Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ
— Граждане! Переходите улицу только по зеленому сигналу светофора, — на прощанье громко провозгласил он. — И только в специально обозначенных местах…
Витька мечтал получить шоферские права. И заранее изучал правила движения и все плакаты ГАИ.
…А через три дня Юла получил письмо.
Оно было отстукано на машинке. Всего шесть строк. Юльке сообщали, что он, Юлий Богданов, не может быть зачислен в училище. «По состоянию здоровья…».
Глава IV.ЕЩЕ УДАР
а дворе Юльке теперь проходу не было. Хоть не выходи гулять.
— Разрешите, товарищ генерал? — отдавая честь, каждый день приветствовал его Витька-Башня и делал вид, что осторожно, угодливо снимает пушинку с его плеча. — Смирно! — выпучив глаза, свирепо командовал Витька малышам. — Не видите: сам генерал пожаловал!
И в школе тоже. На доске, где недавно нарисовали бравого Юльку-Суворова, теперь появилась карикатура. Хилый Юлька стоит, понурив голову, размазывая огромные слезы обоими кулаками. А рядом — сам генералиссимус. И изо рта у генералиссимуса вьется надпись: «У меня орлы-молодцы! Хлюпики не нужны».
Было обидно, конечно, но Юла терпел.
Мать два раза бегала в Суворовское. У самого начальника училища и то побывала.
Мать у Юлы крикливая, настырная. И Юла не любил, когда она ходила в школу. А тут обрадовался. Пусть поголосит там, у генерала. Авось тому тошно станет, зачислит.
— Нет, — сказал начальник училища. — К сожалению, никак… Медицинские противопоказания…
И сколько мать ни упрашивала — все без толку.
Юла теперь часто подолгу сидел один в доте. Так он называл тайное убежище в бревнах. Бревна за сараем лежали навалом, и там, возле низенького мотоциклетного гаража, образовалась малюсенькая незаметная клетушка. Пещера. Вползти в нее можно только на животе, сквозь узкую дыру. А потом сядешь и сидишь, со всех сторон окруженный бревнами. Как в крепости. Снаружи тебя и не видать. А ты сквозь узенькие щели все видишь.
Сидит Юла в доте в полутьме, смотрит, как солнце втыкает острые светлые клинки меж бревнами. Как пляшут пылинки в этих лучах. Как паук медленно спускается по невидимой паутинке, — кажется, прямо по воздуху ползет. А в голове одно:
«Не приняли…».
Вдыхает Юла смолистый, крепкий, такой вкусный запах бревен, прикроет глаза и — словно в лесу. А в голове опять бьется:
«Не приняли…».
Да, не повезло.
Юла теперь часто уходил со двора к Веньке.
У Веньки отец изучает разные древние города, тысячи лет назад засыпанные песком. Он ездит в экспедиции, откапывает эти мертвые города, а потом пишет о них книги.
Когда Венькиного отца не было дома, мальчишки забирались в его кабинет и подолгу рассматривали фотографии на стенах, книги на полках, какие-то странные фигурки из бронзы, глины, дерева и кости.
Вот одна статуэтка: худощавый дядька сидит, подвернув под себя по-турецки ноги, и почему-то у него множество рук — штук двадцать. Вот другая — женщина, за спиной у нее крылья.
На подставках стояли почерневшие сосуды с трещинами и отбитыми краями (Венька называл их красиво — амфоры), на стенах висели глиняные плитки-таблички с глубоко вдавленными цепочками каких-то непонятных букв и значков.
— Только руками не трогай, — говорил Венька. — А то отец заругается.
Но и без рук было очень интересно. Как в музее. Тем более — с Венькиными комментариями.
— Вот это — гробница Тутанхамона, — показывал он фотографию. — Когда ее откопали, там одного золота нашли двести килограммов.
А это — табличка с острова Пасхи. Видишь надпись? Ее никто в мире не может прочитать. Сколько лет стараются; а не прочесть.
А вот это — кремневый наконечник копья.
А это — черепаха. Вырезана из кости.
A это — бронзовый нож. Откопан в могильнике.
А это — крылатый козел. Видишь, как здорово он вырезан на бронзовой пластине.
Потом они обычно забирались на огромный кожаный диван и разговаривали. Долго. Обо всем.
Вот и сегодня. Посмотрели музей.
Залезли на диван.
— Очень обидно? А? — спросил Венька.
Юла пожал плечами. Чего уж… Ясно…
— Но ты все таки не кисни, — сказал Венька. Суворовское — это бы, конечно, хорошо. Но двадцатый век — это знаешь какой век? Это век науки! Давай станем учеными. Физиками. Вторая половина двадцатого века — это эпоха физики и математики. Давай?
Юла усмехнулся.
Хорошо Веньке. Он еще в четвертом классе про логарифмы знал. И про интегралы. Такой уж человек. Недаром физик сказал «Ясная голова». Веньке сам бог велел быть ученым.
Ну, а у него, у Юлы, никаких особых научных данных. И к тому же: разве нельзя быть сразу и ученым, и силачом?
Он так и сказал Веньке.
— Можно, конечно, — согласился тот. — Но трудно. Двадцатый век — это знаешь какой век? Это век узкой специализации. Я где-то читал, что в двадцатом веке всесторонних гениев нет и быть не может. Таких, например, как Леонардо Да Винчи. Или Ломоносов. Чтоб сразу и поэт, и физик, и художник, и химик, и изобретатель.
Юла задумался.
— А все-таки противно, — сказал он. — Обидно быть таким вот… доходягой. Слабаком. Дистрофиком. Мужчина же! А вот, допустим, я вырасту. И вот, допустим, у меня жена. А ее какой-нибудь Витька-Башня оскорбит. А я, мозгляк, значит, и защитить не смогу? Так?
Венька пожал плечами.
— Гармоничное развитие, — сказал он. — Это, конечно, превосходно. Об этом еще древние греки писали.
«Все-то он читал, все знает, — мелькнуло у Юлы. — А я?!».
— У них даже были такие специальные сады, — продолжал Венька. — Там мудрецы беседовали себе, закусывая разговоры всякими апельсинами-виноградами. А потом метали диск и копье, бегали и плавали. Потом опять поговорят о чем-нибудь умном, а потом опять побегают, поплавают. Гармония! Одинаковое развитие ума и мускулов.
— Во! — обрадовался Юла. — Чес-слово, эти древние мне определенно нравятся.
Он вскочил с дивана.
— Вот ты, Венька, может, не поверишь. А я, чес-слово, я бы полжизни отдал, чтоб только быть не хлюпиком таким вот, а силачом. Как Али-Махмуд-Хан. Или хоть наполовину. Хоть на четверть таким…
* * *Прошло недели три.
Однажды Венька во дворе подошел к Юле.
— Пошли, — сказал Венька.
— Куда?
— Пошли, пошли. Не пожалеешь.
Вид у Веньки был необычный и таинственный; Юла лишь пожал плечами и зашагал за приятелем.
Прошли по Четвертой линии, потом — по Большому проспекту. Еще свернули. И остановились. На углу прямо к стене дома было прилеплено объявление.
— Вот! — сказал Венька. — Изучай.
И Юла прочитал:
«Ребята! Записывайтесь в детскую спортивную школу. Будут работать секции футбола, хоккея, гимнастики…».
Внизу был указан адрес школы (тут же, неподалеку).
— Ну?! — воскликнул Венька. — Специально для тебя!
Юла молчал. Это было так неожиданно. И так здорово!
— Никогда о таких школах не слышал, — растерянно пробормотал он.
Венька пожал плечами. Вообще-то он тоже никогда не слышал о спортивных школах. Но вот же объявление. Значит, есть такие.
Ребята не знали, что это открывалась первая спортивная школа. Первая во всем Ленинграде.
— А как думаешь? — спросил Юла. — Сразу идти туда? Прямо сейчас? Или подождать?
— А чего ждать? Всяких-разных гавриков знаешь сколько набежит? Завтра придешь, скажут, мест уже нет. И приветик!
Здание спортшколы было старое, облупленное. Когда-то, до войны, здесь размещался рыбный техникум. Дом пострадал от бомбежки и долго стоял пустой. А теперь его слегка подремонтировали и приспособили под спортшколу.
Ребята постояли у широкого облицованного гранитом входа. Полированные каменные плиты были словно изрыты оспинами: следы от осколков снарядов. Были тут щербатины глубокие, рваные, в зазубринах. Были и мелкие, будто кто-то швырнул в стену горсть гороха.
Вошли. В школе пусто, прохладно. Мальчишки пошли наугад, по коридору налево.
На одной из дверей висела табличка: «Старший тренер».
— Войдем? — шепотом спросил Венька.
Юла кивнул. Осторожно постучал в дверь.
— Входи, входи!
За столом сидел высокий, очень симпатичный мужчина. Вид у него был самый что ни на есть спортивный. Синяя тренировочная фуфайка с круглым воротом, синие трикотажные брюки. Лицо загорелое, нос крупный, орлиный, и глаза — тоже орлиные: черные, пронзительные. А под облегающей тело фуфайкой легко угадывались литые мускулы.
— Ну? — сказал мужчина и добродушно улыбнулся. — Что скажете, юные друзья?
Юла, оробев, молчал.
— Мы к вам, — выступил вперед Венька. — Мы хотим в спортшколу.
— Так, — тренер внимательно оглядел Веньку и Юлу. Щупленькие, низкорослые. — Так, — повторил тренер. — Значит, в спортшколу? Оба?
