Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва
На последней строчке карандаш сломался в дрогнувшей руке Марты. И все страхи вдруг снова вернулись.
– Ты что, Марта, испугалась чего-нибудь?
– А что там грохает? Говорили же – перемирие.
– Перемирие и есть, – успокоил ее Алешка.
Грохнули, нет, скрежетнули на рельсовых стыках, всего лишь колеса тронувшегося наконец поезда…
Ну а Деда – Александра Извида – Саньку Третьякова не мучили никакие страхи. Да и чего бояться, если ты на родине, если веришь в своего отца, в свою правду и в свои знамена? Он, конечно, скучал по Марте, начал скучать, едва успев попрощаться. Тем более, у нее и с родиной и со знаменами все как-то запутано, отца убили и мама далеко. О своей матери он тоже волновался. Она там, в Городе. Но генерал Третьяков говорил, все нормально, а у Саньки не было оснований ему не верить.
А сейчас Санька спал, сладко и безмятежно, как спят обычно совсем маленькие дети. И снилось ему, что они с Мартой бегут по синему ледяному озеру. Кругом зима, снег, а они босые, в летней одежде посреди метели. Он-то, Санька, никогда не мерзнет. А Марта?
– Не холодно тебе?
– Ни капельки! Я, наверное, морозоустойчивостью от тебя заразилась. Или от Александра. Вы с ним почему-то похожие, хотя и разные тоже. Вот и имя у вас одинаковое! Только бежать уже надоело. Все снег да лед. А я Деда твоего сказочного увидеть хочу, чтобы и мое желание исполнил. Или ты выдумал все?
Санька хочет обидеться, но во сне почему-то не получается. А снег вдруг превращается в шумный и веселый ливень.
– Скорее, а то совсем промокнем!
– А если лед от дождя провалится?
– Нам-то что! Дорога уже кончилась!
– Да нет же, наоборот, только началась.
– Но дом – вот он, на краю леса.
Хотя, наверное, это не тот дом. Он двухэтажный и кирпичный, а не деревянный, как был у Деда. И со второго этажа им машет незнакомый мальчишка. Ой, как это незнакомый? Это же шахматист Мишка Громов! Как же давно они не виделись!
И Санька смеется, не просыпаясь. Потом его смех обрывается, а брови на мгновение сходятся: не как у мальчишки – как у много пережившего солдата, который все время начеку. Что-то грохочет – не во сне, наяву. Но это всего лишь петарды, которые взрывают ребята во дворе. Вот дурачье, не надоели им, что ли, взрывы настоящие?
Санька перевернулся на другой бок, снова взял Марту за руку, и они побежали в дом, к Мишке. Надо же их с Мартой, наконец, познакомить…
– Алик, стреляют, опять стреляют?
– И что тебе, Вик, все время стрельба мерещится. Перемирие же. Видишь, там рабочие дорогу ремонтируют. Вот и грохочет. Да еще и ливень разбарабанился!
Вик облегченно вздохнул и опять начал теребить бирку на запястье.
– Оставь ты ее в покое! Не дай бог, отвалится, через границу тогда не пустят.
До границы с зоной Евросоюза колонне автобусов с детьми-беженцами оставалось ехать минут тридцать. В перемирие это не опасно. Но Вик почему-то боится. А вот Алексис Паметан, лучший ученик своей гимназии (теперь уже бывший), больше ничего не боится. Ну, если честно, почти ничего. Через две недели ему исполнится шестнадцать – и тогда так просто уже не уехать. А значит, надо спешить. Ведь его ждут те, кому важно умение Алексиса изобретать умные бомбочки. Его бомбочки им очень нужны, чтобы показать всем этим госпожам Тодам, всем этим холеным сволочам, кричащим о свободе и демократии, чтобы безнаказанно красть и убивать, – что такое настоящая война и настоящая смерть. И он, Алексис, отомстит им за Мартика, за остальных ребят – за всех отомстит.
Вот только Вик, тринадцатилетний Виктор Зик, с которым они вместе раскидывали листовки и стояли на той школьной линейке перед орущим Баком, сидели на допросах в отделе госбезопасности… Он до сих пор считает себя предателем, и потому боится. А значит, не приспособлен к той жизни, которую собирается вести Алексис. И как назло, Алексис пообещал родителям Вика присматривать за их сыном. Ну а не пообещал бы? Вик никакой не предатель. Но если Алексис бросит его, то сам станет самым настоящим предателем. Вот этого-то он и боится, только этого и боится. Тогда мсти – не мсти, ничего уже не изменишь. И потому Алик еще ничего не решил…
На самом деле, было не так уж и рано. Но Александру казалось, что Город еще не проснулся. Наверное, потому, что на улице почти не было людей. Дождь их, что ли распугал, загнал по домам и офисам? Уж лучше дождь, чем снайперы и воздушная тревога. Дождь – это вообще отлично, особенно когда начинаешь новое дело.
Но юноша в военной форме со срезанными знаками отличия и в камуфляжной куртке скорее возвращался к прежней жизни. Только сам он был уже другой. Остановился на перекрестке. «Сначала домой или в школу? В школу!»
На пороге гимназии уже не стоял Черный Иосиф. Сколько бы ни оставалось жить этому древнему чудовищу, к детям его не подпустят. А замдиректора Бак отправили на повышение – в департамент языковой безопасности. Во время войны этот тип безопасности, безусловно, наиважнейший, особенно для самих работников департамента. Ведь чем дальше от фронта, тем безопаснее! Ну и ладно. Главное, чтобы и этот до ребят не дотянулся.
Директор Силик смотрел на своих учеников, собравшихся в актовом зале. Он знал, помнил и видел их всех, – даже тех, кто не мог прийти на сегодняшнее собрание. Томас Оданс – разве поверишь, что недавно он был незаметным тихоней? Мила Тира, которая всегда поможет в беде. А рядом могли бы сидеть их друзья – Марта Даба и Александр… нет, не Извид, – Третьяков. И Костя Веткин, друживший со взрослым Гамлетом Мкртчаном. Вот он, Гамлет, клюет носом на заднем ряду. Почувствовал взгляд директора, тряхнул головой, подобрался. И Алекс – Алеша Воробьев. Робкий Виктор Зик, не побоявшийся ввязаться в историю с листовками, решительный, умный и упрямый Алик Паметан. Его гордый друг Мартин Смеос. Маленький Дин Даба и его старший брат Александр.
Вдруг что-то глухо ударило в оконную раму. Потом опять и опять.
– Господин Силик, стреляют, что ли? – подал голос Деннис Меркалис.
– Ага, стреляют – снежками! И прямо по окнам, – откликнулся Томас. Забрался на подоконник и стал отдирать клеенную-переклеенную раму. Наконец рама поддалась, бабахнула, распахнулась.
В зал ворвались дождь, весенний ветер, что-то еще – неуловимое и прекрасное.
– Ты совсем обалдел, да? Разобьешь, директор Силик ругаться будет! – крикнул куда-то вниз свесившийся из окна Томас.
– А ты – ты не обалдел? Свалишься же, костей не соберешь! – Александр запрокинул голову, едва успел подхватить упавшую фуражку (уже без кокарды). И вдруг в каком-то кураже подбросил ее, снова поймал и снова подбросил.
– Эгей! – кричал Александр. – Я вернулся, я вернулся, я дома!
Томас снова распрямился на подоконнике, повернул к залу мокрое от ливня лицо, счастливо улыбнулся:
– Это Даба, Александр. Милка, это Александр. Он вернулся.
И тут все повскакивали с мест и ринулись к окнам. Бах, бах, бах – распахивались они одно за другим.
– Ребята, осторожно, не вставайте на подоконники! Не высовывайтесь из окон, не толкайтесь, ради всего святого! Вы же можете сорваться, это очень опасно! – умоляла госпожа Анна. – Эрик! Ну что же ты молчишь, скажи им хоть ты. Директор Силик, пожалуйста, угомоните их!
Ее не слушали.
– Вернулся, вернулся! Он вернулся! – кричали уже все. И никто не толкался, и никто не выпадал из окон.
Александр Даба вернулся – значит, вернутся и остальные, рано или поздно, но обязательно вернутся…
декабрь 2002 – июль 2013
