердце не зашлось.
Но умер бы, а не застонал. Кольке я не удивлялся. Он всегда что-нибудь себе придумает. То с крыши со всего разгона прыгнет, то на ходу в тракторную тележку вскарабкается. А то ещё в воду нырнёт и сидит там, за что-нибудь уцепившись. Утонул, думаешь, под зыбун нырнул, и всё. А он пробкой из воды выскочит и только пофыркивает, как лошадь. Чудак!
— Ну, а теперь я тебе заломлю, — говорит Колька, и не успел я ему что-либо ответить, как он завернул мне руку за спину. У меня в глазах потемнело. Я закричал.
— Эх ты, слабачишка! — насмешливо прищурил Колька свои острые глаза и отпустил мою руку, которая совсем была как плеть. — Схватили бы тебя фашисты, ты бы тоже так орал? Помнишь, партизан Баранов… Дед Афанасий рассказывал. Фашисты его поймали, мучили страшно, а он ни словечка им. Вот был человек!
Тут наш балаган заходил ходуном. Что такое? Смотрю, а надо мною морда коровья. Ветки большущим ртом своим хапает. Ах ты скотина! Травы тебе мало?
— Цыля! — кричу, а корова и ухом не повела.
Пришлось выбираться из балагана и прогнать непослушную. Следом за мной вылез и Колька.
Колька в небо глянул и говорит:
— Орлан! Высоко парит! Я вот счас мёртвым притворюсь, орлан меня схватит и в небо подымет. Я тогда оттуда ка-ак закричу на всю-превсю землю: «Эге-ей!»
Комолая корова перестала щипать траву, на Кольку посмотрела. Спросила будто: «И чего ты, парень, без толку кричишь?»
А Колька уж придумал новое.
— Давай, — говорит, — по небу походим. — И тут же упёрся головой в землю, а ноги кверху задрал. — Видишь, я уже иду по небу, как по синему морю! — кричит и болтает босыми ногами. — Давай и ты. Интересно!
Я долго пыхтел, пока не стал на голову. Ноги поднял, а они потянули меня в страшную синь. Ну, вот-вот оторвусь от земли и ухну мимо орлана в бездну. В животе захолодело от страху, и я загорланил:
— Ой-ёй-ёй! Лечу-у-у!
Но тут услыхал я голос мамы и грохнулся на землю.
Подымаюсь, а вокруг всё по-чудному изменилось. Была роща там, а очутилась звон где. И поляна с коровами перевернулась. Земля подо мною покачивается, и мама тихонько уплывает от меня, хотя она и стоит на одном месте. Лицо у неё строгое, она говорит:
— Дружки-приятели сошлись, а про коров-то забыли. Красулю проворонили. Теперь вот давайте идите разыскивать. Без коровы не приходите.
…Мы с Колькой облазили весь ближний лесок, заглянули чуть ли не под каждый кустик, потом по болоту с кочки на кочку прыгали, как зайцы, путались в камышах и сами чуть не потерялись. Ни коровы, ни телёнка. Ну что тут поделаешь? Вот беда. Доигрались. Теперь хоть на глаза маме не показывайся.
Солнце уже с обеда свернуло, не успеешь оглянуться, как уж и вечер настанет, а там и ночь. Съедят волки телёнка — будет мне от мамы на орехи.
Сидим мы с Колькой на лесной полянке, затылки чешем. И вдруг слышим: кусты боярышника зашуршали, а из тех кустов прямо на нас корова идёт.
— Красуля! — разом закричали мы с Колькой и подхватились со своих мест.
А Красуля остановилась, нас будто испугалась, уставилась по-страшному глазищами. Она как-то вся похудела, бока у неё провалились. Было ясно — она где-то отелилась.
— Где телёнок, Красуля? — спросил я. — Веди нас, показывай.
Красуля не понимала меня, только назад голову повернула, но с места не двигалась.
— Да чего там! — сказал Колька. — Пошли по её следу. Мы это счас…
И только мы двинули через кусты, как Красуля повернула и пошла следом за нами. А потом и опередила нас — торопилась. Мы от неё ни на шаг, и она привела нас в самый тёмный уголок леса.
Здесь, в высокой траве, и увидели мы двух телят. И были они совершенно одинаковые — с белыми полосками-поясами и белыми кончиками хвостиков. Близнецы! Двойняшки!
— Красавчики! — воскликнул Колька, и я с ним согласился.
Мы помогли Красавчикам подняться, а они плохо ещё держались на широко расставленных тонких ножках. И сразу же стали тыкаться мордочками в вымя матери. Красуля обнюхивала их, лизала. Мы с Колькой стояли и ждали, пока Красавчики насосутся. Потом уж тихонько погнали их в стадо, где нас уже заждалась мама. Она очень обрадовалась, когда мы пригнали Красулю и Красавчиков.
— Надо же! — сказала мама, всплеснув руками. — Двоих принесла.
— Это она, тёть Маня, для нас, — сказал сообразительный Колька. — Для Петьки одного и для меня одного.
— Верно, верно! — согласилась мама. — Дружков чтоб не обидеть.
— А мы их Красавчиками назвали, — сообщил Колька, и мама усмехнулась, говоря:
— Хорошо назвали. Вот и будете теперь растить своих Красавчиков. Хорошими бычками станут.
Всё это, конечно, хорошо. Да вот как всё получилось дальше. Не знаю, от кого это пошло, но с тех пор и нас с Колькой все в нашем селе Озёрном стали называть не иначе, как Красавчики.
А ничего тут обидного. Мы с Колькой тоже как братья.
Гостинец от зайца
Отец уходил на войну в ясный и тихий осенний день, когда берёзовая роща в конце деревни как золото горела под солнцем, а над нею спокойно синело бездонное небо.
— Тятя, я хочу с тобой, — просился Ваня, сидя у отца на руках.
Отец усами пощекотал Ване ухо и сказал:
— Пташонок ты мой!.. Нельзя тебе со мной. Оставайся с мамой и жди меня. Я привезу тебе гостинец. От зайца.
Возле конторы отец опустил Ваню на землю, поцеловал заплаканную мать, сказал ей что-то. Потом опять взял Ваню на руки, поцеловал и его крепко-крепко.
— Ух ты-ы! — сказал отец и прижал, притиснул к себе Ваню и долго не хотел отпускать.
Сердито урча, подошёл грузовик. Дядя Федя, дядя Володя и отец Вани вскарабкались в кузов. Снизу к ним потянулись и большие и маленькие руки. На лицах мальчишек и девочек блестели слёзы. Ване тоже хотелось заплакать, только он чего-то засовестился. Зачем реветь, если никто тебя не стукнул, не отнял глиняного петушка? Но когда грузовик чихнул дымом и стал медленно отъезжать, слёзы сами брызнули из глаз, и Ваня громко, на всю улицу, закричал:
— Тятя! Тя-а-атя-а-а!..
Дорожная пыль, как туча, заслонила от Вани грузовик, и отца, и дядю Федю, и дядю Володю. Было только слышно глухое урчание, похожее на отдалённые раскаты грома. Потом всё затихло, пыль улеглась, но машины уже не было видно.
Мать взяла Ваню за руку, и они пошли домой — медленно-медленно.
Ваня шагал и думал, что зря он заревел сейчас, как поросёнок, который застрял недавно между частоколом ограды. Отец-то приедет и привезёт гостинец от зайца. Заяц тот живёт где-то далеко в лесу, в берестяной избушке, и стряпает там ватрушки и пирожки — вроде тех, что печёт мать по праздникам на большом железном листе в печке.
