Люси Монтгомери - Аня из Инглсайда
В комнату, еле передвигая ноги, вошла Нэн, глаза и нос у нее были красны от слез.
— Мама, я должна сказать тебе, я не могу больше ждать. Мама, я обжулила Бога!
Аня опять с волнением ощутила мягкое прикосновение цепляющейся за ее руку детской ручки — ребенок, попавший в большую, по его мнению, беду и ищущий помощи и утешения Она внимательно слушала, пока Нэн, всхлипывая, излагала всю историю, — слушала и ухитрялась сохранять серьезное выражение лица. Ане всегда удавалось сохранить серьезное лицо когда это было необходимо, хотя потом они с Гилбертом могли смеяться до упаду. Она понимала, что тревога Нэн настоящая и мучительная и что необходимо уделить внимание теологической теории маленькой дочки.
— Дорогая, ты ужасно заблуждаешься. Бог не заключает соглашений. Он просто дает — дает, не прося от нас взамен ничего, кроме любви. Когда ты просишь что-нибудь у папы или у меня, мы не заключаем с тобой соглашений, а Бог гораздо, гораздо добрее нас. И Он гораздо лучше, чем мы, знает, что следует дать.
— И Он… Он не заставит тебя умереть из-за того, что я не выполнила обещание?
— Конечно нет, дорогая.
— Но, мама, даже если я ошибалась насчет Бога… может быть, я все равно должна сдержать слово, раз уж я дала его? Я ведь обещала. Папа говорит, что мы должны всегда выполнять наши обещания. Может быть, я буду опозорена навеки, если не сдержу слово?
— Когда я окончательно поправлюсь, дорогая, я пойду с тобой когда-нибудь ночью… и постою у ворот. Я думаю, что тогда тебе совсем не будет страшно пройти через кладбище. Это поможет тебе успокоить твою бедную совесть. Но ведь ты больше не будешь заключать никаких глупых соглашений с Богом?
— Не буду, — пообещала Нэн, не без легкого сожаления. Она отказывалась от того, что при всех его недостатках было приятно волнующим. Но ее глаза снова заблестели, а голос зазвучал немного оживленнее. — Я пойду и умоюсь, а потом вернусь и поцелую тебя, мама. И соберу тебе все бархатцы, какие смогу найти. Без тебя, мама, было ужасно.
— Ах, Сюзан, — сказала Аня, когда Сюзан принесла ей ужин, — какой это мир! Какой это красивый, интересный, чудесный мир! Разве не так, Сюзан?
— Я готова признать, — отозвалась Сюзан, думая о великолепных пирожках, которые только что оставила в кладовой, — что он вполне сносный.
27
Октябрь был очень счастливым месяцем в Инглсайде в тот год, полным дней, когда все просто не могли не бегать, не петь, не свистеть. Мама опять была на ногах и не желала, чтобы к ней продолжали относиться, как к выздоравливающей. Она снова думала о том, что предстоит сделать в саду, снова смеялась — Джем всегда думал, что у мамы очень красивый, радостный смех, — снова отвечала на бесчисленные вопросы. "Мама, а как далеко отсюда до заката? Мама, а почему мы не можем собрать разлитый лунный свет? Мама, а души умерших действительно возвращаются в канун Дня всех святых? Мама, а в чем причина причины? Мама, а разве не лучше быть убитым гремучей змеей, чем тигром, ведь тигр сначала разорвет тебя и съест? Мама, а правда, что вдова — это женщина, чьи мечты сбылись? Уолли Тейлор так говорит. Мама, а что делают маленькие птички, когда дождь сильный? Мама, а мы на самом деле слишком романтическая семья?
Последний вопрос задал Джем — он слышал от кого-то в школе, что так сказала о них миссис Дэвис. Джему не нравилась миссис Дэвис, так как всякий раз, встречая его с мамой или папой, она непременно тыкала его своим длинным указательным пальцем в бок и спрашивала: «Хорошо ли ведет себя Джемми в школе?» Джемми!.. Возможно, они действительно были чуточку романтичны. Сюзан наверняка подумала так, когда обнаружила, что дощатый настил перед конюшней щедро разукрашен мазками красной краски. "Нам пришлось нанести их перед тем, как устроить учебный бой, — объяснил Джем. — Они изображают пятна крови".
Иногда вечером можно было видеть вереницу диких гусей на фоне низко висящей красной луны, и Джем, глядя на них, испытывал непостижимое, страстное желание улететь вместе с ними далеко-далеко, к неизвестным берегам, привезти оттуда обезьян, леопардов, попугаев и все такое и исследовать южные моря.
В звучании некоторых фраз, таких, как «южные моря», Джем всегда находил неотразимое очарование. «Тайны морей» — вот другая такая фраза. Попасть в смертельные кольца питона или схватиться в поединке с раненым носорогом он считал самым обыкновенным делом. А слово «дракон» вызывало у него трепет восторга. Его любимой картинкой, прикнопленной к стене в ногах его кровати, было изображение рыцаря в доспехах на красивой холеной белой лошади, вставшей на дыбы, в то время как всадник поражает копьем дракона, чей великолепный хвост струится петлями и извивами, раздваиваясь на конце. Леди в розовом платье стояла на коленях, спокойная и сдержанная, на заднем плане, молитвенно сложив руки. Не было ни малейших сомнений, что эта леди очень похожа на девятилетнюю Мейбл Риз, за расположение которой уже скрещивались шпаги в школе Глена. Даже Сюзан заметила сходство и поддразнила отчаянно покрасневшего Джема. Но дракон вызывал некоторое разочарование — он выглядел таким маленьким и ничтожным под огромной лошадью. Казалось, что не требуется особого мужества, чтобы проткнуть его копьем. Драконы, от которых Джем спасал Мейбл в тайных мечтах, были гораздо «драконистее». Он действительно спас ее в прошлый понедельник — от старого гусака Сары Палмер. И кажется, она обратила внимание на то, с каким величественным видом он схватил шипящее существо за змееподобную шею и швырнул за изгородь. Но гусак — это, конечно, далеко не так романтично, как дракон.
Это был октябрь ветров, маленьких, что мурлыкали в долине, и больших, что хлестали и раскачивали верхушки кленов, ветров, что с завыванием проносились вдоль песчаного берега, но припадали к земле, когда достигали скал. Ночи, с их сонной и красной полной луной, были такими прохладными, что мысль о теплой постели казалась очень приятной; листики брусники стали алыми, засохшие папоротники — красно-коричневыми, а за конюшней пламенел сумах; зеленые пастбища лежали тут и там как заплаты на сухих, сжатых полях Верхнего Глена, а в углу лужайки, где росли ели, зацвели золотые и желтовато-коричневые хризантемы. Повсюду весело верещали белки, и сверчки-скрипачи аккомпанировали танцам фей на тысяче холмов. И надо было собирать яблоки и дергать морковку. Иногда мальчики ходили с капитаном Мэлачи ловить моллюсков, когда это позволял таинственный прилив — прилив, приходивший приласкать сушу и затем снова ускользавший в свое родное глубокое море. По всему Глену стлался дым костров, на которых жгли листья, а в амбаре лежала гора больших желтых тыкв, и Сюзан пекла первые клюквенные пироги.
Инглсайд звенел смехом от рассвета до заката. Даже когда старшие дети уходили в школу, Ширли и Рилла могли поддержать традицию — они уже подросли и тоже любили похохотать. Даже Гилберт в эту осень смеялся чаще, чем обычно. «Хорошо иметь папу, который смеется», — думал Джем. Доктор Бронсон из Моубрей-Нэрроуза никогда не смеялся. Говорили, что он создал свою практику исключительно благодаря глубокомысленному выражению своей совиной физиономии, но папина практика считалась еще лучше, и лишь те больные, что были совсем уж плохи, не могли посмеяться над его шутками.
Каждый теплый день Аня работала в саду, упиваясь словно вином солнечным светом поздней осени, падающим на красные клены, и наслаждаясь утонченной печалью мимолетной красоты. В один золотисто-серый туманный день она и Джем посадили все тюльпанные луковицы, которым предстояло в июне воскресить розовый, алый, пурпурный и золотой цвета.
— Приятно готовиться к весне, когда знаешь, что еще предстоит мужественно встретить зиму, правда, Джем?
— И делать сад красивым тоже очень приятно, — сказал Джем. — Сюзан говорит, это Бог делает все красивым. Но ведь мы можем немного помочь ему, да, мама?
— Всегда… всегда, Джем. Он дает нам эту привилегию.
И все же нет в этом мире совершенства. Обитатели Инглсайда очень беспокоились из-за Петушка Робина. Все говорили, что, когда другие малиновки полетят на юг, он тоже захочет улететь.
— Держите его взаперти, пока не улетят все остальные и не выпадет снег, — посоветовал капитан Мэлачи. — Тогда он почти совсем забудет об отлете и успокоится до весны.
Так что Петушок Робин жил как заключенный. Он стал очень беспокойным — летал бесцельно по дому или сидел на подоконнике, печально глядя во двор на своих сородичей, готовящихся откликнуться на неведомый, таинственный зов. У него пропал аппетит, так что он не соблазнялся даже червяками и самыми вкусными орешками. Дети говорили ему обо всех опасностях и трудностях, с какими он может столкнуться, — холод, голод, одиночество, бури, черные ночи, кошки… Но Робин ощущал или слышал могучий зов и всем своим существом стремился ответить на него.
