Борис Раевский - По следам М.Р.
Отец пришел сердитый, промокший. Вот уже четверо суток подряд в Ленинграде лили непрерывные, обложные дожди, и днем и ночью. Жители удивлялись, сокрушались, хмурились, и только бюро погоды, каждый вечер обещая на завтра новые «осадки», словно бы даже с удовольствием отмечало, что такие ливни последний раз зарегистрированы сорок девять лет назад.
Отец скинул плащ в прихожей, и с него тотчас натекла лужица. Даже не взглянув на Геньку, молча прошел в другую комнату. Мама называла ее спальней, а отец — «кабинетом».
Генька помчался в кухню. Мама велела: если отец придет раньше ее, подогреть суп (кастрюля за окном) и котлеты (они на сковородке).
Жаль, что отец завтра уезжает. Всего неделя, как приехал, и опять уезжает. И опять полгода не будет дома. Скучно, конечно, без отца. И все-таки Генька рад, что отец археолог. Это почти как зимовщик, целинник или подводник.
А какие подарки привозит он! Все ребята завидуют.
Вот, например, в кабинете, на книжном стеллаже, на самом верху стоит череп, серо-желтоватый, с черными дырками вместо глаз. Не простой череп — доисторический: отец где-то в захоронении выкопал. Семь тысяч лет ему. Смотрит сверху и зубы скалит. Семь тысяч лет скалит…
Семь тысяч лет! Даже подумать страшно!
Генька зажмуривает глаза и так, в темноте, пытается представить, что такое семь тысяч лет. Ничего не получается. Самое большое, на что хватает Генькиного воображения, это девять лет. Девять лет назад был пожар: горел дом неподалеку. Вернее, не дом, а склад. Генька хорошо помнит и черный дым, и суматоху, и ящики, которые какой-то дюжий дядька выбрасывал в окно со второго этажа. Ящики падали на мостовую и лопались с хрустом, как спелые арбузы. И как из арбузов семечки, так из ящиков выпрыгивали на камни маленькие белые целлулоидные штучки, кажется грибки.
Но это было всего лишь девять лет назад. А не семь тысяч!..
Генька вспоминает, что революция была сорок четыре года назад, всего сорок четыре; Ленинград основан давным-давно, уже двухсотпятидесятилетие праздновали. Но все-таки и двести пятьдесят — это не семь тысяч.
Генька с уважением поглядывает на череп. Правда, если честно говорить, — это не настоящий череп, а муляж[1]. Тот, доисторический череп, найденный отцом, находится в музее. Но и муляж — тоже неплохо.
Или, скажем, кинжал. Вон, на столе. Его отцу подарили болгары. Отец помогал им раскапывать старинную крепость, и оружия там всякого нашли видимо-невидимо. Кинжал длинный, плоский, с изогнутой рукояткой. Таких теперь не делают. Пролежал в земле лет восемьсот. Может, им и зарезали кого-нибудь!.. А интересно: могли тогда найти убийцу? Вряд ли. Ведь ни следователей, ни милиции в то время не было.
Пообедав, отец встает, берет портфель.
«А, между прочим, портфельчик-то сухой, — про себя отмечает Генька. — Верно, под плащом его укрывал».
Отец достает из портфеля что-то, аккуратно завернутое в бумагу, кладет в верхний ящик стола и запирает на ключ. Этот ящик отец в шутку называет «сейфом». Он всегда заперт. Там хранятся самые ценные вещи, те, которые Геньке не полагается трогать.
Геньку сразу же разбирает любопытство: что отец положил в «сейф»?
— Ничего, — коротко бросает Алексей Иванович.
Генька обижен. Отец никогда так грубо не говорил с ним. И тот, словно чувствует свою вину, открывает «сейф», вынимает из него сверток и зовет сына.
Генька, все еще с надутыми губами, жадно следит: что отец вынет из бумаги? Алексей Иванович разворачивает сверток, и Генька разочарованно поднимает брови. Подумаешь, две дощечки с ремешками.
— Смотри, старик, — говорит отец. — Внимательно смотри. Только без рук!
Он осторожно снимает с дощечек две стягивающие их резинки, тоненькие, черные резинки, точь-в-точь как на лекарствах в аптеке.
Дощечки раскрываются, словно створки переплета, внутри — листки бумаги. Обыкновенные листки, только края будто объедены, да и сами листки — желтые, с подтеками. И на них карандашные записи.
Лицо у отца торжественное, глаза — как у именинника.
«Подумаешь, — удивляется Генька. — Бумажки — эка невидаль! Хотя… Может, там про клад?»
Алексей Иванович, склонившись над первым листком, глухим незнакомым голосом читает:
«Я вынести могу разлуку,
Грусть по родному очагу,
Надзора вражеского муку
Я тоже вынести могу…»
— Сти-хи-и! — разочарованно тянет Генька.
— Глуп ты еще, — строго говорит отец. Берет маленький никелированный пинцет и, бережно перевернув им несколько листков, читает:
«Ночью мела вьюга, часовые из будок не… Илья сорвался со стены в снег, но потом… в тайгу.
Сухарей… на неделю. Подобрали двух замерзших птиц. Влез на кедр, сбивал шишки…»
Осторожно действуя пинцетом, отец прочел еще несколько записей.
— Вот, — негромко сказал он. Аккуратно сложил листки и снова стянул деревянный переплет резинками.
«Здорово! — Генька совсем забыл про свою обиду. — Это же самая настоящая тайна!» А он-то думал, что настоящих тайн теперь уже не бывает.
— Пап! — взмолился он. — Ну, пожалуйста! Давай прочитаем еще раз. Только все подряд…
Алексей Иванович внимательно посмотрел на побледневшее напряженное лицо сына и, ни слова не говоря, снова открыл дневник. Он читал медленно, страницу за страницей; Генька сверкающими, словно воспаленными, глазами жадно следил за ним. Многое было непонятно, но одно Генька сразу уразумел: этот М. Р. бежал с каторги через тайгу и ничего-ничего не боялся.
— Герой! Верно, пап!? — восторженно выкрикнул Генька, когда Алексей Иванович дочитал последнюю страницу.
— Еще какой! — подтвердил Алексей Иванович. — И не просто герой! Революционер!
— Революционер?! — Генька чуть не подпрыгнул.
О, теперь понятно, почему отец такими необычными глазами глядит на эти ветхие бумажки! Дневник настоящего революционера!
— Только вот, кто он? — задумчиво продолжал Алексей Иванович. — Я тут пробовал узнать, ходил в архив, к историкам знакомым, но — кругом неудача. Дела сибирской каторги погибли, списки каторжан не сохранились. А главное, времени у меня нет. Заниматься этим надо долго, всерьез, а мне завтра ехать. Так-то…
Он осторожно завернул деревянную книжечку в бумагу, уложил в «сейф» и щелкнул замком.
Генька вскочил:
— Пап! Подожди полчаса! Всего полчаса!..
— Зачем?
— Нужно! Всего полчаса! Договорились? Да? — и Генька выскочил из комнаты. Гулко хлопнула входная дверь.
…Вернулся он не через полчаса, а спустя двадцать минут. Вместе с ним в комнату вошел невысокий черноволосый парнишка с толстыми, как у негра, губами, и маленькая кругленькая девочка с косичками и зеленоватыми «кошачьими» глазами. Все трое шумно дышали, видно, очень торопились. У мальчишек были мокрые лица и забрызганные брюки. А девочка — без следов дождя.
«Под зонтиком шла», — подумал Алексей Иванович.
— Пап, — отдуваясь, сказал Генька. — Это Витька и Оля. Они тоже К. С.
— Что?
— К. С., — как что-то совершенно ясное, небрежно повторил Генька. И только увидев озадаченное лицо отца, пояснил: — Красные следопыты. Ну что ты так удивляешься?! Ты, пап, в своей экспедиции совсем от жизни отстал. Красные следопыты — это пионеры, те пионеры, которые разные тайны отгадывают…
— Изучают славное историческое прошлое нашей великой Родины, — плавно, без запиночки, как по-писанному, произнесла девочка.
— И про войну… И про партизан, — вставил Витя.
— И особенно интересуемся героическими делами революционеров-подпольщиков, — скороговоркой произнесла девочка. — Историей тех людей, которые добыли для нас, пионеров, свободу и счастье.
«Здорово она, однако, — с удивлением поглядывая на маленькую девчушку, подумал Алексей Иванович. — Как по книжке».
— Пап, — сказал Генька. — В общем, мы всё уже решили по дороге. Оставь нам дневник М. Р., и мы разгадаем его.
— Вот как?! — Алексей Иванович рассмеялся.
А потом он задумался. Ребятам, конечно, такое дело не по плечу. Где уж?! Тут и взрослый шею сломит. А впрочем, чем баклуши бить да гоняться по двору… Авось это отвлечет Геньку от автомобилей. Совсем помешался на них.
Алексей Иванович вспомнил, как вчера, когда жена разливала суп, Генька вместо «хватит», сказал «тормози». Вспомнил и огорченно покачал головой.
— Вот что, девочки-мальчики, — в раздумье сказал он, — тут надо поговорить. Сядемте.
Ребята сели на диван.
— Как вы думаете, что это? — спросил Алексей Иванович, достав из «сейфа» свою находку.
— Записная книжка!
— Дневник!
— Так и не совсем так, — промолвил Алексей Иванович. — А это что? — Он взял со стола бронзовый кинжал.
