Иван Полуянов - Дочь солдата
И Верка отметила с удовольствием, что Маня— синичьи глаза — подражает ей вовсю…
Петр Петрович — преподаватель биологии. Ему далеко за сорок; он лыс, в очках с черной оправой. По тугим щекам от носа прорезались глубокие морщины, и подстриженные сивые усы словно бы заключены в скобки.
Он вошел в класс стремительно. Хвостик темного галстука относило вбок. Его новые ботинки скрипели.
— Здравствуйте, гвардейцы! Как отдохнули за каникулы? Какие новости на ферме, Перетягина?
Маня вскочила, придерживая обеими руками крышку парты.
— На ферме, Петр Петрович? Плохо… С Какао плохо.
— Что с ним?
— Я… — Маня потупилась. — Я кружечку молока налила против нормы. И поносик образовался.
Верка фыркнула: по-но-сик!
Лопушки Маниных ушей заалели ярче кумачовых полосок на рукаве. Она села на место и с обидой зашептала:
— Сама станешь бороться за среднесуточный привес, так узнаешь… Узнаешь!
Петр Петрович склонился над журналом, провел дужкой очков по столбику фамилий. И поднял глаза на Верку.
«Меня? К доске?» — подумала Верка.
И будто отвечая ее мыслям, Петр Петрович кивнул:
— Да, ты… Прошу дневник. Расскажи, что тебе известно о культурных растениях.
Верка в два счета отбарабанила ответ. О, у нее память! У нее усидчивость и пятерки в дневнике!
Но Петр Петрович, по привычке щурясь на потолок и протирая очки концом галстука, медлил ставить отметку.
— Ну-с, у кого есть вопросы?
Поднялись руки. Маня, Маня-то! Сперва выкинула вверх кулачок, потом разжала пальцы и потянулась за рукой с парты. У-у, бессовестная!
— …Еще есть культурное растение — зеленый горошек, — бубнила запаренная Верка. — Из него приготавливают консервы. Еще — цветы канны. Они придают комнате культурный вид…
Поникли белые крылышки фартука, и в голове у Верки был сплошной ералаш.
Петр Петрович листал дневник.
— Т-так. У вас в городе был при школе опытный участок?
— Да, на нем юннаты работали.
— А ты?
— Я не придавала значения, — растерялась Верка.
На перемене ее обступили ребята. Веня Потапов моргал и, оттопыривая толстую нижнюю губу, то и дело дул себе на нос, словно комара отгонял.
— Не придавала значения!..
Ни слова не сказав больше, он пошел вразвалочку, руки в карманах. Ребята потянулись за ним.
С Веркой остались Маня да Леня.
— Авторитета у тебя, — затрясла Маня сережкой, — ну… ни капли нет!
— Нет… — Леня смотрел на Верку сочувственно. — Ничего, мы тебе его пособим нажить.
На стенах в коридорах — и это было необычно— пестрели плакаты, репродукции из журналов, диаграммы… Свободного места нет!
Долго простояла Верка одна у картины. На ней бронзовый солдат с мечом, попирая сапогами фашистскую свастику, держал на руке маленькую девочку, доверчиво обнимавшую его за шею.
И похожа девочка на Верку — точь-в-точь такой была она маленькой. А солдат — на Петра Шереметьева, каким он представлялся Верке в ее тайных, никому не известных мыслях.
Он, солдат Петя Шереметьев, прошел с боями полмира, чтобы спасти эту девочку, и застыл в бронзе — на века. Застыл, держа навечно меч в руке. Тяжелый грозный меч, разбивший фашистскую свастику.
Никого у Верки нет дороже солдата с мечом, потому что всем она ему обязана: и судьбой, и жизнью — так учил ее дядя Николай Иванович.
У каждой девочки, у каждого мальчика есть папа, есть мама. Кто мама у ней, Верка не знает. А папа — вот, с мечом…
Тополя протягивали к окнам узловатые сучья. Между рам белел боровой мох, положенный туда вместо ваты.
Дома тетя проверила дневник Верки и осталась довольна.
— Я не сомневаюсь, детка, что ты покажешь себя с лучшей стороны.
— Что вы, тетя, — затараторила Верка. — Я ж в юннатском классе. Наши ребята, тетечка, сплошь шефы: на телятнике, конюшне, птичьей ферме. А Веня Потапов такой отчаянный… ужас! Он коновод, тетечка! А у Мани — телята. Маня ходит к знатной телятнице области Хомутниковой. Переживают за меня и Маня и Леня: у меня ж авторитета… ну ни капельки!
— Не трещи, ради бога, — замахала на нее Екатерина Кузьминична. — Оглушила!
— А дядя где?
— Ищи ветра в поле, — сказала тетя возмущенно. — С утра на деревне. Все для людей! Весь свет рад на себя перевести!
* * *— Ага, трусишь, — противно хохотал Веня. — Коленками слаба!
— А вот не слаба, — храбрилась Верка и пристукивала лыжиной.
Помпон на шапочке подпрыгивал. Белые олени на зеленом Веркином свитере готовы были поддать рогами Вене. А заодно и Мане: чего она рассылается горохом, подружка тоже еще.
Берег Талицы крут и высок, на нем ни следа лыж. Верка глядела вниз на белое полотно реки, и по спине пробегали мурашки, и холодило в животе. Недаром Маня держится подальше от берега: вдруг Венька столкнет. Полетишь тогда вверх тормашками! Чего доброго угодишь в полынью — Талица из-за быстрого течения и в лютые стужи не замерзает, полыньи коварно запорошены снегом. Кипит, бурлит Талица на перекатах.
За Верку никто, в сущности, не заступался. Ей производили испытание. Мало ли, что ты из города, на деле надо проверить, чего ты стоишь.
Сперва бегали на лыжах за околицей. Верка не отстала от Вени, под конец перегнала его, хотя он и пыхтел, и сопел, наддавал изо всех сил.
И Веня привел их сюда к обрыву.
— У тебя лыжи толковые. Сами бегают! — сбавил он Веркины успехи.
Лыжи у Верки фабричные, клееные, с зелеными елочками, нарисованными на тупых носках. Хорошие, лучше даже, чем у Лени. У Лени — самоделки, выструганные из березы. На носках вырезаны конские морды, вроде тех, что украшают коньки изб. К мордам привязаны веревочки, будто поводья, — держаться за них при спусках с гор. На торцы лыж привинчены шурупами стальные планки. Они не мешают ходу, но при подъеме втыкаются в снег, тормозят, и Леня без палок забирается на любую крутизну, лишь бы снег был плотен и не рассыпался.
— Своей головой дошел. Он у нас изобретатель! — важно пояснил Веня Верке. — А чего ты — хи-хи? Ты придумай сперва такое, смеяться все умеют. Лене бы мотор найти… Небось ты из города не привезла? Куда как вы, девчонки, недогадливы. Лене бы мотор… Он, может, ракету устроил и запустил бы, а уж трактор…. и слов нет!
Леня — мальчик робкий, застенчивый. Вечно улыбается невпопад. И сейчас жмется в сторонке, тянет:
— Чего вы… Ровно маленькие, на самом-то деле.
— Эх, я бы на городских лыжах… — Веня присвистнул. — В два счета, с любой горы!
— Конечно, — поддакнула ему Верка, — если бы не струсил, конечно.
— Я? — Веня выпятил толстые румяные губы, дунул, точно комара с носа прогнал. — Ха! На труса напала… как же!
Верка поправила пуховую шапочку с помпоном, одернула нарядный свитер.
— Конечно, ты боишься! Поэтому и посылаешь меня вперед! Удивляюсь! — Белый помпон на шапочке подпрыгнул. — Удивляюсь, какие здесь несознательные ребята. Девочек вперед с горы посылают. Фи!.. В городе совсем наоборот… Правда, Маня?
Маня, застигнутая врасплох, послушно закивала.
— Я трушу? — вскричал Веня.
— Ты, — спокойно ответила Верка. — Ты слаб в коленках и даже в чашечке.
Веня трахнул шапкой оземь. И — исчез! Под обрывом.
Был на берегу — и нет его.
— Ой, — запоздало ойкнула Маня.
Вниз к реке быстро-быстро несся клуб снежной пыли. От него отделилась черная фигурка, обогнала снежное облако. Взмахнув руками, растянулась у противоположного берега Талицы.
Маня прижала варежки к щекам и затрясла сережкой.
— Ну, шальной, — проговорил Леня. — Никто отсюда не катается. Сиганул-таки Венька! Расшибся, поди… Тут руки-ноги переломать недолго!
— А з-зачем он меня посылал? — Верка дрожала.
— Нарочно! Посмеяться-то сам не свой.
Верка представила, как Веня лежит, и руки-ноги у него переломаны.
— Я спущусь, — сказала она, и коленки у нее враз ослабли.
— Что ты, сойди с глупого места! — испугался Леня.
Верка отбросила в сторону лыжные палки. И нырнула с обрыва!
Она летела зажмурясь. Ветер свистел в ушах. Лыжи вихрили снег.
Подбросило вверх… Еще толчок! Верка ойкнула и полетела головой в сугроб.
Снег рассеялся. Из сугроба торчали одни малиновые шаровары и белые носочки. Лыжи слетели вместе с ботинками. Лыжи и ботинки покупала тетя, рассчитывая, очевидно, что ее девочка подрастет, прежде чем сигать с берега Талицы вниз головой.
Снег залепил уши, набился в рот. Верка без устали плевалась, выкарабкиваясь на белый свет. Она мотала головой, чихала, вытряхивая комья снега. Ресницы слипались, на них таял снег.
— Здорово! — раздалось над ней восхищенно.
— Ты… — заморгала ошарашенная Верка. — Ты, Веня? Ноги-руки не переломал?
