Юрий Хазанов - Кап, иди сюда!
— Помнишь, в лесу как затрещит, ты ещё испугалась? Это кабан был. Точно. Я видел.
— Врёшь ты, — сказал Вадим.
— Ну и не верь.
Сколько раз я за эту ночь засыпала и просыпалась — не сосчитать. Но когда проснулась последний раз, было почти светло и в комнате стояли два милиционера.
— Наделали вы дел, — говорил один из них. — Мамки плачут-убиваются, и нам покоя не было. Весь город на ноги подняли.
— Весь? — спросил Ахмат.
— А что, думаешь, половину? Вставайте, поехали. Нагулялись.
У конторы стояла милицейская машина, синяя с красной полоской…
Ещё я помню, как мама меня всё время спрашивала:
— Ты с ума сошла? Нет, скажи, ты с ума сошла?
Я объясняла им, что у Вадима дома очень плохо, и в школе придираются, и что я хотела помочь ему. И Ахмат тоже. Мы бы написали письмо из колхоза, ну что такого? Ломоносов тоже ушёл из дому, когда маленький был…
— То Ломоносов, а ты глупая, — сказала мама.
А папа сначала всё молчал, а потом вдруг улыбнулся и погрозил мне кулаком.
В школе мы в этот день тоже не были, потому что всё равно опоздали — пока милиция, пока за нами пришли. У Ахмата отца нет, а за Вадимом отец и мать приходили. Отец сразу как размахнётся…
— Не смей! — крикнула мать Вадима и заплакала. На всю комнату, как девчонка.
А вечером было классное собрание. В зале на третьем этаже. Родителей позвали, и Василий Степанович пришёл, наш директор.
Он сразу сказал, что мы поступили глупо и жестоко. Потому что не принесли пользы ни себе, ни другим, а зато много волнений доставили.
Дружба — лучшее, что может быть на свете, и за дружбу надо стоять, а не бегать от неё… И надо всем вместе… Думаете, учителя никогда не ошибаются? Ничего подобного. Они тоже люди, и с ними всякое может быть. Но главное — доверять друг другу. И помогать. Побегами тут не пособишь…
Это всё Василий Степанович говорил.
Потом, когда все шли по коридору, я спросила Райку:
— Скажи по правде, ты пожалела о нас?
— Пожалела.
Но это ответила Лида.
Мой марафон
Вас бил когда-нибудь папа?.. А меня бил… Целых три раза. Первый раз, когда я чуть под машину не попал. Мы переходили тогда улицу около ипподрома. У меня в одной руке лыжи, за другую папа держит. Я ещё маленький был — лет пяти. Вдруг я как вырвусь — и побежал на другую сторону. Сам не знаю зачем. А тут машина — старый «Москвич». Он затормозил, а было очень скользко — машина даже на месте полтора раза перевернулась и задела грузовую. Грузовой-то ничего, а «Москвич» правое крыло помял и фару выбил… Что тут было!
Шофёр выскочил, весь бледный, губы дрожат.
— Я бы таких отцов давил! — кричит.
И люди начали собираться. Одни за шофёра заступаются и папу ругают, а другие говорят, что у таких надо права отнимать, чтоб никогда за рулём не сидели.
Потом милиционер подошёл, стал у шофёра документы смотреть. А папа — у него губы тоже дрожали — говорит:
— Я готов заплатить за повреждения…
— Не надо мне вашей платы. Мне мои нервы дороже. Кто за них заплатит?
— На нервы пока расценок нет, — ответил милиционер и отдал шофёру документы. — А вы, гражданин… — Это он папе сказал.
— Знаю, — сказал папа и посмотрел на меня так, как будто первый раз увидел.
И вот тут он сунул руку мне под ушанку и больно дёрнул за ухо. Я заплакал.
Не знаю, может, раньше меня тоже драли за уши, но я хорошо запомнил только этот раз.
Папа не хотел, чтобы мама знала, что случилось, но я сам ей рассказал. И тогда папа стал так часто всем рассказывать — и соседке и дяде Володе, — что я выучил наизусть и до сих пор помню.
А второй раз совсем из-за чепухи. Мама сказала, чтобы я убрал со стола картонки, которые нарезал, а мне не хотелось. Мама ещё раз сказала и ещё. А я говорю: не хочу. Ну что тут такого? Разве я не могу не хотеть? Но мама почему-то очень разозлилась и пожаловалась папе. А папа с ней согласился, что это дурацкое упрямство и его надо выбивать, пока не поздно.
— Выбивать, — сказал я. — Как ковёр, да?
И тут папа схватил меня и несколько раз стукнул. Прямо по штанам. Я, помню, очень обиделся и стал надевать пальто.
— Уйду, — сказал я. — Ну вас.
— Уходи, — ответил папа. — Можешь и ночевать не приходить.
— И пожалуйста, — сказал я.
Кажется, я даже хлопнул дверью.
Бьют ещё, думал я, когда шёл по лестнице. Что я такого сделал? Никогда не буду разговаривать с ними. Тогда узнают. Только знаками, как немой: дай поесть или там… пришей пуговицу… Это очень легко. А если вдруг нужно сказать: звонил дядя Володя и просил передать, что сегодня не может прийти? Тогда как? Ну, это написать можно… А говорить ни за что не буду. Дерётся ещё…
Во дворе никого не было. Шёл дождь, и уже начинало темнеть.
Нарочно вот промочу ноги и заболею. Долго буду болеть, а разговаривать не буду. Даже когда жар. И уколов делать не дам. Узнают тогда. Пускай хоть все врачи из поликлиники сбегутся. И все сёстры…
Я замёрз и вошёл в подъезд. Там я прочитал правила пользования телефоном-автоматом — они висели в деревянной рамке — и ещё, что «задолжавших квартиросъёмщиков просят внести…».
Наверно, уже чай пьют. С конфетами, которые вчера мама купила. Ну и пожалуйста. Очень нужен их чай! Буду здесь стоять, пока с голоду не умру…
Потом мне показалось, что я уже заболел. Конечно, вот голова закружилась и в животе как-то не так. Может, упаду сейчас, а они выйдут и наткнутся…
— Тебя что, домой не пускают?
Это сказала Верка, из квартиры напротив. Чего она вышла и торчит? Кажется, выбросила мусор — ну и иди!.. Стои́т тут.
— Кто не пускает? Захочу и пойду.
И я позвонил в нашу дверь…
Но тогда я тоже был маленький, а вот этим летом…
Мы с папой поехали в гости к Игорю Петровичу. Он живёт за городом — там, где работает. Ехать к нему надо на электричке, а потом автобусом. Мне у них нравится, потому что рядом лес и речка, а дома каменные, как в городе. Даже странно. А люди какие-то вежливые — не как в городе: все друг с другом здороваются.
У Игоря Петровича сын, Генка. Он на два класса младше меня, но ничего — говорить с ним можно. А играть даже интересно. Только к нему всё время девчонка ходит. Знаете какая? Из восьмого класса. Он говорит, что дружит с ней. Вот чудак! Разве можно с такой дылдой дружить? А вообще эта Оля тоже ничего. Всякие загадки знает и рассказы. Например, как сделать из мухи слона? В жизни не догадаетесь! Менять можно только одну букву. Сказать? Вот как:
— Муха-Мура-фура-фара-кара-карё-кафе-кафр-каюр-каюк-крюк-урюк-урок-уток-сток-стон и слон.
Я даже не понял несколько слов, но не спросил, а Генка спросил, и Оля объяснила.
Ещё она рассказывала, что у её мамы на работе есть одна женщина — очень нечестная. Любит воровать разные вещи. Недавно косынку стащила. Красивую, красную.
— Как же она её носить будет? — спросил я. — Тут все друг друга знают.
— Она и не будет, — сказала Оля. — Накопит, а потом уедет.
— Или подарит кому-нибудь, — сказал Генка. — В другой город посылку пошлёт.
— Посылку тоже нельзя, — сказал я. — На почте узна́ют.
— Хватит вам, — сказала Оля. — Хотите слушать?.. Когда пропала косынка, к этой женщине вечером пришли. Соседи и с работы. Потому что знали, какая она, и хотели поговорить начистоту. А она в окно увидела, испугалась, думала — искать будут и бросила косынку в бак с бельём. Он на плите стоял… Ну, говорили они, говорили. Она отказывается, конечно. А потом вода в баке как закипит да как польётся через край! Смотрят, а она красная как кровь. Сначала испугались. Представляете?! Потом подняли крышку, а там бельё — всё красное!
— Уй, здорово! — сказал Генка. — И простыни?
— Конечно. А она всё равно не признаётся. Ей говорят: эх вы, даже бельё и то покраснело…
— А что ей сделали? — спросил я.
— Товарищеский суд был. Плакала она, говорила — никогда не будет.
— Я тоже украл, — сказал я.
— Что?! — спросила Оля.
— Врёт он, — сказал Генка.
— Вот и не вру, — сказал я. — Время. У нашей учительницы. Она так и сказала: «Данилов украл у меня сегодня три минуты».
— Я бы так спрятал эту косынку — никто бы не нашёл. — Это Генка сказал.
— Ничего бы не спрятал, — сказал я. — Попробуй в одной комнате да на кухне.
— И спрячу. Спорим, не найдёшь.
— Спорим, найду.
— Ну вас, — сказала Оля. — Завелись. Я домой.
Она ушла, а Генка сказал:
— Давай сейчас! Что спрятать?.. Хочешь, мамину помаду? Или папину ручку?
— Хоть десять рублей. Всё равно найду.
Мы долго ничего не могли выбрать, а потом Генка предложил:
— Вот папины очки. Только больше часа не искать. Я время замечу. Иди на лестницу.
Я вышел из квартиры, а он пока прятал очки. Дверь я не совсем закрыл, и, по-моему, он возился на кухне. Но начать я на всякий случай решил с комнаты.
