Макар Последович - Магистральный канал
— Что ж делать, — вздыхала сестра. — Не всегда человеку доводится жить в веселье. Разные бывают в жизни обстоятельства и разные приходят в голову мысли. Когда я бываю среди молодых, жизнерадостных людей, которые не знают, куда девать свою силу, я думаю, что все на свете такие же веселые и здоровые. И что нет на свете больных, нет смерти. А приду в больницу, насмотрюсь на больных, наслушаюсь их стонов, и мне кажется, что весь свет стонет. Это как где, хлопчик, приходится человеку бывать.
Но тут сестра вдруг оживилась и разъяснила:
— Люди в большинстве умирают от своей неосторожности. Им говорят одно, а они не слушаются и даже часто делают все наоборот. Говорят им, что надо беречься, а они считают это ненужным, излишним. Вроде кому-то захотелось к ним придраться… Что же тогда выходит? Скажи мне, Мечик.
За свою недолгую жизнь Мечик успел вдоволь наслушаться поучительных историй, особенно от матери, чтобы не догадаться теперь, какой дальний прицел взят этой теткой. Она хотела услышать от Мечика подтверждение тому, что все несчастья и даже смерть происходят от непослушания. Она, как видно, хотела, чтобы он, Мечик, покорно спрашивал у нее: лежать ли ему на этом боку или можно повернуться на другой? И, самое главное, чтобы он не лез в окно, не выглядывал через него на улицу, полную яркого солнца, жизни. Спеленатой, закутанной в пахнущее лекарствами одеяло куклой должен быть Мечик! И это в такое время, когда там, за окном, все благоухало теплым, ласковым ветром, пышными цветами лета… Поэтому мальчишка охотно согласился, что смерть, конечно же, всегда бывает от непослушания.
— Значит, ты никогда не будешь без разрешения расхаживать по палате? Не будешь лезть в окно? — подхватила сестра.
— Никогда! — подтвердил Мечик и, чтоб еще больше усыпить ее бдительность, наспех придумал такую историю: — В нашем колхозе был хлопец Васька. И вот один раз мать велела ему принести щепок на растопку. Сказала раз, он не пошел. Сказала в другой раз — все равно, что горохом об стенку. Не пошел. Так представьте себе, в тот же вечер хлопец взял да и помер… Вот какой у нас был случай, тетя Вера.
Тетя Вера сперва с недоумением посмотрела на Мечика. Но выражение лица у него было таким невинным, таким искренним, что никак нельзя было усомниться в правдивости его слов.
С тех пор она стала отлучаться из комнаты, в которой лежал Мечик, то на одну, то на две минутки, чтобы тут же неожиданно вернуться и проверить, как действуют на Мечика ее спасительные поучения. Мечик лежал пластом, даже повязка на голове не была сдвинута, даже складки на одеяле были на прежнем месте. И выражение лица у Мечика было таким невинным, таким подкупающе-чистым, что тетя Вера решила теперь отлучаться со спокойным сердцем уже на десять, на двадцать минут. Она выходила в коридор, подавая, однако, сигнал нашему герою о каждом своем шаге своеобразным шарканьем туфель. Это шарканье Мечик научился распознавать среди самых разнообразных звуков, и это позволяло ему своевременно соскочить с подоконника и улечься как следует под одеялом.
Мучительной, непредвиденной каторгой была для Мечика больница! Что-то там ребята делают в колхозе в это время, в эту минуту? Как теперь выглядит болото? Было ли письмо от отца? Где он теперь и знает ли он, что Мечик оказался в больнице? И, наконец, почему к нему не заходит мать?
Но первым человеком из такого далекого теперь «Зеленого Берега», которого увидел Мечик, был дед Брыль. Произошло это следующим образом. Выпроводив из палаты сестру, заранее пообещав ей, что не будет даже и шевелиться, Мечик сразу же, как только закрылась за ней дверь, взобрался на подоконник и стал наблюдать за тем, что творится на шумной местечковой улице.
Но лучше бы он не смотрел своими беспокойными глазами из окна. Ведь то, что он видел, было для него настоящей пыткой. Ему хотелось как можно скорее раскрыть окно, тайком выбраться из этой ненавистной комнаты и никогда, никогда сюда не возвращаться.
Сперва мимо больницы прошла компания таких же, как и он, Мечик, ребят. Их длинные ореховые удилища, котелки для рыбы, надутый черный круг автомобильной камеры до боли сжали сердце Мечика. Вскоре по улице промчался в сопровождении шумного эскорта своих товарищей краснощекий мастер летного дела. В руках он держал тонкий, как паутина, шнур, на конце которого покачивался в чистой голубизне неба белый бумажный змей…
И вдруг на противоположной стороне улицы блеснула синяя сталь новенького охотничьего ружья. Это была двустволка, и нес ее, важно вскинув на плечо, старый колхозный сторож дед Брыль.
— Антон Николаевич! Антон Николаевич! — заволновался Мечик и рванул от себя раму. — Поглядите сюда, Антон Николаевич!
Дед Брыль растерянно оглянулся, не догадываясь в первую минуту, откуда несется этот дикий вопль.
Но уже минуту спустя колхозный сторож стоял возле самого окна и строго допрашивал, почему очутился этот зеленобережский верхогляд в больнице. Потом, положив свой дорожный мешок на землю и приставив ружье к стене, старик взобрался на подоконник и, удобно разместившись на нем, стал рассказывать о приключениях с бобрами.
— И теперь я, жевжик, еду из научной командировки. Дали мне премию — новенькую тулку. И благодарность у меня есть от самого президента!.. Но если б ты знал, о чем я только не наслушался в этой научной командировке… Это ж такая несправедливость, такая несправедливость…
При этом дед Брыль зло сплюнул и так выругался, что Мечик даже вздрогнул.
— Приобрел я, Мечик, много научных знаний о разной живности. И вот оказывается: щука, дрянь эта вредная, гадина бездушная, что жрет, как не в себя, разную тихую рыбку, живет почти триста лет. Слыхал ты?
— Слыхал, — подтвердил Мечик, запахивая халат.
— Слыхал?! — удивился старик и вдруг закричал в большой обиде: — Слыхал!.. А почему человек живет намного меньше? A-а? Человек ведь, если захочет, может распоряжаться всюду и всем на свете? Он все переделывает на свой лад, ему все на свете подвластно? Почему же он, человек, живет так мало?
Этот философский вопрос оказался неожиданным и очень трудным для Мечика. Поэтому он признался с полной откровенностью:
— Мы этого еще не проходили. Учитель нам ничего не говорил.
— Не учили… Не проходили… Не говорили… Дурак тот, кто надеется только на других. А ты, хлопец, сам до всего доходи, сам добивайся знаний. Чтоб тебя потом никакой прохвост обдурить не мог, чтоб никакой наглец или недоучка не сбивал тебя с правильного пути. И запомни: что упустишь теперь — в молодых годах, с быстрым разумом, — того уж не наверстаешь в старости. И тогда пожалеешь, да будет поздно.
Беседуя о таких сложных проблемах, ни Мечик, ни дед Брыль не слышали, что происходило за их спиною в комнате. Они не слышали, как скрипнули двери, как в комнату вошла сестра да так и онемела на мгновение при виде такого грубого и нахального нарушения правил больничного распорядка.
— Гражданин… Отойдите от окна, гражданин! — слишком поздно услышал Мечик ее крайне возмущенный голос. — Иначе я вызову милицию!
Мечик от неожиданности чуть не свалился с окна на улицу. Дед Брыль, наоборот, проявил железную выдержку.
— Замолчи ты, баба, — махнул он рукой в сторону сестры и, словно ничего особенного не случилось, снова повернулся к Мечику: — Так я тебе, жевжик, и говорю…
— Отойдите от окна! Я сейчас же позвоню в милицию, чтоб вас забрали и наказали как следует за такое хулиганство!
— Угомонись, баба. Дай спокойно поговорить с соседом…
— Антон Николаевич! — прошептал Мечик, сползая на животе с подоконника. — Это не баба, а тетя Вера…
Но старика уже трудно было удержать. Он стал удивительно упрямым.
— Все равно. Кому тетя, а кому баба. Она еще милицией, будто старорежимной жандармерией, стращает… Да знаешь ли ты, баба, что там два наших колхозника служат? А они-то меня знают лучше, чем тебя. Я четыре тысячи трудодней выработал за двенадцать лет… Четыре тысячи…
— Вы долго еще будете тут скандалить?.. Хлопец еще не оправился от воспаления легких, а вы хотите, чтоб он снова простудился на сквозняке.
Дед Брыль что-то пробормотал и не торопясь сполз с подоконника на улицу. Рамы захлопнулись за ним с такой силой, что даже стекла зазвенели.
Приход старого сторожа послужил как бы сигналом для многочисленных посетителей. Через час в палату вошла мать. Она переступила на цыпочках через порог и так же неслышно подошла к сыну.
— Мечик мой… любимый мой…
Губы ее дрожали. Дрожали, поправляя одеяло, и руки. Ей все еще не верилось, что опасность уже миновала, что самое страшное позади.
— Они, доктора твои, самые дикие люди! — начала мать, как только тетя Вера вышла в коридор. — Ты мечешься в горячке, так бредишь, что даже стенам страшно слушать, а они родную мать не допускают к сыну. Они даже прогоняли меня от окна, чтобы я не могла взглянуть на тебя. Словно мать самый злейший враг своему сыну. И вот только сегодня позволили зайти к тебе. Милость оказали матери…
