Холли Шиндлер - Темно-синий

28

Мы на сеансе семейной терапии, что означает: мы готовимся к маминому возвращению домой. Это означает, что наша семья — единый живой организм. Это означает, что пациент не только мама, но и вся семья. Это означает, что мы регулярно натыкаемся на того, кто сузил наш круг и не хочет возвращаться обратно, хотя мама этого хочет. Это означает, что мы приглашаем папу прийти к нам, но он отказывается, к большому нашему удивлению. И еще это означает, что мы учимся общаться, что кажется мне довольно смешным.

А еще мы рисуем генограмму. Это для семейного древа. Семейное древо содержит не только даты рождения и смерти, но еще и ужасную, постыдную информацию, которую ты никогда бы в жизни не записал: болезни, разводы, обиды и разрывы.

Да, семейное древо — семья в данном случае — это я, мама и Нелл, хотя мама до сих пор не определилась насчет Нелл. Каждый раз, когда заходит вопрос о ее отце, у нее начинается истерика.

— Вы не должны восстанавливать то, что с ним случилось. Вы не должны компенсировать это тем, что сейчас хорошо ко мне относитесь, — кричит мама.

— Я не собираюсь этого делать. — Нелл пытается успокоить маму. Но мама в такой ярости, что я удивляюсь, почему ее злость до сих пор не сожрала ее целиком.

Семейное древо — когда наш терапевт спрашивает имя моего отца, я говорю: «У нас такого нет. Разве до вас еще не дошло?» Но он все же заставляет меня записать его, и я убеждаюсь в том, как мало этот парень все же понимает.

После особенно жесткого сеанса наш терапевт (который пахнет как странная комбинация лакрицы и цыпленка с лапшой и овощами, поди пойми!) отводит меня в сторону и говорит:

— Твоя бабушка сказала мне, что ты сомневаешься насчет класса по искусству.

Я уже чувствую себя гвоздем, который забили в стену со всех сторон. И я думаю: Сейчас? Ты хочешь поговорить об этом сейчас? Я злюсь и говорю:

— Вы хотите, чтобы я это тоже записала в генограмму?

Терапевт вздыхает и смотрит на меня так, будто я какой-то стервозный личный тренер, мучающий его бегом с ускорениями. «Ну смотри, — говорит он. — Ты же умная девочка. Я не собираюсь наставлять тебя. Это правда — в данный момент проводятся исследования, изучающие связь между творчеством и шизофренией. Но творчество само по себе не является причиной шизофрении. Субпродукт — может быть, позитивный эффект — возможно, но ты не обнаруживаешь никаких признаков… Класс по искусству не нанесет тебе вред, Аура. Я обещаю».

— Замечательно. Я поняла, — бросаю я, но терапевт хватает меня за руку:

— Мне не кажется, что я тебя убедил.

Я просто отвожу взгляд.

— Вы вообще-то смотрели на нашу генограмму? — спрашиваю я его. — Художник и писатель, верно? Две тупиковые ветви прямо надо мной. И что мне прикажете думать? — Я отворачиваюсь, чтобы терапевт не видел, как на мои глаза наворачиваются слезы, как большие яркие шарики.

Он поднимает голову:

— Ренуар, Энни Лейбовиц, Рафаэль, Айседора Дункан, Стейнбек, Пол Ньюман, Джон Леннон, Тони Моррисон…

— Что это? — перебиваю я.

— Художники, каждый из них… Некоторые мятежные и своенравные, но ни у кого ни единого признака душевной болезни, о которой мы говорим. Мне продолжать? Давай посмотрим. — Терапевт в задумчивости прикрывает глаза. — Клинт Иствуд, Тонни Беннетт, Лэс Пол, Перл Бак…

— Вы смеетесь надо мной, — фыркаю я.

— Нет. — Терапевт пожимает плечами. — Дело в том, Аура, что список здоровых художников куда больше списка нездоровых. Я могу сказать тебе со всей откровенностью, что нет никакой связи между душевным заболеванием и творческим процессом. Поняла? Никакой. Я понимаю, у тебя есть некоторые опасения — и вполне оправданные, — основанные на истории твоей семьи. Но класс по искусству не нанесет тебе вреда, Аура.

Я действительно не знаю, что мне делать, — мне кажется, я похожа на птицу, запертую в своей клетке на всю жизнь, для того чтобы просто поднимать голову в замешательстве, когда кто-то наконец открывает дверцу. Я спешу догнать Нелл, которая всегда очень эмоциональна после сеансов, и понимаю, что она, наверное, уехала бы без меня.

Дома Нелл всё приводит в порядок — вытирает пыль, скребет стены и двигает мебель. Она развешивает некоторые из маминых законченных картин. Она пылесосит и разбрызгивает полировку на мебель. Она покупает новые зеркала для передней и для ванной.

Она заходит во все комнаты, кроме маминой.

Все выглядит точно так, как было в ту ночь, когда приехали санитары; дверь закрыта, и поэтому никто из нас к ней не подходит.

Иногда, когда ты избегаешь чего-то, у тебя появляется больше работы, чем если бы ты обращал на это внимание. И я наконец поворачиваю ручку и шагаю внутрь. Я подбираю разбросанные кисти, снимаю забрызганные краской занавески, срываю ее наволочки, подтыкаю уголки свежих простыней под матрац и аккуратно и плотно застилаю постель. Вытираю пыль и работаю пылесосом, собираю кристаллы, которые я использовала для сеанса.

Когда я заканчиваю, все еще остается проблема с маминой фреской. Она по-прежнему просвечивает через слой белой краски, которую я нанесла в жалкой попытке избавиться от нее. Мама использовала так много вангоговской желтизны, что стена теперь выглядит как лампа с наброшенным на нее тонким шарфом. Я вздыхаю, смотря на нее до тех пор, пока глаза не застилает пелена.

Искусство не нанесет тебе вреда. Слова нашего терапевта отдаются эхом, как голос в душевой кабине. Знаете, даже самый мерзкий голос хорошо звучит в душевой кабине. И вот эти слова начинают откликаться мелодией. Искусство не нанесет тебе вреда. Мне нравится, как это звучит.

Нелл выставляет свои работы в первую пятницу декабря в «Артуолке». Я тоже прихожу, одетая в другой ансамбль Нелл — этой женщине нравится покупать мне одежду, да и кто я такая, чтоб разубеждать ее? Сегодня вечером это платье в форме трапеции, ярко-оранжевое, которое вполне старомодно, чтобы сочетаться с автопортретами, которые Нелл (как сказали бы) сделала в свое время. Еще она одолжила мне несколько хитрых пуговиц, которые провалились на дно ее шкатулки с драгоценностями, как изюм проваливается на дно коробки с мюсли, когда ее забирают со склада в продуктовый магазин.

Это довольно щепетильное дело, честно говоря, когда много умников (в основном из университета) потягивают вино из бокалов и смотрят на жизнь Нелл как на самый обычный предмет. Обычные двумерные изображения. Я чувствую, что мне хочется собрать волосы в пучок, не спеша подойти к ним и сказать, чтобы они забрали свои псевдоинтеллектуальные выводы из студии моей бабушки. Чтобы они применяли свои суждения где-нибудь еще, потому что это и моя жизнь тоже, а не только жизнь Нелл, потому что мы все связаны. Мы трое — мама, Нелл и я.

И вдруг я точно знаю, что делать с маминой стеной в спальне.

Когда мы с Нелл наконец возвращаемся домой, я вскрываю маленькую баночку зеленой краски — не могу положиться на тюбики с акрилом или с маслом, потому что то, что я хочу нарисовать, будет довольно большим. Мои руки как будто резиновые, когда я макаю кисточку в краску, и мое сердце бьется так сильно, что мне даже больно. Я прижимаю кисть к стене. Я и правда это сделаю?

— Искусство не нанесет тебе вреда, — говорю я сама себе.

Я облизываю сухие губы и трясущейся рукой провожу по стене длинную горизонтальную линию. Она выглядит очень жалкой, но я слышу мамин голос: Не разочаровывайся в своей первой линии — конечно, она не определит всего рисунка и не будет определять, пока не растушуешь ее и не положишь правильные тени.

Я открываю банку синей краски, опускаю в нее кисточку, смешиваю, взмахиваю. Моя рука начинает подниматься, как будто я только что чудом излечилась от болезни Паркинсона. Мои мазки становятся быстрее и увереннее. Я смешиваю, наношу краску, использую кончики пальцев там, где кисть делает не то, что я хочу.

Я беру один из маминых угольков, чтобы начертить лица. У меня есть несколько фотографий Нелл, и они мне в этом помогут. Рисуя, я смотрю на автопортреты Нелл, которые она сделала тридцать лет назад, и на фотографии моей мамы, когда она была в моем возрасте.

Я рисую их молодые лица, и свое тоже, используя зеркало, вспоминая те уроки, когда мама учила меня, насколько удалены должны быть глаза и как положить тени около носа, и потом рисую опять — длинные волосы, руки, три груди, но только один хвост, длинный, мерцающий зеленый русалочий хвост. Потому что мы все трое разные, но очень похожи. Мы все из одной кожи, из одной истории.

Похожие книги на "Темно-синий", Холли Шиндлер читать полностью, без сокращений.

Жюль Верн - Миссис Брэникен

Жюль Верн - Миссис Брэникен

Агата Кристи - Трава смерти

Генри Хаггард - Священный

Томас Лиготти - Ангел миссис