Аделаида Котовщикова - Кутерьма
— Да забралась там… в одно место. Как тебя зовут?
— Сева. Всеволод. Мама часто называет меня Воликом, по мне больше нравится Сева. У вас отличный двор. И совсем рядом парк. Всю территорию двора можно поделить.
— Как поделить?
— Кто нарушит границы, тот вражеский лазутчик, ему наказание. Территориальная независимость — это, брат, не шутки! Бери свой портфель и ступай домой. И мне надо по делам. Позже встретимся и потолкуем.
Он махнул рукой, милостиво отпуская Вартана, и с чинным видом зашагал к воротам.
А Вартан побежал к вязу, подобрал с земли портфель и помчался к Коле. Событий случилось столько, что неизвестно было, с чего начать…
5В минуты гнева Сурен Вартанович Анопьян часто грозился оторвать сыну голову. Но ни разу в жизни его не побил, даже не отшлепал. Все это было лишь «сотрясение воздуха», как говорила мать Тины. После очередной домашней бури Татьяна Константиновна вздыхала, качая головой:
— Прекрасный человек, а вспыльчивость просто сатанинская. Надо посоветоваться с врачами, нет ли лекарства специально от вспыльчивости, от таких вот… сотрясений воздуха.
Однако в тот злосчастный вечер отец Вартана совершенно неожиданно и без долгих слов перешел к действию.
Ужинали все вместе — редкий случай. Сидели за столом вчетвером: папа, мама, няня и Вартан. Настроение у всех было самое мирное.
— Я не хочу с хлебом, — сказал Вартан и отодвинул от себя ломоть.
— Ну как же, деточка, котлетки совсем без хлеба? — Няня подвинула хлеб к руке своего любимца.
— Не приставай ко мне! Сказано: не хочу!
Вартан схватил хлеб и бросил его на пол.
Няня испуганно ахнула.
— Вартан! — вскрикнула мама. С ужасом вскрикнула и как-то жалобно.
Отец побледнел, бросил быстрый взгляд на маму и вскочил со стула. Вартан и мигнуть не успел, как вдруг оказался вытащенным из-за стола, почувствовал, как весь сотрясается. Зубы у него лязгнули, во рту стало резко больно: он прикусил язык. Вартан надсадно заревел.
Глаза у отца сверкали от возмущения.
— Ты бросил хлеб, — сказал он тихо. — Твоя мать в твоем возрасте крошку готова была поднять. Крошку с пола!
Язык у Вартана саднило, но уже меньше, он обрел дар речи и проревел:
— Что ты болтаешь глупость какую-то? Мама с полу не велит бра-ать в рот!
— Так ведь не было хлеба, дурак ты!
— В булочной бы купили, — обливаясь слезами, крикнул Вартан. — Кинулся на меня… хуже тигра. Я… язык… — От жалости к себе он заревел так оглушительно, что на столе задребезжал стакан.
— Замолчи! — крикнул отец. — В булочной тоже хлеба не было! — Он все еще держал сына за плечи, но вынужден был отпустить, потому что няня и мама с двух сторон уже обнимали Вартана.
— Дурачок мой бедный! — говорила мама.
— Проси у матери прощения! — приказал отец.
— Не буду! — Вартан сверкнул на отца исподлобья глазами и отвернулся от него.
— Тина, его наказать надо, а ты ласкаешь, — сердито сказал отец. — Ведь это подумать только — хлеб бросить! Об пол шваркнуть! Ведь это… последнего негодяя поступок!
— Да, нехорошо, очень нехорошо! Варташка, ты даже не представляешь, как это стыдно! — Слова была порицающие, а тон жалеющий, и руки мамы ласково гладили Вартана, утирали ему слезы.
— Погубите парня в конце концов! — отец хлопнул дверью и ушел в их с мамой комнату.
Из маминых рук Вартан выпил стакан теплого молока, и няня повела его умываться на ночь.
Когда Вартан улегся в кровать, трое взрослых в молчании доели остывший ужин. Тина помогла няне убрать со стола, помыть посуду. Потом пошла в спальню. Сурен с книгой в руках уже лежал в кровати.
— Разве можно так кидаться на ребенка! — сказала Тина. — Ты же мог страшно напугать его. Как тебе научиться сдерживаться, в конце концов?
Не поднимая глаз от страницы, Сурен пробурчал:
— Да, надо сдерживаться, ты права. Но по существу я прав, мы его воспитываем балбесом. И… не подлецом ли?
— Он мал и глуп. Он же еще ничего не понимает.
— Девятый год пошел. Я в этом возрасте понимал, что значит хлеб. А ты — тем более.
— Ты из бедной семьи, Сурен. И мы же оба росли во время войны. Что может понимать Варташка?
— Так надо объяснить.
— Но не криком же. И не тряской!
Оба сердито замолчали.
6В кухне было невыносимо жарко. Недавно Анна Петровна, включив все газовые горелки и духовку, вымыла в корыте Колю. Ванны в однокомнатной Асиной квартире не было. Эта квартира вообще как-то «образовалась» после капитального ремонта много лет назад, отпочковавшись от другой квартиры. Комната большая, а кухня и передняя крошечные.
— Зачем мучилась, Колю купала? Помыли бы его в ванне у Анопьянов. Всегда там моемся. И вообще, — Ася усмехнулась, — могла бы, теть-Ань, не приезжать. Раз тебе тут трудно. — Она сидела на табуретке с распущенными по плечам светлыми волосами, раздумывала, не вымыть ли голову.
Анна Петровна покосилась на племянницу: «Характер у тебя неважнецкий», но вслух этого не сказала.
Конечно, жизнь у Аси сложилась нелегко. Отец ее, брат Анны Петровны, погиб на фронте. Мать умерла вскоре после войны. Когда студенткой Ася, взбалмошная, упрямая, приезжала к тетке на юг, та старалась ее откормить и приласкать. Теперь Ася, искусствовед по профессии, зарабатывала хорошо, но тратила хаотично: покупала дорогие книги, дорогие тряпки, которые вскоре переставала носить, и вдруг не оказывалось денег даже на хлеб. И с мужем у Аси не получилось, знать его не хочет. Неизвестно, что у них там вышло. Колю Ася любит без памяти, а смотрит за ним кое-как…
— Я же тебя, тетечка, не вызывала. Скажешь, нет? — Ленивый смешок племянницы, сопровождавший эти слова, взбесил Анну Петровну.
— Нет, ты не просила меня приехать, — сказала она насмешливо. — Ты только прислала телеграмму: «А Коля опять заболел». И как у тебя на телеграфе приняли это дурацкое «а»?
— Меня спросили: «„А“-то зачем?» Я сказала: «Надо».
И оставили. Что им — жалко?
— И телеграфом ты послала мне двадцать рублей. Хотя телеграфом раз в пять дороже, чем почтой. Тут и медведь поймет, что на дорогу. Чтобы срочно выехала.
— Это уж твое дело было, как поступить.
— Я там все дела бросила. Васька, соседей там одних мальчонка, только стал подтягиваться по арифметике… При клубе детскую самодеятельность начали организовывать… И работу хорошую только что получила. Страниц двести дал в перепечатку один профессор из Ялты. Пришлось вернуть…
— Ну и не ехала бы, раз вся общественная работенка там без тебя проваливается. Колька посидел бы один запертый, ничего бы с ним не сделалось.
Метнув на племянницу неуверенный взгляд, тетка пробормотала:
— Во втором классе мог бы у нас в школе поучиться, у меня пожить. И климат…
Асины глаза потемнели.
— Сына отнять хочешь?!
— Не болтай ерунду! — поморщилась Анна Петровна.
— Никуда Коля не поедет! Кончен разговор! Маленького давала — хватит.
— Тогда заботься о нем по-человечески. Ты ведь часто даже обед забываешь приготовить, бессовестная…
— Готовлю, когда успеваю. Не помрет с голоду. Как могу, так и живу.
— Носочки все оказались грязные у него. И больше половины — в дырках…
Топот ног по коридору, испуганный Колин голос прервал ее:
— Ба-аб!
Он распахнул дверь. Непонятный, громкий и низкий гул несся из комнаты.
— Что такое?! — со всех ног Анна Петровна кинулась вон из кухни.
В комнате она выдернула вилку репродуктора из электрической розетки.
— Ты с ума сошел, Коленька? Зачем ты это сделал?
Коля возбужденно подскакивал возле нее.
— Я хотел… Думаю, что будет, если вставить? Заговорит или нет?
— Даже паленым пахнет. Как у тебя все не взорвалось? — Анна Петровна один за другим повернула выключатели, загорелись лампы под потолком и на письменном столе. — Просто чудом не перегорело все на свете. Быстро вытащила я — оттого… Никогда, никогда, Колюшка, не балуйся с электричеством!
Ася хохотала над теткиным испугом:
— Извечный вопрос мальчишек: что будет, если…
— А что тут смешного? Вот и оставляй его одного на целые часы, — проворчала Анна Петровна. — И погибнет ни за понюшку табаку…
7В два с половиной года Коля не понимал, где живут лягушки. Он тащил баб-Аню за руку под цветущие вишни и яблони, показывал пальцем куда-то под кусты и говорил: «Здесь лягушки!». Старательно заглядывал под каждый кустик, присаживался на корточки и выжидал, не выпрыгнет ли лягушка.
Маленькая потешная фигурка в белой панамке. Искал он лягушек там, где их не могло быть, но она не разуверяла его, чтобы не совался к речонке и в канавы. Анемоны у нее в садике он упорно называл «лимоны» и уверял ее: «Так лучше».
