Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей
— Итак, я захожу к Бетхеру во двор, ищу его всюду, затем поднимаюсь на кухню — нигде никого. Думаю — все ушли. Вхожу в сени и вдруг слышу голоса. Хочу постучать и слышу, как произносят ваше имя. Я остановился скорее из соображений такта, чем из любопытства, однако то, что я услышал затем, заставило меня оцепенеть. Ваш драгоценный коллега говорил о некоем наглом хулигане и, насколько я понял, имел в виду вас. Потом речь зашла о фашистских знаках, чем-то связанных с сыном Грабо, Гейнцем, и его товарищами. А вы, дорогой Линднер, «испортили им игру», как выразился Грабо. Судя по голосу, он был возбужден и сказал, что, если вы в скором времени не исчезнете, все присутствующие должны опасаться за свою жизнь. После этого внезапно воцарилась тишина. Я уже подумал, что сейчас выйдет кто-нибудь, и так испугался, что не знал, куда деваться. Но тут этот крестьянин, тот самый, который на родительском собрании так глупо выступал — кажется, его зовут Лолиесом, — заговорил о каком-то револьвере, который в конце концов нашелся, и сразу затем назвал штурмбанфюрера Аренфельда. Должно быть, так он обратился к Грабо, ибо тот, вскипев, заявил, что не желает больше слышать этого обращения. Лолиес, мол, обязан забыть это имя и не употреблять его даже тогда, когда нет посторонних. Называть его так — значит играть с огнем. Снова наступила тишина. Из страха быть обнаруженным я удалился. Вот, собственно, и все. Однако мне сдается, что дело стоит того, чтобы им заняться. — Пастор снова подошел к окну и прислушался.
Стряхнув с себя оцепенение, Линднер подошел к двери, желая удостовериться, не подслушивает ли кто, затем сел на диван и задумался.
— Вы не могли бы назвать участников этого разговора? — спросил он несколько минут спустя.
— Гм. Боюсь, как бы мне не ошибиться. Судя по голосам, там, помимо вашего коллеги, были лесничий и Лолиес. Правда, один голос был мне незнаком — возможно, он принадлежал хозяину дома Бетхеру.
Пастор с нетерпением ждал, что скажет Линднер, но тот сидел, глубоко задумавшись. Внезапно погас свет. Ток опять отключили. Линднер зажег свечу и поставил ее на стол.
— А почему вы рассказываете все это мне? — спросил он наконец. — Разве вам неизвестно, что церковь может рассчитывать на поддержку Грабо и его компанию куда больше, чем на мою? Я убежденный атеист.
Пастор коротко рассмеялся, но в его смешке прозвучало какое-то недовольство, даже обида.
— Я в этом уверен, — ответил он. И на лице его снова появилось лукавое выражение. — Однако, представьте себе, я не пролью ни одной слезы, отказавшись от подобной поддержки.
— Это я вижу. Но почему? Почему вы такой?
— Почему? — Пастор присел рядом с учителем.
Некоторое время оба молчали.
— Я как раз окончил теологический факультет, когда началась война, — проговорил он. — Меня призвали, но не как духовное лицо, а рядовым солдатом. Три года я пробыл на фронте, и с каждым днем это становилось все ужаснее. Я уже не понимал, как господь допускает подобное. Именем его прикрывали убийства, а он, казалось, ничего не видел и не слышал. Как-то осенью мы целый день отбивали атаки Красной Армии, но атаки продолжались и ночью, и весь следующий день. Обе стороны несли тяжелые потери, было очень много убитых и раненых, и когда огонь несколько утих, мне показалось, что я схожу с ума. Погрозив кулаком небу, я проклял бога. Да, да, я вел себя как человек, лишившийся разума. Прошло несколько, часов, и я наконец заснул мертвым сном в своем окопчике. И в ту ночь мне приснился сон. Настал Судный день. Господь творил суд свой. Повсюду на небе стояли в ожидании люди — сотни тысяч людей — и смотрели на него. У его ног я увидел весы: одна чаша для добрых дел, другая для дурных. И когда я по наилучшему своему разумению распределил все дела свои, господь изрек: «Меллер, ты забыл великую вину свою, вину своего времени!» Он сказал это о моем времени, том времени, в котором я жил, — времени окопов и истребления людей. Но я воскликнул: «Невиновен!» Господь же громко, так, что было слышно на всем небе, сказал: «Невиновен лишь тот, кто что-то сделал против преступления своего времени». И тогда я понял и проснулся от стыда.
Пастор встал, но тут же сел на край стола. За его спиной мерцало пламя свечи, на стене прыгали причудливые тени.
— Вот и мой ответ на ваше «почему». Совесть моя — мой ответ.
Учитель Линднер несколько раз прошелся по комнате взад и вперед. Остановившись перед пастором, он протянул ему руку. Оба молчали.
За окнами моросил дождь, и в классе было как-то неуютно. Глаза учителя Грабо блестели за стеклами очков. Каждую минуту он набрасывался на кого-нибудь из учеников.
С утра учитель Линднер не явился на занятия, и никто не мог сказать, куда он уехал. Долго его искали в школе, у знакомых — везде. В конце концов Грабо в припадке гнева скорее прогнал, чем распустил по домам младший класс. Уже не сдерживая себя, он велел передать родителям, что уроков не будет по вине нового учителя. Он, мол, шляется где попало и, очевидно, считает возможным проводить занятия, когда ему заблагорассудится. А он, Грабо, поистине не в состоянии преподавать одновременно в двух классах.
Все это время Друге казалось, что учитель Грабо втайне рад отсутствию Линднера, и его вспышки — дурно разыгранный спектакль.
Время плелось, как усталая кляча. Наконец начался и последний урок. Ребята дремали, сидя за партами, сосредоточив все свои усилия на том, чтобы окончательно не заснуть. Шум автомобильного мотора заставил их встрепенуться. Перед школой остановились две легковые машины. И ученики, осмелев, вытянули шеи, стараясь разглядеть, что там. Бешеный окрик учителя Грабо заставил их повернуться к доске. За окном хлопнули дверцы, и ребятам опять оставалось только сожалеть о том, что они ничего не увидели.
В дверь постучали. В класс вошел незнакомый мужчина в помятом костюме. Ученики поднялись. Он приветливо кивнул им и что-то шепотом сказал учителю Грабо. Все заметили, как Грабо побелел. Какой-то миг он стоял оцепенев, затем, силясь говорить спокойно, произнес:
— Ведите себя тихо, я сейчас вернусь, — и вышел.
Ученикам показалось, что мужчина в мятом костюме хочет им что-то сказать, но он только кивнул им и вышел вслед за Грабо. В коридоре ребята заметили еще нескольких человек, но дверь тут же закрыли, и они никого не смогли узнать.
Весь класс повернулся к Гейнцу Грабо, который сидел теперь бледный, как его отец.
— Это… это гости к нам приехали, — пробормотал он неуверенно. — Они хотели вечером приехать…
Выдумка так понравилась ему самому, что он воспрял духом. Гости на двух легковых машинах — это же высокая честь, всем будет завидно…
И все же Гейнцу не удалось преодолеть свой страх: а вдруг дело со свастиками выплыло?
— Здрасте вам, гости! Как бы не так! Дурак я буду, если это не полиция! — громко сказал Альберт.
И весь класс согласился с ним.
— Брось ты! — зашипел на него Гейнц Грабо, готовый разреветься. — Это наши гости.
— Еще бы! — безжалостно продолжал Альберт. — Шикарные гости. Они еще с твоим стариком кататься на машинах поедут. — И он показал за окно, где как раз в сопровождении двух незнакомых мужчин Грабо садился в автомобиль.
Там же стоял учитель Линднер, который прощался с одним из незнакомцев за руку. Дверцы хлопнули, и машины отъехали.
— Это, брат, важнецкие гости! — продолжал издеваться Альберт. — Гости — высший класс, что и говорить!
Многие засмеялись громко и злорадно. Никто не жалел Гейнца Грабо.
В класс вошел учитель Линднер. Поздоровался он без обычной своей улыбки. Но голос его по-прежнему был мягким и добрым.
— Садитесь! — сказал он. — Последний урок проведу я. Грабо не вернется. Ни сегодня, ни завтра — никогда. Его только что арестовали. — Посмотрев на Гейнца Грабо и Клауса Бетхера, он добавил: — Клаус, твоего отца тоже арестовали. Если хотите, вы оба можете сейчас идти домой.
Гейнц и Клаус, взяв свои сумки, тут же поднялись.
— Минутку, — сказал учитель Линднер. — Я вам сказал, что вы можете идти домой, но будет совсем не плохо, если вы останетесь и выслушаете, что я скажу…
Клаус задержался и хотел было снова сесть за парту, но Гейнц потянул его за рукав, и тот все-таки последовал за ним. Проходя мимо учителя Линднера, Гейнц посмотрел на него с выражением открытой ненависти. Это был очень неприятный взгляд. И все ученики почувствовали себя задетыми.
Оба давно уже вышли, а в классе все еще никто не проронил ни слова. Руди потянулся и этим привлек внимание учителя.
— Извини, пожалуйста, Руди, — сказал он. — Если хочешь, ты, конечно, тоже можешь идти домой.
— Оставьте меня в покое! Мне-то какое дело до них?.. — Руди обиделся и возмутился одновременно. Губы его были плотно сжаты.
Впервые за весь день учитель мягко улыбнулся.
