Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета
И вправду, все чаще к Зуевым наведывались женщины с ребятишками, спрашивали парного молока. Мать отказывала, сердясь и смущаясь: мол, своим детям едва хватает. А люди просили, уговаривали, как будто не могли без этого молока прожить. Странно это было, непонятно. Демка теперь задумывался, отчего так происходит. Вот ему, Демке, начихать на это молоко, а девчонки-близняшки пьют и глазами примеривают: сколько еще осталось в баночке?
Не сразу разберешься, как люди на свете живут.
Проходят своим чередом летние месяцы; незаметно проходят, вроде бы медленно. А глянь — уже осень близка.
Опять я каждый день встречаю Демку то у санатория, то на берегу речки, то возле железной дороги. Демкины белобрысые волосы совершенно выгорели и похожи на льняную паклю; он поздоровел, похудел, нос у него лупится. Он ходит босиком, и ни у кого в деревне я не видел таких черных, как печеные картошки, пяток: пятки трескаются, и Демка мажет их еловой смолой.
Он больше не покрикивает на Маруську; не гордится ролью пастуха, но и не стесняется. Он просто спокоен, как человек, делающий привычную работу.
Маруська не меняется, все такая же лиловая, вислопузая; никак ей не отъесться в нынешнее засушливое лето.
А мальчишки Демку перестали дразнить.
Пробковое дерево
Это Шурка Легошин подбил мальчишек забраться в чужой сад. Шли после купанья с речки, еще светло было. Народу много на улице. А Шурка вдруг остановился, показал глазами на чей-то забор и вполголоса сказал:
— Айда?
Веня Забелкин помялся, оттянул резинку штанов и щелкнул себя по круглому пузу.
— А чего там есть? — спросил он. — Ты лазил?
— Яблонь вроде не видать! — сообщил длинный Ильюшка Киреев, поднявшись на цыпочки и заглядывая через забор.
— Заслабило? — с презрением сказал Шурка. — Чтоб в саду яблок не было? Сейчас грушовка поспела.
— Ну айда… — со вздохом согласился Веня. Его, между прочим, уже мутило от этой кислой грушовки. Дома, в отцовском саду, ее росло много, по утрам отец собирал опавшие яблоки и заставлял есть. «Чтоб все съедено было! — приказывал он Вене, Таньке и Валюхе. — Это витамины! На вес золота! Для вас выращено, поняли?» У Вени от полезных витаминов скулы сводило и язык становился бесчувственный, деревянный. Не язык, а чурка.
Но сейчас ничего не поделаешь — придется лезть. Иначе мальчишки засмеют. Веня еще раз вздохнул, представя себе, как натрясут они мелкой зеленой грушовки, и надо будет жевать ее и говорить, что очень вкусно. (Чужим яблокам положено быть вкусней своих.)
Шурка, Ильюшка и другие ребята быстро вскарабкались на забор. Он был невысок, но весь в желтых лишаях от старости. И Веня полез самым последним, побоявшись, что под его тяжестью трухлявый забор опрокинется. Веня был толстый и тяжелый.
Он лез аккуратно, ощупывая доски руками — нет ли гвоздей? Не зацепишься ли? Отец Вени славился строгим характером и за разодранные штаны мог наложить суровое взыскание.
Наконец Веня переправился через опасную высоту, сполз наземь, и тут мимо него пронеслись мальчишки, вмах сиганули обратно через забор, — только рубаха у Шурки Легошина вздулась, как парашют. Веня и моргнуть не успел.
Что их напугало? А-а, понятно!..
Тявканье послышалось за кустами, злобный хрип, хеканье. Из сплетения веток просунулась собачья морда с прижатыми ушами. Веня ойкнул и заслонил руками штаны.
Собака продралась сквозь кусты, прыгнула — и столбиком села у Вениных ног. Замолотила хвостом. Глаза у нее были наивно-восторженные, она просто-таки улыбалась.
— Тузик… Тузи-и-ик! — сюсюкнул Веня на пробу.
«Гай!..» — восхитилась собака и сцапала пролетавшую муху.
Собака была дура набитая. Она и не думала кусаться. Она игралась! (Отец такую собаку погнал бы со двора в три шеи. «Пес обязан нести службу! — говорил отец. — На это ему зубы дадены!» У самих Забелкиных немецкий кобель по прозванию Пират был самый лютый в деревне. Рвал даже огородные чучела.)
— Шарик, Бобик, фиг тебе в лобик! — сказал Веня и отряхнул штаны. И тут он сообразил, что сможет взять верх над всеми мальчишками. Они трусливо удрали. Их заслабило. А он, Веня, сейчас пойдет и натрясет яблок полную пазуху. Каково тогда будет Шурке, Ильюшке Кирееву и прочей мелкоте? Треснут от зависти!
Веня огляделся. Кругом росли какие-то поникшие кусты с листьями, как серебряные монетки. Справа торчало дерево, похожее на рябину. За ним курчавились другие кусты и дикий виноград. Яблонь поблизости не было.
Впрочем, Веня знал, что умный хозяин не посадит яблоню около забора. Умный хозяин посадит яблоню в глубине участка, чтобы не соблазнять прохожих. И Веня, пригнувшись, пошел между кустами, раздвигая ветки уверенным и бесшумным жестом охотника. Дура собака прыгала сзади, хехекая от радости.
В просвете кустов что-то засияло жестяным блеском. Веня присел, вгляделся… Блестела вода. Небольшое игрушечное озерцо, глубиной по колено, открылось за кустами. Берега его были обложены ноздреватым камнем, торчали цветы из трещин, спускались к самой воде.
А в воде плавали рыбины.
Здоровенные караси, тускло-желтые с чернотой, — мечта всех деревенских рыбаков, великая удача мальчишек, сидящих днями на берегу торфяного карьера, — смутно проглядывались на фоне зеленоватого дна.
Веня пополз, огибая кусты. Собака выскочила вперед, влезла на камень и стала лакать воду. А караси не испугались. Наоборот, они все подплыли к собачьей морде, словно хотели обнюхаться. Это было непостижимо… Но это было!
Веня шлепнулся пузом на камни, забыв про штаны и рубаху. Сунул руку в воду. Теплая, парная вода сморщилась волнами, заколебалась. Караси исчезли, только отблески темного золота, как от затонувших консервных банок, вспыхивали то здесь, то там. И вдруг к пальцам прикоснулось холодное, скользкое, Веня сжал кулак и ощутил, как мелко забилась, задрожала рыбина. Поймал!.. Рукой поймал!.. Веня стал на четвереньки, сунул карася за пазуху. Есть. Не уйдет. Азартная дрожь захлестнула Веню, он почти перестал соображать, — совсем как на рыбалке, когда начинается сумасшедший клев. Что там яблоки, что там грушовка! Провались она сквозь землю! Сейчас Веня набьет полную пазуху карасей, здоровенных карасей, и тогда деревенские мальчишки трижды лопнут от зависти! Просто ума лишатся!
Веня нагнулся и опять запустил руку в воду.
— Дети! — вдруг раздалось совсем рядом. — Дети, ничего не трогайте руками! Лена Семенова, поправь платье.
Веня приник, вжался в камни. На минуту он как бы оцепенел, еще не понимая, что это за опасность, и как от нее удирать. Дура-собака завопила восторженно: «Гай!.. гай!..» — и помчалась на голос. Донесся чей-то визг.
— Дети! Стойте на месте! — сказала невидимая женщина. — Не бойтесь. Собачка не кусается! Ведь она не кусается, Борис Ильич?
— Нет, нет, — ответил стариковский голос. — Не кусит.
Веня осторожно приподнялся, вытянулся, заглядывая поверх куста. Он увидел цветы. Пропасть разных цветов. Все впереди было затоплено цветами. Один только раз Веня встретился с такой пропастью цветов — когда хоронили директора вагоностроительного завода и на Меньшевское кладбище приехала вереница машин с венками на крышах, и все люди были с цветами и ветками, и свежая могила, и вся площадка вокруг исчезли под цветным, рыхлым и тяжелым ковром… Но те цветы на земле валялись или, одрябнув, свешивались с проволочных венков. А эти живо, буйно поднимали кверху свои головки, бутоны и листья.
На летящих бабочек были похожи цветы, на грамофонные трубы, на шелковую сеточку, что бывает на женских шляпах, на елочные свечи, на слепой солнечный дождь, на бумажные фонарики. Цветы стояли выше человеческого роста. Ни женщины, которая кричала: «Дети! Дети!», — ни самих детей не было видно. Только покачивались и вздрагивали шапки цветов, выдавая чье-то движенье внизу.
— Дети, станьте в кружок! Смотрите сюда! Лена Семенова, поправь платье.
И тут над цветами всплыла большая стариковская голова, — особенно большая потому, что вся она утопала в растрепанной, кудлатой бороде и усах. Веня глянул и тотчас узнал старика. Это дед Борис! Конечно же, дед Борис!.. Частенько по утрам Веня встречает его на станции, около магазинов или продовольственной палатки. Вместе с Веней дед стоит в очереди за хлебом, за какой-нибудь дефицитной селедкой, хозяйки здороваются с ним, говорят: «Дед Борис, да ступай вперед, мы позволяем!» — а он, распустив по груди и плечам свою библейскую бороду, шутливо и смущенно отказывается. Борода у него двухцветная: в середине, где глубоко спрятан рот, она табачно-желтая, а дальше в стороны — белая, почти прозрачная, будто настриженная из рыболовной лески сатурн.
Покупая продукты, хитрый Веня экономит деньги. Потом бежит на станцию и берет себе мороженое с вафлями. Дед Борис мороженого не ест, хотя деньги тоже экономит. Подсчитав в ладони медь и серебро, дед Борис отправляется к станционному буфету и покупает стаканчик вина. Отойдя за угол, долго мочит в стаканчике свои всклокоченные усы, пришлепывает губами, жмурится, и выражение лица у него совершенно такое же, как у Вени, облизывающего мороженое…
