Виталий Губарев - Павлик Морозов
- Так ты, Паша, говоришь - клуб? - Дымов снимает кепку, задумчиво проводит рукой по волосам. - Хорошее дело... Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?
- Одиннадцать, - поспешно отвечает Яков. - А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак. У нас учительница Зоя Александровна за вожатую была, она комсомолка. А теперь она только к осени вернется. Она на каникулы отдыхать уехала.
- Ну вот, - улыбается Дымов, - вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.
- Вот ее, - Павел кивнул на Мотю.
Девочка радостно краснеет.
- Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? - весело прищуривается Дымов.
- Ну, дочка, - гремит с порога бас Потупчика, - теперь ты со мной знаться перестанешь!
Дымов притягивает к себе Павла:
- А вы помогайте ей. Ладно? Дежурить по очереди - раз. Выпишем газеты, журналы, книжки - два. В книжках, ребята, про колхозы написано! Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться...
- Товарищ партейный, - спохватывается охотник, - а ужин-то остывает! Брысь, ребята! Заговорили совсем человека!
- Иду, иду, дядя Василь, - поднимается Дымов. - Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть председатель сельсовета поможет вам открыть избу-читальню.
Павел молчит.
- Ну, что ж, скажешь?
- А вы... товарищ Дымов... сами ему скажите...
- Почему так?
Павел снова молчит. Охотник говорит негромко:
- Он с отцом не в ладах.
- Не в ладах?
- Да, ему от отца доставалось... Мне тут по соседству видно... Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.
Дымов быстро оборачивается к Павлу и внимательно смотрит в большие черные глаза смущенного мальчика.
- Так он тебя бил, Паша? - тихо спрашивает Дымов.
Павел наклоняет голову, невнятно бормочет:
- Ничего не бил... дядь Вася... и чего ты... - Он не может найти слов, кусает губу и внезапно оживляется: - Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?
Уполномоченный серьезно смотрит на Павла, соображает что-то.
- Дам, Паша... Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.
Ребята провожают глазами Дымова и Потупчика, усаживаются на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились оконца. Тихо в деревне. В темноте набежал ветер, пошевелил волосы и снова стих.
- А дождь, это самое, и впрямь собирается, - вздыхает Яков и вдруг настороженно прислушивается к чему-то.
С улицы доносится сердитый женский крик:
- Яшка! Яшка!
Яков вскакивает:
- Ой, ребята, пропал! Мать зовет. Иду-у, маманька! - Он перемахивает через забор и исчезает в темноте.
Павел и Мотя сидят молча. Она долго смотрит на его неясный профиль и шепчет:
- Паш...
Он не слышит и сидит по-прежнему недвижно, облокотившись на колено и положив подбородок на ладонь.
- Паш...
- А?
- Ты про что думаешь?
- Да так... - неопределенно повел он плечом.
- А я тоже люблю думать... Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься... Правда? А тебе сны снятся?
- Снятся.
- Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.
Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:
- Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.
- Только домов стеклянных не будет - побьются... - Мотя глубоко вздохнула. - Паш, а один раз ты мне приснился...
- Я?!
- Ага. А я тебе никогда не снилась?
- Не... - помолчав, ответил он.
Вдали шумела тайга, все ближе и грозней. Ветер нахлынул на деревню сильный и скользкий, он дышал сыростью далеких болот, запахами лесной плесени и хвои. Острая молния взлетела над крышами и погасла, словно опущенная в воду.
На огороде залаял пес.
- На кого это Кусака? - Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:
- Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю! Кусака!
В избе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.
- Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так...
Павел приподнялся.
- Куда?
- Да разве ж разберешь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди...
- Бежать пора, - он встревоженно вглядывался в темноту, - а то мать заругает.
На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.
- Вот я и думаю, товарищ Дымов, - громко говорил охотник, - ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчует, так великое это дело! А то у нас так: выедет мужик пахать, обопрется на соху, глядь - пень! Перенесет соху - снова пень! Покуда пройдет полоску, рубаха к спине прилипнет и лошадь мокрые бока раздувает. Да гнус еще жалит!
- Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.
- А я трактористкой буду! - сказала Мотя и грустно прибавила: - Только я трактора не видела.
- Увидишь, Мотя! Обязательно... Ого! - воскликнул Дымов, взглядывая на загремевшее небо.
Девочка рассмеялась:
- Старики говорят, в такие ночи коробейники из могилы встают.
- Какие коробейники?
- О, это, товарищ квартирант, дело интересное! - усмехнулся Потупчик.
Он любил поговорить, всегда был рад собеседнику и теперь, довольный, принялся подробно рассказывать историю убийства коробейников.
- Постой, - проговорил Дымов, внимательно выслушав Потупчика, - как звали этого человека?
- Кулуканов... Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище!
- Хм... - Дымов казался очень заинтересованным. - А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдем к свету, дядя Василь.
Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла:
- Ты слышал, Паш?
- Сейчас хлынет, - уклончиво ответил он, глядя в небо. - Я побегу.
Мотя с минуту прислушивалась к шагам убегающего мальчика, потом вышла на середину двора, запрокинула голову. Ее ударила по щеке крупная холодная капля. Она протянула к черному небу руки:
- Дождик, дождик, припусти...
Глава V
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Павел, запыхавшись, влетел в избу. Мать стояла у окна, вглядываясь в темень и кутаясь в шаль. Услышав стук двери, повернулась к сыну, облегченно вздохнула:
- Тебя что ж, хворостиной надо домой загонять?
- Маманька, мы там с приезжим заговорились.
- Заговорились! Вон дождь какой находит... Идем к деду.
- Зачем?
- Отец велел.
Павел помолчал.
- А где братья?
- Давно у деда. Идем скорей, а то отец придет, осерчает.
Павел стоял, не двигаясь, хмуро шевелил бровями. Брови у него крутые, черные, над правой - маленькая коричневая родинка.
- Ну, идем же, Паша.
Он вдруг сорвался с места, подошел к матери, зашептал горячо:
- Маманька... почему, как плохая погода, нам всегда к деду идти? Почему? Опять к нему хромой из лагеря придет?
Мать быстро наклонилась к сыну:
- Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела! Слышишь, сынок? Сердце у меня болит - прибьет он тебя!
Мальчик смотрел в бледное лицо матери, в ее встревоженные, усталые глаза и чувствовал, как у него начинает дрожать подбородок. Он легко высвободился из рук матери, надел длиннополую куртку, широкий отцовский картуз.
- Я к Яшке Юдову пойду. Сегодня из Тавды газеты пришли, читать будем.
- Ну, ступай... А я у деда буду.
Они вышли вместе. Павел дождался, когда мать исчезла в темноте, и, озираясь, присел под сараем.
Бесновался ветер. Дождь шумел вокруг мощно и ровно, заглушая гул недалекой тайги. По временам, когда вспыхивала молния, было видно, как под ветром гнутся острые верхушки деревьев. Павел поежился: с крыши за шиворот потекла холодная струйка.
Глаза привыкли к темноте, и теперь ему было хорошо видно крыльцо.
Сначала, покачиваясь и шлепая по лужам сапогами, отец прошел. «Пьян», - подумал Павел. Он ждал другого, и тот, другой, явился со стороны огорода так внезапно, что мальчик едва сдержал испуганный крик. Высокий незнакомец, прихрамывая, медленно прошел мимо притаившегося мальчика и исчез в избе.
Павел поднялся, ежась. Его знобило. Мысли в голове такие страшные, неясные - не поймешь, что делать... Да, что делать?
Он взбежал на крыльцо, прислушался, приоткрыл дверь, заглянул.
В комнате было пусто. В другой комнате мигал свет лампы от ворвавшегося ветра. Наверно, отец и хромой там.
Ветер вырвал дверь из рук, широко распахнул, стукнул о стену.
Теперь раздумывать нельзя больше ни секунды. Рядом с дверью - печь, на которой Павел спит с Федей... Можно скрыться на ней...
