Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)
Марина сделала несколько снимков у куста бузины, потом хотела еще снять Супрунчука на фоне стены из неоштукатуренного кирпича, но было нехорошо по свету, и она решила не рисковать.
Потом снова была неудачная попытка разговорить Супрунчука, но ничего путного о его трудовых успехах они не узнали. Оказалось, что Петр Степанович, директор школы, очень хороший человек, и Воля Матвеевна, его жена, биологичка, тоже добрая женщина, и Андрей Иванович, завуч, хороший человек, и химичка, и физик, и физкультурник… Вот только немецкий язык Гена ходит на танцы в клуб, а это несолидно… При упоминании о немецком языке порядочно-таки раскисшая Нила встрепенулась, но оказалось, что «немецкий язык» — это вовсе не тот немецкий «язык», который был ей нужен для полноценного портрета Супрунчука, а всего лишь учитель немецкого языка Геннадий Спиридонович. Нила опять впала в состояние сонной задумчивости и вряд ли слышала продолжение рассказа Супрунчука о том, как этот самый Гена подарил ему чудесный, чуть поношенный костюм, который он, Супрунчук, не снимает уже пятый год…
— И вот, эт-та, самый этот костюм на мне он и есть, — закончил Супрунчук свой рассказ, который, конечно же, никуда не записывался ввиду абсолютной его бесполезности.
— Ладно, — вяло кивнула Нила, — теперь принесите альбом с вашими фотографиями. Мы отберем.
Супрунчук снова пошел в дом, и тут Марина впервые заметила, что он как будто немного прихрамывает. Его долго не было. Они молча сидели. У Нилы был усталый и раздраженный вид, она вздыхала и часто потирала виски.
Наконец появился Супрунчук и со своим обычным сокрушенным видом, к которому они уже привыкли, подошел к ним. Он положил на стол одну-единственную фотографию, бледно-коричневую от старости.
— Да так оно… нету больше, — опередив вопрос Нилы, проговорил Супрунчук. — Как-то оно не получилося… Н-да.
Супрунчук был сфотографирован сидящим на канистре из-под бензина, а вокруг расстилалось донельзя взрытое, словно перепаханное, сплошь в каких-то заполненных водой колеях пространство. Лишь вдали, у кромки фотографии, виднелась непонятная темная масса.
— Танк, — сказал Супрунчук и постучал ногтем по фотографии. — Ихний. Наш хлопец гранатой подбил. А вот имени уже не припомню…
— Мы ее переснимем и вернем.
Нила взяла фотографию и спрятала в сумку, а потом на мгновение задумалась.
— Через двадцать минут автобус, — сказала она, глянув на часы, — а потом уже три часа автобусов не будет. Есть ли смысл в дальнейшей беседе? Не уверена… Надо решать, — прежним деловым тоном проговорила она, глянула на неуверенно что-то пробормотавшую Марину и, встав из-за стола, коротко приказала: — Едем!
Когда они, попрощавшись с Супрунчуком, торопились к остановке, Марина обратила внимание на чьи-то тяжелые, прерывистые шаги, не отстающие от них. Она оглянулась. Сзади, задыхаясь и сильно хромая, за ними спешил Супрунчук.
— Ну чего вы идете? — тоже оглянувшись, сказала Нила.
— Дак это… Н-ну. — Супрунчук разводил руками и виновато улыбался.
— Не надо нас провожать, домой идите, — приказала Нила, но все равно до самой остановки они слышали у себя за спиной громкое дыхание и неровные шаги.
Автобус уже собирался отъезжать.
— Извиняюсь, если что не так, — сказал Супрунчук им вдогонку и продолжал стоять, глядя на них в окно с какой-то безропотной застенчивостью, хотя Нила делала ему знаки, чтобы он уходил.
Автобус тронулся.
— Когда надо было от него, молчал как могила, — недовольно проговорила Нила, — а теперь провожает. Не знаю, как из этого можно выкарабкаться…
Она сложила плащ и спрятала его в сумку, а затем, опершись о спинку переднего сиденья, положила голову на руки и закрыла глаза.
На рукаве шелковой Нилиной блузки была гладью вышита какая-то ужасно противная бабочка с нагло растаращенными глазами и толстыми, короткими усами; эта бабочка всю дорогу лезла в глаза Марине, раздражая ее и не давая сосредоточиться на одной важной мысли, которая никак не давалась ей, а лишь слабо брезжила в сознании. Наконец, смирившись перед колдовством мерзкой бабочки, Марина принялась бездумно глядеть в окно, щурясь от яркого майского солнца.
Через несколько дней она принесла Ниле отпечатанные фотографии. Марина волновалась, как бы Супрунчук не получился вымученным и деревянным, но этого как раз не было. Вышло очень даже неплохо. И руки, которыми Супрунчук шарил по пиджаку, и взгляд в сторону, и беглая полуулыбка делали снимок на редкость живым.
— Ну куда это? — сказала Нила, повертев фотографию. — В этой кепке! И вообще — вижу, что ничего из этого не выйдет. Пустой номер.
— А может, заметку в стенгазету?
— Заметку?.. — Нила завела глаза в потолок и подумала: — Выбрось. Даром ездили.
Но Марина не выбросила. Она взяла фотографии домой и спрятала в старомодную, оклеенную ракушками шкатулку, где лежал диплом областной фотовыставки, толстый конверт с вырезками из журналов мод, клипсы-сердечки и фото Димы Сулькина из девятого «а».
Кто читал эту сказку…
Сразу за оградой начинался парк, сейчас разноцветный и яркий, а во дворе росли березы. Берез было много, и они почти скрывали двухэтажное здание с огромными зеркальными окнами. Это было похоже на обычную школу обнявшись, прогуливались девчонки в черных передниках, а мальчишки гоняли мяч, но слышны были тихие звуки фортепиано, а за окнами — бесшумный полет невесомой фигурки, четкие силуэты, слившиеся в синхронном движении, обманчивая легкость поддержек и вращений, лишь глаза выдают усталость. И так каждый день.
Мама остановилась у ограды.
— Ладно, дочь, — сказала она, — возвращайся.
— Будь умницей, — сказал папа и подмигнул Иришке.
— Что я хотела тебе напомнить… — Мама задумалась и поправила очки, но тут же удивленно оглянулась.
Оглянулись и папа с Иришкой. Круглолицая, светловолосая девчонка, стоявшая со своими родителями неподалеку от них, вдруг разревелась. Она уцепилась за руку матери, не отпуская ее.
— Не оставляй меня! А-а-а!.. Не хочу здесь! У-у-у!.. — кричала она, размазывая по лицу слезы.
Иришка озадаченно смотрела на нее, потом тихонько вздохнула и взяла маму за руку.
— Хорошо… да… — сказала мама и поморщилась: девчонка завопила совсем уж громко. — В общем… — Мама укоризненно посмотрела на Иришку. Я бы предпочла, чтобы моя дочь работала головой, а не ногами. Ты понимаешь?
— Ладно, Света, — примирительно сказал папа.
— Подожди. — Мама пыталась заглянуть Иришке в глаза. — Дочь, пообещай мне…
— Да, мамочка, — охотно согласилась Иришка, — обещаю.
— Подожди… имей выдержку. — Мама потерла виски. — Не запускай математику. Физика, а главное, математика — вот удел серьезных людей. Все остальное — блажь! Именно так. — Мама недовольно посмотрела на Иришку.
И хотя Иришка чувствовала себя немножко виноватой, она была просто-напросто счастлива. Она полезла целоваться к маме, но мама отстранила ее и сказала:
— Ну-ну! Имей выдержку.
Зато папа чмокнул Иришку в щеку, потом в нос, и только тогда Иришке стало чуть-чуть грустно.
Она постояла еще немного, прижавшись лицом к прутьям ограды, но скоро желтое мамино пальто стало неразличимо среда деревьев увядающего осеннего парка, и лишь красный папин джемпер еще раз мелькнул за поворотом.
Те, девчонкины, тоже ушли. «Бедная, — пожалела девчонку Иришка. Чего она плачет?..» Но девчонка, несколько раз икнув, внезапно прекратила рев, деловито высморкалась в сомнительной свежести платок и уставилась на Иришку.
— И тебя тоже? — сиплым голосом спросила она.
— Что… тоже? — не поняла Иришка и застеснялась: уж слишком бесцеремонно разглядывала ее девчонка.
— И тебя тоже!.. — уже утвердительно протянула девчонка. — И меня вот… видишь?
Иришка неопределенно кивнула. Она ничего не поняла.
— Я Надя. — Девчонка поплевала на платок и стала тереть щеки. — А ты?
— Ира…
— Ирка, значит. Смотри, чистая уже? — Надя придвинула лицо к Иришке, показывая щеки. Лицо ее не стало чище, и Иришка честно сказала:
— Не знаю.
— Ну и пусть! — махнула рукой Надя. — Видела? Ненормальная!
— Кто? — удивилась Иришка.
— Мамка. Думает, раз она хотела стать балериной, так и я должна.
— Балериной?.. — недоверчиво протянула Иришка, вспомнив низенькую, круглую тетку в растянутой на животе кофте.
— Ага! — торжествующе пробасила Надя. — Представляешь? Это же ужас сплошной. Теперь она хочет, чтобы я!.. А ты совсем некрасивая, — вдруг сказала она и критически осмотрела Иришку. — Некрасивая и худая. Совсем даже как скелет. И как тебя только взяли?.. По блату, да?
