Виктория Вартан - Арминэ
— Кто разбил стекло? Кто? Ты? — спросила она по-армянски. Она говорила такой скороговоркой, что мальчик, не поняв вопроса, беспомощно посмотрел на Арминэ: он понимал только медленную армянскую речь.
— Я разбила, я, — решительно вмешалась девочка. — Нечаянно…
— Ах нечаянно! — напустилась Сусанна на девочку. Она яростно уставилась на Арминэ, будто радуясь представившейся возможности свести с ней старые счеты. — Так я и поверила тебе, что ты разбила нечаянно! Будто я тебя не знаю! Ты нарочно это сделала, нарочно, назло мне. Но ты мне, негодница, за это ответишь, ты мне в милиции ответишь за это! — Она стала трясущимися руками запирать лавку.
— Честное слово, я не нарочно, — оправдывалась Арминэ. — Вот, возьмите деньги и вставьте новое стекло. — Девочка достала из кармана сдачу от пяти рублей и протянула разъяренной продавщице. Но Сусанна, словно не замечая протянутых ей денег, крепко схватила Арминэ за кисть и с угрозой сказала:
— Нарочно или не нарочно — в милиции разберутся! Там ты мне за все ответишь, гадкая девчонка! — И она пошла, таща за собой упиравшуюся Арминэ. Коля бросился было к ней на помощь, но внезапно остановился, обвел умоляющими глазами присутствующих, словно призывая их защитить Арминэ.
— Послушай, Сусанна, — вдруг вмешался пожилой мужчина в серой кепке, низко надвинутой на глаза, — девочка тебе хочет заплатить за нечаянно разбитое стекло, верно? Чего тебе еще надо? И вообще, с чего ты взяла, что она это сделала нарочно? Ведь мог же велосипед упасть на витрину и пробить стекло?
— Конечно, это уже не раз случалось! — кто-то из толпы поддержал мужчину в серой кепке. — Надо перед витриной сделать металлическое ограждение.
Пожилой мужчина вызволил Арминэ из цепких рук Сусанны, взял у Арминэ деньги и сунул их в карман Сусанниного передника.
— На, возьми деньги и отпусти детей домой.
Сусанна продолжала недовольно ворчать, но ее пыл несколько поугас.
— В самом деле, Сусанна, — вмешалась одна из покупательниц, — тебе же заплатили за разбитое стекло, чего же еще?..
— Да ведь она назло мне это сделала! — упрямо повторила продавщица, глядя на Арминэ зло, почти с ненавистью. — И ее за это надо наказать!
— Вай, опять она за свое! — досадливо поморщившись, сказал мужчина в кепке. — Ради бога, успокойся и открой лавку — вон у тебя сколько покупателей собралось. — Потом он обратился к Арминэ и Коле: — А вы отправляйтесь домой и больше не ставьте велосипед у витрины, хорошо?
— Ну и злая же эта тетка! — воскликнул Коля, когда они отъехали на велосипеде от лавки. — Сильно ругалась, правда?
— Да ну ее! Не обращай внимания, — ответила Арминэ. — Она всегда ругается… Между прочим… — вдруг вспомнила девочка о своих обязанностях гида, — эту женщину зовут Сусанна, у нее самый длинный нос в городке, и ее самое любимое занятие — это совать его в чужие дела.
Они свернули на главную улицу, поехали дальше — к Дому культуры. По дороге Арминэ то и дело встречались знакомые, с которыми она приветливо здоровалась. Проезжая мимо дома бабушки Ашхен, девочка вдруг заметила над двором старухи дымок, который, словно колыхавшаяся веревочная лестница, вертикально поднимался в тихое безоблачное небо.
— Это, наверное, бабушка Ашхен разожгла свой тонир, — сказала Арминэ Коле, показывая на дымок.
И тут она рассказала мальчику про старуху Ашхен, которая в отличие от остальных поселян, за какие-то пятнадцать-двадцать лет превратившихся в горожан, жила по-крестьянски и таким образом стала чем-то вроде достопримечательности городка.
— А что такое тонир? — спросил Коля.
— А это такая печка, врытая в землю, в ней пекут хлебцы и лаваши.
— А лаваш что такое?
— Это тоже хлеб, но тоненький-тоненький. Как бумага.
— Блины, что ли?
— Да что ты? — рассмеялась Арминэ. — Они же величиной с полотенце. Хочешь посмотреть, как их пекут?
— Хочу.
— Тогда поехали к бабушке Ашхен.
Когда Арминэ и Коля, прислонив велосипед к забору, вошли к старухе во двор, дым уже перестал виться из отверстия похожего на колодец тонира. А бабушка Ашхен, сидя у его края, пришлепывала деревянной, обтянутой толстым холстом лопаткой тонкое раскатанное тесто к раскаленным стенкам.
— А, Арминэ-джан, это ты? — Старуха улыбнулась девочке беззубым ртом. Она говорила невнятно. — Кого ж ты в этот раз привела? Хочешь посмотреть, как я пеку лаваш? — спросила она Колю. Тот кивнул.
— Это племянник тети Гали, нашей соседки. Приехал из Краснодара. Он немного говорит по-нашему…
— Племянник той самой, на которой женат сын старухи Нвард?
— Да.
— И он умеет говорить по-нашему?
— Немного, — сказал по-армянски Коля.
— Молодец! — похвалила его старушка.
Бабушка Ашхен снова принялась печь лаваш. Девочка и мальчик наклонились над тониром, но тут же отпрянули: их словно обожгло горячим воздухом, поднимавшимся вверх от большой кучи раскаленных углей, красневших на дне земляной печи. Вкусно запахло свежеиспеченным хлебом.
— До свиданья, бабушка Ашхен, мы пошли, — сказала Арминэ старухе.
— Постойте! — остановила ребят старуха. — Сначала отведайте моего лаваша.
Она достала длинным железным крюком румяный лаваш, разорвала его на две части, одну половину протянула девочке, другую — мальчику. И только тут Арминэ вспомнила, что не ела с самого утра. Она с аппетитом стала уплетать лаваш.
Поев, ребята поблагодарили старуху за угощение, сели на велосипед и отправились дальше кружить по городку.
За какой-нибудь час Арминэ показала мальчику весь городок: и строившуюся новую школу, и Дом культуры, и новый кинотеатр, и даже полуразвалившуюся старинную армянскую церковь у кладбища. И на все это Арминэ, будто заново открывая для себя красоту родного городка, смотрела глазами гостя. И синие горы на горизонте, зыбившиеся в далеком жарком мареве, и утопавшие в зелени садов крыши домов, и ослепительное солнце над головой — все это показалось девочке невыразимо прекрасным. На душе у нее стало легко и радостно, и утренней печали как не бывало.
Девчонка есть девчонка
Во вторник мама вернулась с работы и сказала Арминэ:
— Если мы сегодня же не соберем ягоды с туты, эти нахальные воробьи все до одной съедят и нам не из чего будет варить бекмес на зиму. Посмотри, посмотри, сколько их сегодня на дереве! Да они же совсем обнаглели!
Арминэ бросила беспокойный взгляд на дерево. Стайка воробьев, весело и безбоязненно, словно тута была их собственностью, хозяйничали в ветвях. Они клевали сладкую ягоду, непрестанно перелетая с ветки на ветку, и от этого ягоды сыпались на землю, их тут же подбирали и съедали младшие сестренка и братишка Арминэ. «Раньше папа тряс ягоды… подумала девочка. — А теперь некому… Может, мне попробовать это сделать?..»
— Теперь, когда папы уже нет в живых, — словно прочитав мысли дочери, сказала Маро, — не знаю, к кому и обратиться за помощью…
Она тяжко вздохнула.
— Конечно, можно было бы попросить дядю Хорена, но он уехал в командировку. Не знаю, кого и просить…
— Никого не надо просить, мама! — с жаром прервала мать Арминэ. — Я сама тебе натрясу ягод, сама!
— Да что ты, Арминэ! — грустно улыбнулась Маро дочери. — Это же мужское дело.
— Почему это мужское дело? Почему?
— Не знаю… Так уж повелось исстари: ягоды всегда трясли мужчины. Да тебе и не справиться, дерево-то вон какое высокое.
— А может, Колю попросить?
— Нет, только не Колю. Он ведь никогда не тряс туту. Да тетя Галя и не разрешит ему, испугается за него. Вот что, сбегай-ка лучше за Азадом, он уже большой мальчик и справится с этим делом не хуже взрослого мужчины.
Азад жил неподалеку. Ему было тринадцать лет, но он учился с Арминэ в одном классе, поскольку из-за болезни пошел в школу позже, чем все его сверстники. Имя Азад значит по-армянски «Свободный».
— Да не надо его звать, мама! Я натрясу ягоды сама — все до единой ягодинки!
Но Маро настояла на своем, и Арминэ пришлось идти за Азадом — самым сильным мальчиком класса.
Тот стоял у своей калитки и разговаривал с Гургеном. Они дружили. Всякий раз, когда Арминэ их видела вместе, она удивлялась: что их связывает? Долговязый, с длинной шеей и маленькой головой, похожий на жирафу, Азад — веселый, беспечный мальчишка — словно явился в этот мир для одних только радостей. Гурген, наоборот, небольшого роста и коренастый, был молчалив и задумчив, будто его денно и нощно гложут заботы.
Против фамилии Азада в журнале почти всегда стояли двойки и тройки, хотя, если случалось ему выучить урок или решить задачу по математике — что бывало не так уж часто, — он мог получить и четверку, и даже пятерку. Но изредка учить уроки, шутя говорил Азад, совсем не значит превращать учебу в привычку. Однако так или иначе, к концу года двойки каким-то чудесным образом превращались в тройки, и Азад к своему величайшему изумлению переходил в следующий класс. Гурген же, действуя по программе максимум, составленной его честолюбивыми родителями, изо всех сил старался выбиться в отличники, но у него это не получалось, поскольку особенными способностями он не блистал. Не успевал он исправить одну тройку, как хватал другую, при этом искренне веря, что корень зла не в нем самом, а в предвзятом отношении к нему некоторых учителей, упрямо не желавших идти навстречу его планам.
