Бернард Эшли - Терри на ограде
— Ты не против рыбных палочек и заварного крема?
— Готов есть хоть каждый день, — сказал Джек, — особенно твоего приготовления…
Глэдис опять улыбнулась. Это прозвучало совсем как в ту далекую пору. Выходит, есть толк и от сегодняшней катавасии…
Пустошь, отделявшая верхнюю, некогда фешенебельную часть района от низкого берега реки, была сама разделена надвое; никакой границы тут не было, но одна половина резко отличалась от другой. Плоская пустошь, вся ровная, точно гладкое зеленое покрывало, и не огороженная, протянулась на восемьсот метров от улицы высоких домов у подножия Фокс-хилла до эстрады для оркестра и неровного ряда растущих как попало старых кустов можжевельника, где она вдруг пропадала из виду, обрывалась в «лощину» — теперь уже покрывало скомканное, свисавшее до полу, — круто спускавшуюся к докам. Плоскую пустошь облюбовали мальчишки, собаки и старики пенсионеры, а летом, по воскресеньям, эта ровная, густо поросшая травой площадка привлекала игроков в крикет. К пустоши обращены были фасады викторианских особняков, и оттого здесь отчасти сохранился дух былых времен, когда сюда приходили прогуляться, людей посмотреть и себя показать. Лощина же, наоборот, была для тех, кто искал уединения: в тени укрывались влюбленные, в кустах можжевельника мальчишки-школьники, изображая индейцев, преследовали ковбоев, а иногда здесь тихонько сидела или медленно прохаживалась какая-нибудь одинокая душа.
Даже в самый яркий солнечный день на дне лощины сумрачно и угрюмо. Над головой сплетаются верхние ветви исполосованных ножевыми шрамами деревьев, а пыль и камни истоптаны поколениями бегающих здесь и дерущихся мальчишек. В дальнем, самом глубоком краю, где лощина граничит с унылыми улицами, подступающими к докам, в закрытом металлической крышкой кирпичном канализационном колодце каким-то нездешним, приглушенным сыростью эхом отдается шум подземного потока. Терри и прочим мальчишкам с Фокс-хилл место это внушало суеверный ужас. Тут был самый низкий край лощины, и оттого всякие игры с погоней и преследованием неизменно приводили мальчишек сюда, к металлической крышке колодца, но те из них, что жили в верхнем краю, не застревали тут надолго. Так славно бывало снова оказаться на светлом, солнечном просторе плоской пустоши. Опасность, которая подстерегала внизу, далеко не всегда существовала только в их воображении. Если тамошние мальчишки не знали тебя или не считали за своего, ты очень скоро испытывал на себе, каково бывает преследуемому зверю, а если и считали за своего — по футбольной команде или клубу, — все равно ты там не задерживался: крикнешь на бегу «Здорово!», и тут же назад. Иной раз кто-нибудь из твоих друзей окажется там со старшими братьями и их приятелями, и тогда при встрече он глядит на тебя косо.
Идти туда Терри вовсе не собирался. Было у него свое любимое местечко в верхней части лощины, неподалеку от пустоши, там-то он и хотел укрыться ненадолго; пускай мать знает: он уже не маленький, может обойтись и без них. Несколько можжевеловых кустов тесно росли над узким овражком в верхней части лощины, и, укрывшись под ними, ты оказывался в полном уединении, словно на Диком Западе, а все-таки сюда доносился успокоительный гул машин с проходящего поблизости Лондонского шоссе. Здесь было не слишком уютно, лондонцы давным-давно истоптали овражек, и стоило шевельнуться, отшлифованные ногами камешки сыпались вниз; зато тут можно было спрятаться от всех глаз, а от ветра и холода укрыться пластиковой пленкой, что лежала в сумке. Вышло очень удачно, что он прихватил тогда пленку — думал, она опять пригодится для игры в саду. Всю дорогу, пока спускался по пологому склону Фокс-хилла к пустоши, Терри держал в уме это местечко; ему даже смутно виделось, как тесно стоят эти кусты и как он приспособит над головой пластиковую пленку. Да, говорил он себе, у него есть свой план действий, и к утру они там, дома, уж наверняка уразумеют, как худо ему было, оттого что с ним так несправедливо обошлись.
Предвечернее весеннее солнце спряталось, и в ровном хмуром свете пустошь казалась двухмерным бледно-зеленым ландшафтом, какой видишь на экране цветного телевизора. Время близилось к шести, и здесь было непривычно пусто.
Терри стало не по себе — нет, приходить сюда не следовало. Странно и не очень-то приятно оказаться тут одному. Все друзья, с которыми он бывал тут, сейчас кто где. Здесь сейчас все равно как на Главной улице в воскресное утро. Только шоссе живет своей суетливой жизнью, и легковые машины, спешащие домой, и переполненные автобусы двигаются сплошным потоком, уткнувшись носами в хвост друг другу, но дорога — сама по себе, ничто не связывает ее с пустошью, машины идут мимо, и никто не глядит по сторонам.
Терри перешел дорогу по пешеходной зебре и вдруг, так же внезапно, как сменяются кадры в фильме, ощутил, что сбежал из дому. Ощутил именно потому, что оказался за шоссе, в стороне от своего квартала, от привычных улиц. Кто бы ни стал его искать, перед шоссе скорей всего остановится и повернет назад, к строительным участкам и пустующим домам на Фокс-хилл. Поначалу им и в голову не придет кинуться на пустошь, а уж когда кинутся, не так-то просто будет отыскать его убежище в темноте. Проищут, пожалуй, всю ночь и разве что перед рассветом увидят — он свернулся под кустом. Тогда уж, верно, поймут, как горько ему было от их несправедливости. Его пробрала дрожь. И он пожалел, что вместе с сумкой и пленкой не догадался прихватить пальто.
Перед ним раскинулась зеленая пустошь, а за ней, в отдалении, — замершие краны доков и на другом берегу реки, в мглистой дымке, Большой Лондон. Где-то впереди, внизу, отсюда не увидать, — Темза и пристани. Сверху, с верхнего края лощины, все это станет видней, а когда он подойдет к можжевельнику, где будет его привал, совсем скроется из глаз. Картина эта знакома и привычна, как обои дома, только разделяющая их река отодвигает ее вдаль. «Другой берег» всегда был за пределами их мира и только придавал тон всей картине — яркий, солнечный, приближающий его к ним, или мглисто-холодный, отдаляющий. Сегодня вид зловещий. Над другим берегом клубятся темные низкие тучи, и Терри показалось, там, на тех спрятанных от его глаз улицах, тысячи людей спешат укрыться в своих домах.
Собиралась гроза. Весь день она ощущалась в воздухе, но теперь надвинулась уже совсем близко, как сумерки. Терри зашагал по траве прямиком к лощине. Если немного промокнешь, не беда, решил он. Даже лучше. Ему уже слышался голос матери: «Бедняжка весь насквозь промок, как же я тогда не подумала?…»
Терри быстро шагал по траве, уходил все дальше от дороги, отрезал себя от дома. Вот уже глуше шум движения, только тяжкий рев автобусов не стихает, и вдруг с вышины, из темнеющих туч, донесся гул самолета — он медленно делал последний круг над лондонским аэропортом, заходя на посадку. И без того сильное чувство, что он одинок, еще усилилось от шума набитых людьми автобусов, но жестокое воспоминание об обиде подхлестнуло решимость Терри, и последние несколько метров, оставшиеся до кустарника и лощины, он пробежал бегом.
Первым делом надо убедиться, на месте ли его колючее укрытие. Да, вон оно, в редких крапинках желтых цветов, но не такое высокое и густое, как ему казалось, и сразу заметно, что там можно спрятаться; и вот странно: спуск к нему куда круче, чем Терри думал. Он опять глянул за реку. Небо стало еще темнее, а по самой Темзе, по серым ее водам, медленно плывет по течению небольшой пассажирский пароход и мигает огнями кают. Может, в Австралию плывет, и пассажиры покинули свои дома. Совсем как я. По спине вдруг прошла дрожь.
Он боком, боком спустился по каменистому склону в овраг. Можжевельник и вправду оказался совсем не такой густой, как он думал, но все-таки ветки перекидываются с одного края узенькой расщелины на другой, и кое-как укрыться здесь можно. Проникнуть сюда сверху сможет разве что собака — людей шипы изорвут в кровь, и это немалое преимущество: если играть в войну, защищать придется только один выход; так что Терри с трудом пробрался вправо, на другую сторону, — отсюда, снизу, проход шире и легче пролезть вглубь. Он сбросил с плеча сумку и, прежде чем поползти осматривать убежище, огляделся по сторонам, как и положено в таких случаях. Лощина была безлюдна. В сгущающихся сумерках светились огни первого ряда домов в конце лощины — бледно-желтые пятна на тротуаре, а еще дальше, словно над самыми крышами, казалось, проплывают мачтовые огни и труба того же пассажирского парохода. Хлопнула входная дверь, и кто-то стал звать какого-то мальчика, какого-то Лероя, пить чай.
Чувствуя себя одиноким как никогда, Терри на четвереньках полез в глубь расщелины. Пригнул голову к земле, и оттого вдруг стали громкими шорохи скатывающихся по склону потревоженных камешков. Он уколол руку о шип низко стелющейся ветки и сразу испугался: как бы не порвать, не испортить свое сокровище, свою гордость — новую рубашку. Еще ниже пригнулся к земле. Глаза не сразу стали видеть в совсем уже сумеречном свете.
![Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]](/uploads/posts/books/242973/242973.jpg)