Николай Богданов - Один из первых
— Тпру! — осадил своего коня Кузьма и крикнул что есть силы: — Слезай, приехали!
Вслед за мной он свалился мешком на землю в своей свитке до пят.
Тут же окружили нас ребятишки, но почему-то не решались слезать с коней.
— Кузя, ты чего это задумал?
— Да разве тут можно! Ты видишь, куда заехал?
— Ан тебя сама лошадь завезла?
Признаться, так и было. Я не смог сладить с норовистой клячей, и коняга дяди Никиты сама направилась на этот лужок, вблизи какого-то леса.
— Нет, — решительно сказал Кузьма, — здесь трава едовая, мы сами приехали.
— Трава-то едовая, да место бедовое! — отозвались ребята.
— Это вот пионер выбрал, — сказал несколько смущённый Кузя.
— Пионеру — ему-то что?
— А нам кабы не того!
Опомнившись после падения с лошади, я громко спросил:
— А в чём дело, ребята? Почему здесь не остаться?
При всём желании я не мог ехать дальше — так натёр себе то место, на котором сидел. «Как это будёновцы скакали день и ночь?» — думалось мне.
— Э-э, ты городской и ещё не знаешь, какое это нечистое место! Тут у нас нехорошо!
— Черти, что ль, водятся? — рассердился я.
— Да, водятся.
— Что? Ну уж, это сказки!
— Ну, у вас в городе, может, их уж и нету, их там электричество и трамваи распугали, а у нас темнота! — сказал рассудительно Кузьма, избегая поминать имя чертей.
— А раз так, я тем более отсюда не уеду! Я пионер, нечистой силы не боюсь.
Явись сюда сам чёрт с рогами, я сейчас нипочём не мог вскочить на костлявую спину дядиной клячи. Пусть она хоть немного наестся: глядишь, у неё будут не такие впалые бока.
— Раз пионер за всех отвечает, давайте, ребята, останемся, — заявил Кузьма.
— Оно даже любопытно посмотреть, решится ли против пионера наша нечистая сила, — сказал Парфенька лукавым тоненьким голоском.
Теперь он был в длинной шубе, до пят, но босиком и без шапки.
— Правильно! — согласился и рассудительный Кузьма. — Может, оно и ничего при пионере-то… И наши кони хорошей травы поедят.
— Давай костёр!
— Очерчивай круг, ребята! — лихо скомандовал Кузьма.
Быстро натащили мальчишки сухих прутьев, быстро разожгли огонь, а вокруг провели по земле черту — на всякий случай, от чертей… По их понятиям, это была очень необходимая мера.
Вестница беды
Только развели огонь, как вдруг раздался топот.
Все вскочили, насторожились. Из темноты появился гривастый конь, а на нём Маша в бабьей кацавейке и в шерстяном платке, завязанном сзади узлом.
— Что случилось? Дома беда какая? Ты чего это примчалась? — встревожились ребята.
— Нет, ничего. Я к вам, в ночное.
— Да разве девки в ночное ездят! — крикнуло несколько голосов. — Ты что?
— При старом режиме не ездили, а теперь ездят, — ответила Маша. — Верно ведь, пионерчик?
Все звали меня пионером, а она почему-то пионерчиком, и это очень смущало.
Не дожидаясь ответа, уселась поближе к костру.
Наступило неловкое молчание. Первым его нарушил Парфенька. Он вдруг засмеялся и, будто оправдываясь, сказал:
— Ничего, пионер, ты не удивляйся, у нас это бывает. У нас есть и девчонка — за мальчишку и мальчишка — за девчонку. У Маши отец с войны пришёл безногим, а мальчишек в доме нет, вот она и коня пасёт, и верхом здорово ездит, всё поле сама боронит. А у её соседа Ваньки мать больная, а девчонок в доме нету, так он и за стряпуху и за няньку, хлебы месит, ей-богу, и ребятишек нянчит… Не веришь — хоть завтра посмотрим!
И ребята наперебой стали рассказывать про подвиги Ваньки-няньки, «мальчишки — за девчонку», словно стараясь забыть про сидевшую тут же «девчонку — за мальчишку».
Только Кузьма слушал, слушал да вдруг и сказал басом, как мужик:
— Ну, быть беде, коли баба в ночном!
— Вот глупости! — фыркнула Маша. — Никаких мужиков и баб тут нету, есть мальчики и девочки… А беду я от вас отведу!
— Ты что, колдунья?
— Колдунья! — решительно сказала Маша и засмеялась, повернувшись ко мне: — А ты ещё не знал, пионерчик?
Я, признаться, смутился бойкости девчонки. Стоило её разок пригласить в игру, она уж вон куда — в ночное явилась. Подорвёт она мой авторитет!
А Маша, словно угадав мои мысли, придвинулась ещё ближе и зашептала:
— Пионерчик, наше кулачьё хочет тебя осмеять… И знаешь как?
Пришлось придвинуться поближе, чтобы расслышать её шёпот.
Что-то страшное…
В это время прямо над нами раздался страшный хохот.
Я вскочил. Маша тоже.
А хохот перешёл в плач, потом раздалось уханье…
— Да ведь это же филин!
Сколько раз читал я в книгах об этой птице, но слышал её в натуре, как она пугает людей, впервые. Признаться, стало жутко. Пересиливая страх, я сказал:
— Обыкновенная птица.
— Обыкновенная, — недоверчиво отозвался Кузьма. — А ты поди посмотри!
— И посмотрю! — Было досадно, что я немножко струсил. Хотелось тут же показать свою храбрость. — Ну, кто пойдёт со мной?
Молчание.
— Я бы в лес пошёл, — сказал Парфенька, — а в барский парк боюся…
— А почему?
— Да потому. В прошлом годе наши ребята там клад искали. Каменный подвал вскрыли, думали — богатство: золото, серебро, а там барин лежит в гробу. Как есть целый, в сапогах, со шпагой… Тронули его, а он в труху и рассыпался… Вот страху!..
— Ну и что ж? Это был фамильный склеп дворян-помещиков. Только и всего!
— Склеп-то склеп… — пробасил предостерегающе Кузьма.
— Ой и страшно там!.. Даже днём темно. Огромадные каменные деревья такие… Дом без окон. А в деревьях тёмные дупла. Не ходи, пионерчик! — схватила меня за рукав Маша.
Но после этих слов совершенно необходимо было идти.
Я достал электрический фонарик, поиграл светом на лицах ребят и сказал:
— Ну, кто со мной, пошли!
Никто не отозвался, даже Кузьма. Он чем-то был озабочен больше всех и всё прислушивался, как лошади вкусно хрустят траву.
— А я пойду! — заявила вдруг Маша и решительно поднялась.
Среди ребят поднялся возбуждённый ропот: как это так, девчонка идёт, а они трусят? Мальчишки поднялись, подхватив кнуты и уздечки с железными удилами. Иные вооружились горящими головнями из костра…
Повременив, пошёл и Кузьма.
Навстречу нам из старинного барского парка опять раздался хохот и снова перешёл в плач, в громкое уханье. И, хотя я был уверен, что это филин, где-то под сердцем появлялся холодок и ноги плохо двигались.
«Смелей, смелей, — подбадривал я себя. — Пионер — смел!»
Вот и парк. Ого! Какие здесь неохватные старые липы! А дупла в них — как чёрные пропасти… Хорошо, что в руках электрический фонарик. В каком же дупле страшная птица? А что это за «каменные деревья»? Ага, это колонны барского дома.
Вот мелькнула лохматая тень. И словно провалилась в дупло.
— Видали? Видали? — обрадовалась Маша. — Это птица, у неё гнездо есть. Слушайте, слушайте, птенцы пищат!
Ребята, окружив липу с дуплом, прильнули к дереву и стали слушать. Верно, там, где-то внутри дерева, будто слышалось царапанье и писк.
— Ладно, — сказал вдруг Парфенька, — ты, поди, думаешь, одни пионеры храбрые, а лыковские ребята лыком шиты? Выворачивай, ребята, мою шубу, вот я его сейчас достану!
Он слыхал, что оборотной надо брать в вывороченной шубе, тогда они не угадают, что это человек, и не сумеют отомстить колдовством…
Ребята быстро вывернули шубу мехом наверх. Парфенька влез в неё и стал похож на медведя. По-звериному ловко полез по дереву к дуплу. Я светил ему фонариком. Все затаили дыхание.
Парфенька добрался до дупла и отважно засунул туда руку в меховом рукаве.
В дупле что-то застучало, зашипело, защёлкало. Раздался громкий крик. И Парфенька шумно повалился вниз, размахивая громадными чёрными крыльями, которые вдруг выросли у него за спиной. Ребята бросились врассыпную…
— Оборотень! Оборотень! — кричали они, хотя сами обрядили Парфеньку в вывороченную шубу.
Бросился прочь от дупла и сам «выворотень-оборотень», испуская страшные крики.
А крылья за его спиной вот-вот поднимут его в воздух…
Мне стало так страшно, что я потушил свет фонарика и бросился к костру вслед за всеми. Маша бежала рядом, стиснув мою руку горячими пальцами.
— Ой-ой-ой! — кричал не своим голосом Парфенька. — Помогите, спасите! Ой, улечу!
Он первым примчался к костру и стал носиться вокруг огня, продолжая вопить:
— Улечу! Улечу! Накройте шубами…
Тут ребята немного пришли в себя. Нужно выручать товарища. И, как ни страшно им было, стали кидать на бьющего крыльями, пытающегося взлететь Парфеньку все шубы, свиты, шинели, какие только нашлись.
Выросла целая куча мала, и под ней Парфенька уже не орал, но хрипел, шипел, щёлкал, издавал звуки, совсем не свойственные человеку. Словно в вывороченной шубе был уже не он, а кто-то ещё…
