Анна Масс - Белое чудо
— Мне нельзя сдобы.
Она ни на кого не смотрела, сидела, потупив взор, как восточная принцесса.
Раньше у нас за столом было весело и просто. Мы кидались хлебными шариками и хохотали так, что суп брызгал изо рта. Но при Наде мы перестали так себя вести. Она ела очень изящно: отламывала от куска хлеба маленькие кусочки и жевала с закрытым ртом. На Сашу она ни разу не взглянула. А вот Саша то и дело бросал на нее взгляды.
За обедом я посоветовала Наде нацарапать инициалы на алюминиевой ложке. Она с недоумением спросила:
— Зачем?
Я объяснила, что мы все так делаем и, когда ложка снова случайно попадает владельцу, это очень интересно.
— Что тут интересного? — удивилась Надя.
Этого я не могла ей объяснить, как ни пыталась. Просто это была такая игра, мы все в нее играли, перекрикивались через столы, чья у кого ложка.
Нет, не нравилась мне Надя. Она мне уж тем не понравилась, что в нее, по всем признакам, должен был влюбиться Саша.
Когда стали собирать волейбольную команду, Саша спросил у Нади:
— Играешь в волейбол?
— Играю, но не хочу, — ответила она и уселась с книгой на скамейку.
Вслед за Сашей к Наде подошел Гришка, потом Алик с Борисом. Всем почему-то очень хотелось, чтобы она сыграла партию в волейбол. Аня Горчакова прямо заявила мальчишкам:
— Все ясно! Втрескались!
— И ничуть не втрескались, — ответил Гришка. — Она нам даже не понравилась, правда, ребята? Какая-то усатая.
Ура! Не понравилась! И я тут же простила Наде ее красоту.
— Эх, вы! — сказала я мальчишкам. — Ничего не понимаете! Вы только приглядитесь, какая она красивая! Она прямо как персидская княжна!
Гришка тут же заорал:
— Мощным взмахом поднимает он кр-р-расавицу княжну!! — и с подачи запулил мяч в аут, в заросли крапивы.
— Автора! — закричали болельщики, требуя, чтобы Гришка сам бежал в крапиву за мячом.
Я дождалась конца игры — болела за Сашину команду — и пошла в Дровнино пить молоко.
Ствол березы подо мной чуть покачивался, и я представляла себе, будто я на корабле пересекаю штормовое море. А в душе звенела тоненькая струнка: Надя — усатая, а я — похорошела! Я слезла с березы и побежала в лагерь.
А в лагере я сразу узнала новость: приехали на грузовике пионеры из соседнего лагеря и предложили устроить соревнование по футболу. Наша команда к ним недавно ездила и выиграла. Вот они и нагрянули в надежде отыграться. Но не выйдет! Не такой у нас капитан, чтобы позволил команде продуться! И футбольное поле у нас лучше, и вратарь — не чета ихнему, но главное — капитан!
Наши побежали переодеться, а гости уже тренировались на поле. Девочки собрались возле клумбы и решали, кто преподнесет цветы команде победителей. Я с ходу предложила:
— Давайте я преподнесу!
Девочки повернулись ко мне и оглядели с головы до ног. Они ничего не сказали, но у меня вдруг словно оборвалась в душе тоненькая струнка. Что со мной?..
— Это я так просто, — сказала я. — Я не хочу.
— Может быть, Нинка? — предложил кто-то из девочек.
— Да ну, у Нинки ноги толстые...
Я отошла и села на скамейку рядом с Надей. Она читала, как обычно. Мельком взглянула на меня и снова уткнулась в книгу.
— Что ты читаешь? — спросила я.
— «Отец Горио» Бальзака.
— Интересно?
— Ерунда! — коротко ответила Надя.
Наша команда в белых футбольных трусах и синих майках неторопливым бегом направилась по дорожке мимо нас, к полю. Впереди — Саша.
— Саша! — окликнула Оксана. — На минуточку...
Саша подошел, а команда, не замедляя своего торжественного бега, проследовала дальше.
— Саш! Вот ты сам реши: кому из девчонок букет преподносить?
Хоть бы он назвал меня! Вот сейчас — увидит меня и назовет. Ведь мы столько времени сидим с ним за одним столом...
— Вот, пусть Надя, — сказал он и подошел к нашей скамейке.
— И не подумаю, — ответила Надя, на секунду подняв голову от книги.
— Почему?
— Потому что футбол — игра для дураков!
— Ну и воображала! — возмутились девочки. — «Игра для дураков»! Сама дура!
— Почему для дураков? — спросил Саша.
Надя закрыла книгу и положила ногу на ногу. Она была очень самоуверенная. Но — красивая, ничего не скажешь. Саша смотрел на нее восхищенно и чуть-чуть даже испуганно. А она молчала.
— Хоть поболеть придешь за нас?
— Нет! — презрительно бросила она.
«Он ушел, спокойный и суровый, головою гордой не поник... Он даже не взглянул на меня. А зачем ему на меня смотреть? В столовой насмотрелся.
Я улыбалась. Уголки моих губ норовили опуститься, но я усилием воли приподнимала их. Про такую улыбку, наверно, говорят: «дрожащая». Мне стало все равно, выиграет наша команда или проиграет. Я встала, потянулась и медленно направилась к просеке, которая вела в деревню. Когда деревья скрыли меня, я побежала.
...Снова, как полчаса назад, сидела я на березе, в развилке между двумя ветками. Но куда оно девалось — чувство легкости, свободы, счастливой бездумности? Комок стоял в груди, и было мучительно вспомнить, как Саша даже не посмотрел на меня.
Но ведь никто ничего не заметил! Ну и что из того? Я-то знаю. Я теперь все поняла. Тетя Нина сказала, что я похорошела, из жалости! Ничего я не похорошела.
Я откинулась на ветках и стала смотреть в небо. Облака уплыли — белые далекие бриги. Звенели и кусались комары.
— Девушка!..
Я вздрогнула и обернулась. Наверху, у спуска в овраг, стоял мужчина с двумя авоськами в одной руке. Свободной рукой он отмахивался от комаров и вытирал платком по-городскому бледное лицо.
— Извините, пожалуйста... Как мне до деревни Дровнино добраться?
— Через овраг, а потом через поле, — ответила я.
— Далеко?
— Нет, минут десять.
— Да? — обрадовался мужчина. — Значит, говорите, прямо через поле? Никуда не сворачивать? Ну, спасибо, девушка.
Он пересек овраг и, отдуваясь, скрылся за деревьями. А я с изумлением смотрела ему вслед. Он сказал: «Девушка»!
И вдруг комок в груди растаял и вместе с облегчением пришло удивительное чувство:
Я — девушка?!
Ловушка
Я лежу на высокой деревянной кровати и сквозь маленькое окошко вижу ночную деревенскую улицу и контуры леса через дорогу. Я — дачница. Какое скучное слово. Но ничего не поделаешь. Лагерная смена кончилась, а впереди еще целый месяц каникул. Мой брат со своей женой Ритой и ее мамой сняли дачу в деревне, в десяти минутах ходьбы от бывшего лагеря, и я прямо из лагеря перешла на новое местожительство. Теперь на месте лагеря — дом отдыха.
Хозяйка нашей избы уехала в город к сыну. У нас две комнатки, перегороженные фанерной стенкой, не доходящей до потолка, и просторная кухня, где спит Ядвига Васильевна, Ритина мама. Едим мы на крылечке.
Ядвига Васильевна всем недовольна. Ее раздражает, что меня посадили на ее шею, что мы не достали путевок в дом отдыха и вынуждены жить в деревне и ходить в столовую с судками. Впрочем, в столовую с судками хожу я. На отдыхающих из дома отдыха, которые приходят в деревню покупать молоко и черную смородину, Ядвига Васильевна смотрит с завистливым высокомерием.
Алеша за перегородкой негромко декламирует:
Содрогаясь от мук, прокатилась над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.
Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей головой...
— Я сегодня сидел-сидел над статьей — застопорило что-то. Открыл Заболоцкого. До чего же здорово!
Рита хвастается перед подругами, что Алеше звонят из редакций, что его статья была напечатана в журнале «Литературное обозрение» и там ему заказали еще одну статью. Что на кафедре он — видная фигура, что он скоро защитит кандидатскую диссертацию.
Подруги Вавочка и Таточка, тоже дачницы, приходят к Рите и ее маме поболтать. Они могут болтать часами, и в их речи часто мелькают слова: первый муж, второй муж, третья жена, разошлись, сошлись, оставил ей квартиру...
...Я люблю этот сумрак восторга,
Эту краткую ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов — первых слов на родном языке...
— «Человеческий шорох травы»! Как это сказано, Рита, а?.. С ума можно сойти!
— Слушай, — деловитый голос Риты. — В Михайловском магазинчик есть промтоварный. Там те самые сапожки.
— Какие?
— Ну те. Помнишь, я зимой гонялась? Австрийские на меху. За сто двадцать рэ. А тут прямо так стоят, и никто не берет.
— Но, котичка, у нас сейчас нет ста двадцати рэ.
— А если ты у предков займешь?
— Я не знаю... Неудобно...
— Ну, Лешк!.. Ну, подумаешь, неудобно — у собственных предков занять! За статью получишь — отдадим.
