Виктор Голявкин - Полосы на окнах
Сторож нас поразил. Он был очень стар. Совершенно дряхлый старик. Белая борода, как у деда-мороза, свисала на гриву лошади. Похоже, старик дремал. На голове у него была мохнатая папаха. Смешное он производил впечатление. Казалось, если лошадь шагнёт, он не удержится в седле и свалится. Скакать вдоль стены вокруг завода он и не собирался. А скорей всего не мог. Мальчишка здесь явно напутал.
— Ну и дед, — сказал Вовка, — потеха!
— Дряхлый дед, — сказал я, — ну и сторож!
Колоссальная груда трофеев сверкала на осеннем солнце и притягивала, как магнит.
Мы шагнули вперёд, и сторож нас заметил. Дряхлый дед поднял голову и сделал знак рукой, чтобы мы не подходили.
— Да ну его, — сказал я, — не обращай внимания. Не видишь, он просто так поставлен, как пугало огородное. Айда в обход.
Сторож засвистел в свисток, но мы внимания не обратили.
— Пусть свистит, — сказал я, — тоже мне Соловей-разбойник.
Мы не останавливались, и он вторично засвистел. Вдруг хлестнул коня и ринулся на нас галопом. Мы пустились бежать, перемахнули шоссе и влетели в сарай. Смотрим из сарая на сторожа, а он гарцует к нам спиной, на дыбы поднял лошадь, ловкий старик.
— Еле-еле в седле держался, — говорю, — чуть не падал. Никак не ожидал, что припустит.
— Притворялся, — говорит Вовка. — Все сторожа притворяются, чтоб потом схватить.
— Гляди, сарайчик, — говорю, — тот самый. Крыши нет. Минный взрыв оторвал.
— Да ну тебя, — говорит Вовка, — следи за стариком.
— Старик не шелохнётся, вот хитрец.
— Должен же он отлучиться куда-нибудь, предположим, воды попить, да мало ли ещё куда.
Но жажда его, видно, не мучила, и он никуда не собирался.
Поклялись без оружия не возвращаться. Уважать себя не будем, если такое произойдёт.
— Каким образом они мину взорвали? — спросил я, разглядывая небо над головой. — Об камень её трахнули или по-другому? Если они её об камень трахнули, почему же тогда крышу сорвало, а им ничего?
— Ни к чему нам крыша. — Вовка следил за стариком.
— Да я не об ней…
— Откуда я знаю, как они мину взорвали, — сказал Вовка, — сдалась мне твоя мина!
— Да дело не в мине, а ка́к они её взорвали.
— Взорвём с тобой любую мину, понял? Только бы фашисты появились.
— А как?
— С крыши им на головы кинем, понял?
Вдруг слышим конский топот: наш древний старик несётся в клубах пыли вдоль заводского забора. Мы и ахнуть не успели, как он с другого конца выскочил, пронёсся мимо свалки и опять скрылся. Носится по кругу, как в цирке, забавляется себе на здоровье. Мы этого и ждали, но сразу поняли — добежать до свалки не успеть. Маловато для этого времени: старик раньше выскочит из-за забора, чем мы до места добежим. Вокруг камни, кусты, разный хлам. Не ровная тебе дорожка, по которой шпарь без оглядки. И шоссе на пути. Вдруг — машина.
— Если мы сейчас не побежим, — сказал Вовка, — всё пропало. Жди, когда он ещё скакать будет.
Я не решался.
— Ну?
— Вперёд!
Мы поняли друг друга. Выскочили вместе. Бежали как в атаку. Неслись во весь дух. Не споткнулись ни разу. Никогда в жизни я так не бежал; шоссе было свободно, и мы пролетели его, не заметив. Я видел совсем близко свалку, блестел карабин в этой груде… Но уж старик нёсся нам навстречу на своём коне, размахивая хлыстом.
Мы бросились назад.
Старик нас догонял, и мы побежали в разные стороны.
— Старый джигит не обманешь, — кричал он совсем уже близко, — старый джигит сам обманет! Школ бегал, учёба бегал, держи-и-ись!!!
Шоссе мы перемахнули, дальше он нас не стал преследовать. Я обернулся: старик грозил хлыстом.
— Школ не ходит! — орал он. — Прогульщик ходит!
— Какое ему дело до нашей школы, — разозлился Вовка. — Кругом о нас заботятся, будто у нас своей головы нет, верно ты заметил.
— Стерёг бы своё барахло, — сказал я, — а в наши дела не лез!
— Какое же это барахло, соображаешь? — возмутился Вовка.
— Ничего я уже не соображаю.
— Соображай, — сказал Вовка, — если мы соображать не будем, всё провалится.
Забрались в сарай.
Джигит наш уже не скакал. Он, как вначале, стоял на месте и притворялся спящим. В этом мы теперь не сомневались.
— Эх, отличная вещь — подкоп, — замечтался я, — вылезаем мы с тобой возле самой свалки из тоннеля, отряхиваемся, забираем оружие, ползём обратно, снова отряхиваемся…
— Копать-то сколько надо, с ума сойдёшь, пока докопаешься.
— Представляешь, — говорю, — мы с тобой под шоссе копаем, а наверху люди, машины едут… а мы с тобой спокойненько вылезаем под носом у джигита и отряхиваемся…
— Что это ты всё отряхиваешься? Возьми да отряхнись, вон весь в земле, — говорит Вовка.
— Да это я так, просто хорошая вещь — подкоп, замечательная штука в таких случаях, только отряхиваться успевай…
От волнения я и вправду каждую минуту отряхивался.
— А ещё, — говорю, — навести бы на сторожа луч, от которого он стал бы, как волшебник, ме-едленно скакать вокруг завода.
— Мы сюда не мечтать пришли, а за оружием.
— Поди его достань, — говорю, — мало что пришли.
— Давай, давай, — смеётся Вовка, — начни копать своей пяткой, а я тебе носом помогу.
— Нечего смеяться, раз ничего придумать не можешь.
— Будем ждать темноты.
— Много мы там в темноте увидим.
— Я слышал, с караульной вышки с завода прямо на свалку прожектор пускают. Светло как днём.
— А на караульной вышке часовой с винтовкой. И видит тебя как днём.
— Испугался?
— Не хватает, чтобы в меня свои стреляли.
— Пожалуй, верно, — согласился Вовка.
Вдруг он вскочил и заорал:
— Крыса! Смотри, большая крыса!
— Где крыса?
Вовка швырнул в угол камень, и оттуда выскочила страшенная крыса и — прямо на меня. Я отпрыгнул в сторону, а крыса заметалась.
— Кидай в неё! — орал Вовка. — Хватай палку! Бей!
Крыса носилась по сараю. Дверь была приоткрыта, и она не догадывалась туда выскочить. Вовка кинул в неё ещё что-то, она рванула в сторону и пробежала мне по ноге. Я заорал и стукнул её палкой. Промахнулся и попал себе по ноге. От боли взвыл, хромая, побежал за крысой, чтобы ещё ударить её со всей злостью, но она так же исчезла, как и появилась.
— Не видел ли, куда она прыгнула? — орал я.
— Она там! — орал Вовка. — Там!
Возможно, она выскочила за дверь, мы не заметили. Палка моя стукнулась обо что-то твёрдое. Я разгрёб солому в углу, и то, что я увидел, заставило меня отшатнуться и закричать во всю глотку:
— Сюда!
Вовка был за сараем.
— Сюда, Вовка, сюда!
Под соломой лежали карабины и автоматы. Несколько карабинов и автоматов. Немецкие каски и пулемётная лента с гильзами.
— Скорей, скорей, — торопил я, — разгреби всю солому, ух ты, фью-тью-фить!
— Да здравствует крысёныш! — заорал Вовка, кидаясь к оружию.
— Откуда здесь всё это?
— Мальчишки нанесли, бесспорно.
Карабины были без прикладов, только металлическая часть. В одном был затвор. Я щёлкнул затвором, нажал курок. Есть щелчок! Просунул карабин в штанину через пояс. В другую штанину — «шмайсер». Шагать тяжело, не разогнуть колен, да ещё с боков руками придерживай. Спокойненько дойдём, не торопясь, никого не касается. Раздутые штанины не беда. Смотрю на Вовку — по карабину у него в штанине, «шмайсер» не взял — штаны у него узкие, не пролезает. Смешной вид, а что делать? На здешних мальчишек внимания не обращают, а в электричке, в городе с оружием в руках — обратят.
Никогда в жизни мне так ходить не приходилось. Посмотреть на нас со стороны — в обморок упадёшь. Шаг за шагом — на прямых ногах.
Мальчишки нам всё же встретились.
Ватага остановилась, и один из наших знакомых спросил:
— Ну как?
— Никак, — сказали мы вместе.
— Нашли? — спросил наш знакомый. Мы закивали головами в разные стороны.
— Прорвались? — спросил мальчишка.
— Куда?
— На свалку, куда же ещё. Трудно было прорываться?
Мы опять закивали. Я сделал жалкий вид.
— Вас что, били? — спросил мальчишка. — Плёткой били?
Мы закивали головами, мол, били нас плёткой, да.
— А нас не били.
— А нас били.
— Ишь ты, а нас только гоняли.
— Кто гонял?
— Старик, кто же ещё.
— Он нас тоже гонял, а потом как врежет! — сказал Вовка.
— А что у вас в штанах? — спросил один.
Врать было бесполезно. Не могли же мы сказать, что у нас в штанах ничего нет.
— Оружие, — сказал я.
— Вот это фокус, — сказал мальчишка, — оружие в штанах?
— А куда же нам его деть?
— Не в штаны же… — Мальчишки задыхались от смеха.
— Не в руках же нести.
— Выходит, в штанах? — Они опять захохотали.
Если б они знали, чьё это оружие, не стали бы хохотать.
