Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета
И колечко Женя не уберегла. Перед самым отъездом умывалась в саду, сняла колечко и положила на лавку. Пришла соседская пестрая телушка и слизнула его…
Уезжали из Нивенска, конечно, ясным днем, и Леша даже не мог подойти к ней на вокзале, чтобы попрощаться. Так и стоял в стороне, сверлил глазами молоденького инструктора из райкома, который, произнося речь, обращался почему-то к одной Жене…
Длинна до Сибири дорога! Качаясь, проносился поезд сквозь березовые рощи, вылетал на солнечные поля, крутилась цветная земля в окнах. Раньше Женя никуда не выезжала из Нивенска, все ей было в диковинку. Но Лешу не забывала, — и с дороги, и потом, когда прибыли на место, каждый день отправляла письма, рассказывала о житье-бытье.
Добровольцев послали строить линию электропередачи. Она протянулась на пятьсот верст, и палаточный городок, раскинутый строителями, совсем затерялся в тайге, — до ближайшего райцентра за сутки не дойдешь.
Женя ничего не скрывала, выкладывала все переживания. Леша умный, он поймет. Писала, что никак не может привыкнуть к новому месту; другие ребята помаленьку обживались, осваивались, а она ходила первые дни как прибитая. Перед глазами все еще мелькала дорога, и Жене казалось, что ее пронесло по этой дороге какой-то шальной силой, словно льдину в половодье, так, что и не успела оглянуться.
Наверно, от этого она так боялась растерять свои старые привычки. В школе она повязывала волосы ленточкой — между прочим, это нравилось Леше — и теперь, как бы ни уставала, делала такую же прическу. Ленточка выцвела, обтрепалась, но Женя все равно стирала ее через день и закатывала в бумажку, чтобы за ночь выгладилась.
Все подруги давно научились носить портянки, а Женя по-прежнему надевала чулки, хотя они ужасно протирались в резиновых сапогах и приходилось штопку накладывать на штопку.
Она жаловалась, что не может привыкнуть к шумной столовке, тряским грузовикам, развозившим строителей на пикеты, к таежным болотам, злоедучему гнусу, от которого разносило носы и щеки…
Девчонки стали неузнаваемы. Даже лучшая подруга Идка Лепехина, которая в школе была такой же тихоней, как Женя, совсем переменилась. Ходила теперь в шароварах, ругалась отчаянно, за один присест могла съесть кирпич хлеба и банку сгущенного молока.
А Женя чувствовала, что остается прежней, — даже смотрела вокруг удивленно. Когда неслышно входила в палатку в своем чистеньком ватнике, с розовой лентой на волосах, казалась среди подруг чужой и нездешней.
Леша отвечал, что как раз это и хорошо, пусть Женя только надеется, не забывает; будущей осенью он тоже приедет на стройку, и все опять пойдет, как в Нивенске…
И Женя надеялась. Она совсем не хотела забывать Лешу. И не виновата, что случилось иначе.
Миновало короткое лето, осенние дожди надымили в тайге, прибили гнус. Хрустнули первые морозцы. Потом замело снегами, засыпало тайгу…
В это время и появился на участке человек, про которого Женя ничего не писала домой.
Дрова начали прогорать. В трубе затихла тяга, и стало слышно, как с мокрого брезента падают капли. Потом снаружи донесся шорох, свист, низкий гул, — это под ветром волновалась тайга.
Женя пошевелилась, разминая затекшие ноги, затем встала и полезла вверх. Надо принести поленьев, — мальчишки затопить-то затопили, а дрова оставили где-то наверху.
В разгоряченное лицо плеснуло холодом. Мороз к ночи завертывал все сильней. Опустив за собой брезент, Женя распрямилась.
Звездное небо стыло над черной тайгой. Не было видно, как раскачиваются ветви, — деревья казались неподвижными, и от этого особенно грозно звучал их глухой шум.
Прозрачная, ледяная луна висела над головой. Ее свет был чист и далек, он словно не достигал земли. И было страшно подумать, что если с тобой что-нибудь случится в эту ночь — будешь ли утопать в снегу, заблудишься, начнешь замерзать — эти деревья останутся по-прежнему неподвижны, и так же спокойно будет сиять ледяная луна…
Женя вздрогнула и, притопывая ногами в сырых валенках, побежала вокруг пикета. Где же мальчишки бросили дрова? На снегу пусто, отчего-то нет щепок и опилок. Она торопливо осмотрела площадку, сунулась даже под края брезента, щупая руками…
Дров не было.
Наверно, мальчишки просто забыли их заготовить.
От растерянности Женя присела на снег, не замечая коченеющих пальцев. Что же это такое? Ведь все пропало… В палаточный городок сбегать не успеешь: туда и обратно восемь километров, да пока поднимешь ребят… Бетон замерзнет. Здесь, на просеке, валяются под снегом стволы сосен и кедров, но у Жени под рукой ни пилы, ни топора…
Она не знала, что делать, и, когда совсем отчаялась — на дороге, за деревьями, вдруг возник и запрыгал теплый лучик карманного фонаря. Чьи-то шаги приближались, уверенно хрупая по снегу. — Женя обернулась и не сразу поняла, кто это.
Серега был одет в полушубок, воротник которого торчал выше головы, и высокие валенки. Но грудь у него была нараспашку, руки без варежек, и казалось, что Серега влез в полушубок нагишом.
Он осветил Женю фонариком и, с удовольствием глядя, как она жмурится, сказал словно сквозь дым:
— Ну, которые тут без меня скучают?
От неловкости и смущения Женя даже отвернуться не смогла, так и сидела на снегу с глупым лицом.
— И не радуется! — удивился Серега. — Вот жук-букашка… Стать смирно, когда с начальством разговариваешь!
Он щелкнул фонариком — луч погас, у Жени в глазах на какой-то момент стало совсем темно.
— Веди греться! — приказал Серега. — Меня в тепле держать положено.
Они влезли в котлован, Серега развалился перед печкой, со смаком закурил. Нос у него блаженно сморщился:
— Люблю, когда Ташкент…
Женя хотела и не решалась спросить — почему он оказался на пикете? Начальство послало его, или случайно завернул, или нарочно?
Серега поймал ее вопрошающий взгляд и объяснил простодушно:
— Танцы, понимаешь, сегодня отменили… Я, было, к девчонкам в палатку, а они пол моют. Выгнали меня: ступай, говорят, к Женьке в котлован, она первый раз дежурит, и ей одной скучно… Вот я и пришел. Делать-то все равно нечего.
У Жени со щек сбежал румянец, глаза погрустнели. Хоть она и знала, что вряд ли Серега пойдет на пикет только для того, чтобы ее увидеть, но все-таки надеялась на другой ответ. А Серега бухнул, как всегда, не подумав, и даже не попытался скрыть, что ему все равно, куда идти.
Впрочем, пускай… Как бы там ни было, а Серега пришел: он, конечно, не откажется помочь, позовет ребят, и они достанут дрова. Все обойдется. Только пускай сначала побудет в тепле, поговорит с ней чуточку.
— Лезь поближе, — сказал Серега. — Разрешаю садиться.
Он обнял Женю за плечи, и она не сбросила руку, лишь улыбнулась ему испуганно.
Серега приехал на стройку прямо из армии. Вернее — не приехал, а попал случайно: по пути домой задержался на участке, загостил у знакомых ребят, да так и остался. Он был шофером, и его приняли сразу.
Через неделю он стал своим человеком, завел дружбу не только с ребятами, но и с девчонками. Заявлялся вечером в женскую палатку, с порога кричал:
— Девки, смирно!.. — и лез обниматься.
Девчонки пищали, били его подушками, дергали за рыжий чуб, — светопреставление начиналось в палатке.
Характер был у Сереги легкий, дурашливый, и нравились ему вот такие шуточки. И девчата понимали его и на Серегу не обижались.
Толстая Идка Лепехина держала себя с мужским полом сурово, только тронь — могла кулаком свистнуть. А при Сереге расплывалась: «Миленький, родименький!» — сама его тискала, как младенца. В голову не приходило — принимать Серегу всерьез.
На работу девчонки сами старались попасть вместе с ним. И скучно не будет, и помочь Серега всегда готов. Только попроси — хоть целую смену за тебя отработает.
Машину он водил лихо. По страшной таежной дороге, где, казалось, и ползком-то не проберешься, кружил как черт, только сосны, жужжа, проносились по сторонам…
Но сначала Женя не замечала его. Глядела, как на пустое место, пока не столкнулась на танцах.
По вечерам в красном уголке строителей — самой большой палатке — подметали пол и растапливали круглую печь, сделанную из железной бочки. Серега садился возле нее с аккордеоном на коленях. Упрашивать его не надо было: играл подряд хоть до рассвета, от удовольствия тряс головой.
Танцевал он с кем попадется. Раза два приглашал Женю, — не спрашивая, не ожидая согласия, хватал и тащил на середину. Женя запиналась от неловкости, у нее щипало глаза, она не слышала ни музыки, ни того, что он говорил, и только чувствовала, что когда кружилась возле печки, то становилось жарко, а в другом углу обдавало холодом…
— Смирна! — кричал Серега после танца. — Объявляю благодарность.
