Борис Раевский - По следам М.Р.
— Дневник!
— Так и не совсем так, — промолвил Алексей Иванович. — А это что? — Он взял со стола бронзовый кинжал.
— Кинжал!
— Меч!
— Кортик!
— Медный нож! — наперебой отвечали ребята.
— Нет, девочки-мальчики, это не просто кинжал. Это памятник!
Витя с Олей удивленно переглянулись. Памятник? Они полагали, что памятники стоят на площадях, на кладбищах…
— Памятник, — подняв кинжал, повторил Алексей Иванович, — ценный памятник, рассказывающий о том, как жили наши предки. И это, — он указал на книжку в деревянном переплете, — тоже памятник. Возможно, когда-нибудь о нем будут написаны целые книги и профессор-историк сделает о нем доклад в Академии наук. Понятно?
Ребята кивнули. Хотя насчет памятника было не совсем ясно, они все-таки поняли, что эти листочки — очень важная, ценная штука.
— Я вам оставлю эту книжечку, — сказал Алексей Иванович, — но с одним, нет, с двумя непременными условиями… — Алексей Иванович приостановился. Ребята выжидающе смотрели на него. — Никуда из этой комнаты дневник не выносить. Понятно? Никуда!
— Даже на сбор отряда? — упавшим голосом спросил Генька.
— Никуда, — строго повторил Алексей Иванович. — Так полагается. А то возьмете и случайно потеряете. Или испачкаете. Или — еще хуже — рассыплется он у вас от старости. Ясно? Обещаете?
— Обещаем! — за всех ответила Оля.
— И второе условие, — продолжал Алексей Иванович, — руками документ не трогать. Для этого есть пинцет, — он показал маленькие щипчики. — Кроме того, перепишите документ в тетрадку. Точно, со всеми пропусками, со всеми запятыми. Это называется — снять копию. А потом я его уберу. Так надежней будет… А рисовать кто-нибудь умеет?
Витя кивнул.
— Отлично. Зарисуй переплет, какую-нибудь страничку, чтобы почерк оригинала сохранить…
Ребята долго, тщательно мыли руки, словно хирурги перед операцией. Потом Генька осторожно открыл деревянный переплет и пинцетом подцепил верхний листок. Оказалось, орудовать малюсеньким пинцетом, которым отец действовал так ловко, вовсе не просто. Генька положил листок на заранее расстеленную газету и стал диктовать. Оля и Витя писали.
— Им… им… — вдруг запнулся Генька, — Что такое?! Не по-русски.
Оля через плечо заглянула в листок:
— В самом деле! Какая-то закорюка!
После буквы «м» стоял непонятный значок — «ѣ».
Витя тоже оглядел листок.
— А ты пропусти, — неторопливо предложил он. — Пропусти и всё. Читай дальше…
Генька так и сделал.
— Им… я ум, расти травою, — прочитал он. — Ясно! «Имея»! Значит, эта закорючка — вместо «е». Почему?
— Пап! — крикнул он. — Помоги!
Алексей Иванович вошел из соседней комнаты.
— Это старинная буква «ять», — объяснил он. — Тут есть и другая старая буква, вот — «и» с точкой наверху. А кроме того, на конце многих слов стоит твердый знак. Так раньше полагалось.
— Вспомнил, — сказал Витя. — Это… лишние буквы. Мне отец… рассказывал. Их после революции… уничтожили.
Он говорил медленно, будто после каждого слова ставил точку. И ребята знали: торопить его бесполезно. Такая уж привычка у человека.
— А раз уничтожили — зачем нам их писать?! — возмутился Генька. — Какие-то царские буквы! Теперь не старый режим! Давайте без них!
— Нет, — твердо возразила Оля. — Копия так копия. Чтобы всё тютелька в тютельку.
Работа двигалась медленно: «яти» и твердые знаки очень тормозили. Так прошло с полчаса.
— Идея! — вдруг воскликнул Генька. Оглянулся. Отца в комнате не было.
— Ну? — Оля отложила перо.
— Завтра покажем копию Филимонычу. А?
* * *
Едва раздался звонок на большую перемену, Оля помчалась к учительской. Остановилась возле двери. Мимо сновали школьники, проходили учителя — Оля ждала. И вот из-за угла, наконец-то, появился историк — Николай Филимонович. Он нес классный журнал, карту, указку. И все в левой руке. Правой у Николая Филимоновича не было: потерял на войне.
Протиснувшись к нему, Оля сразу стала торопливо рассказывать о таинственном дневнике.
— Подожди, Гармаш, не тарахти, — остановил ее Николай Филимонович. — Идем.
Вслед за ним Оля вошла в учительскую. Николай Филимонович сел на широкий кожаный диван, закурил.
— Ну, излагай. Но не больше ста слов в минуту!
Оля снова стала рассказывать. Сперва медленно, потом, незаметно для себя, все быстрее. Николай Филимонович бегло просмотрел копию дневника. Потер переносицу. Это у него привычка такая, все ребята знают: когда задумается, непременно переносицу потирает.
— Интересно! — сказал он. Помолчал, неторопливо погасил папиросу. — Даже очень!.. Оставь мне тетрадку. А после уроков приходи, — и он, раскрыв полевую сумку, висевшую на плече, уложил туда тетрадь.
В классе Олю с нетерпением ждали Генька и Витя.
— Ну? Как?
Мальчики нарочно не пошли сами, а послали Олю: говорит она уж очень складно.
— Сказал — интересно! Сказал — даже очень! Сказал — приходи после уроков! Дневник взял, — выпалила Оля.
…После занятий Оля пошла в учительскую. Там уже сидели Николай Филимонович и Вася Коржиков — командир отряда К. С.
Когда Николай Филимонович рассказал Васе о таинственном дневнике, тот сразу оживился:
— Интересно!
— Даже очень! — не удержалась Оля и скосила глаза на Николая Филимоновича.
Учитель усмехнулся, погрозил ей пальцем.
— Что будем делать? — спросил Вася.
— Я думаю — ясно, — заторопилась Оля. — Объявим о дневнике на сборе К. С. Пусть все ребята возьмутся за это дело. Общими усилиями мы…
— Нет, — сердито перебил Вася. — Это как же? А ополченцев, значит, — что? — бросить? На полдороге? Сколько мы фотографий разыскали, сколько бесед с ними записали. И все — что? — насмарку?..
— Правильно. Не годится, — поддержал Николай Филимонович.
Уже много лет собирал он материалы о своей дивизии народного ополчения. Хотел написать книгу. И ребята помогали ему.
— Мы вот как, — сказал Вася. — Поручим это — кому? — тебе. Оля, с Витей и Геней. Организуем особое звено М. Р. Особое звено и — что? — особое задание!
— Особое задание?! — Оля вскочила. — Здорово!
— А через месяц доложите на сборе отряда о ходе поисков, — добавил Николай Филимонович.
…Оля с Генькой и Витей, которые ждали ее в коридоре, вышли из школы и сели на скамейку в сквере.
Непрерывные дожди, мучившие ленинградцев, как раз нынче утром кончились. Скамейка сверху уже подсохла, но чувствовалось, что внутри доска набухла влагой. И в воздухе тоже еще пахло дождем: сырой листвой, мокрой землей, а с большой клумбы несся одуряюще-сладкий запах отцветающего табака. Вокруг деревьев еще стояли маленькие озерца; с веток в них падали крупные капли, и тотчас вздувались пузыри. А сами деревья, причудливо подстриженные, походили на зеленые, желтые и красные воздушные шары. Казалось, они уже оторвались от земли и вот-вот улетят.
Оля рассказала ребятам о разговоре в учительской.
— Значит, мы трое переключаемся на дневник М. Р. Здорово! Правда? — закончила она.
— Да, — Генька встал. Лицо его было строгим и даже сердитым. — Итак, — сказал он. — Начинаем «операцию М. Р.»!
— Встань, Витя! — шепнула Оля. Она поднялась и торжественно повторила: — Начинаем «операцию М. Р.»!
Глава III
„ГОРНЫЙ”
Собраться решили у Геньки. Не успел он пообедать — зазвонил телефон.
— Это я, Оля! Ты уроки уже сделал? Витя пришел? Я сейчас тоже приду.
— Постой, постой! Мы же на шесть часов договорились. Я еще ничего не успел…
— Ну ладно, я потом позвоню.
Пока Генька кончал уроки, Оля успела позвонить еще три раза, и все-таки пришла задолго до срока.
Витя, как всегда, опоздал: кормил свою пятилетнюю сестренку. Отец у Вити — слепой, ранен на войне. Был он когда-то техником-конструктором, а теперь работает в артели инвалидов, надомником. Мать целые дни на кондитерской фабрике. Вся пропахла карамелями. Катюшка зовет маму «сладкая» и иногда, дурачась, пытается лизнуть ее. Сестренка целиком на Витином попечении.
Катюшка плохо ела кашу и все просила сказку.
— Нет, — отрезал Витя. — Не буду… — Но потом ему стало жалко ее и он пообещал: — Скоро досыта… сказок наслушаешься. Сделают у нас… как в Румынии…
— А как в Румынии? — заинтересовался отец.
Он сидел на табурете перед маленьким станочком, на ощупь всовывал в него обрезки латуни, и оттуда выскакивали готовые, отштампованные значки.
— В Румынии… хочешь сказку, — пояснил Витя, — набери по телефону «02» и слушай… Артисты круглые сутки… без перерыва… читают сказки…
— Придумал? — усмехнулся отец.
