Евгений Рысс - Приключения во дворе
— Слушай, Миша, — продолжал Валя, задыхаясь и, видно, очень волнуясь, — конечно, всё это получилось ужасно, но он сейчас ещё больше меня это понимает. Он правильно осуждён, и я это знаю, и он это знает, и мы с ним говорили об этом. Я был у него на свидании. Он совсем другой человек. И мама мне после сказала, что он такой, какой был раньше. Я ведь хотел идти к тебе и к Анюте, чтобы вы сказали, что он не так уж виноват и вы просите смягчить наказание, а он мне сказал: «Сынок, — он мне сказал, — они хорошие люди, они мне простят. Я-то себе никогда не прощу. Пусть будет как будет. Я всё заслужил и за всё должен ответить».
Чище и свежее стал воздух над Москвой. Ещё били струи из водосточных труб, а дождь уже стихал. И деревья перестали шуметь, они будто прислушивались к разговору мальчиков, спрятавшихся под навесом. Уже пробе жал какой-то человек, подняв воротник пиджака и перескакивая через лужи. Видно, гнали его дела, видно, срочно нужно ему было куда-то. Он пробежал, расплёскивая туфлями воду, не все лужи можно было обежать или перепрыгнуть, посмотрел на мальчиков, стоящих под навесом, горячо и взволнованно шепчущих что-то друг другу, посмотрел и подумал: стоят мальчишки и придумывают вместе небось какую-нибудь сказку, фантазируют про что-нибудь этакое.
Подумал человек и ошибся. О самом реальном, о самом жизненном говорили два мальчика, о том, как относиться к людям, о том, как людям верить. О жизненном говорили мальчики и о том, что в жизни самое трудное и самое важное.
— Слушай, Валя, — сказал Миша, — ты отцу напиши, ты ведь будешь ему писать, что, мол, мама и папа не сердятся и понимают, что он это от болезни сделал, от несчастья. Тебе, наверное, кажется, что я от себя говорю, но я говорю от них. Я их знаю, они всё понимают. Я им расскажу, что ты мне рассказал, и они всё сразу поймут. Быстрее, чем я. И потом, Валька…
Миша замялся и посмотрел в сторону. Уже пар поднимался от асфальта. Миша поднял глаза и увидел, что сизые тучи расступились и светлое голубое небо проглядывало сквозь них.
Кое-где ещё капал дождь, а кое-где он уже перестал, и ручьи, шумно бегущие по асфальту, мелели с каждой минутой.
— Ты ведь знаешь, Валька, — продолжал Миша, — ты же видел меня у Вовы Быка, так я тебе вот что скажу — я портсигар отцовский украл. Я думал, он стоит рублей десять — пятнадцать, а он, оказывается, знаешь какой дорогой.
— Давай сделаем так, Мишка, — сказал Валя, — условимся: я тебе и ты мне можем самое дурное сказать — прямо в глаза. Ну вот, скажем, ты мне скажешь самое даже плохое, а обижаться я не имею права. Уговор такой, понимаешь? Я подумать должен, решить должен. Если ты нрав, послушаться должен. А если неправ, должен тебе объяснить, и мы вместе обсудим, понимаешь?
— Хорошо, — сказал Миша, — только про это надо договориться навсегда. Ты на меня не сердись, но вот ведь и отец твой споткнулся, а он уже взрослый. Значит, каждому всегда надо знать, что есть человек, которому всё прямо скажешь, а он тебе прямо и ответит. Похвалит или осудит. И пусть это будет сверх всего. Бывает ведь знаешь как: и папе не решишься сказать, и маме не решишься, и Анюте, а мы уж друг другу обязаны решиться и всё рассказать.
Тяжёлая деревянная дверь, возле которой они стояли, открылась. Вышел высокий толстый человек в роговых очках, у которого был необыкновенно серьёзный и важный вид.
Каждому видевшему его казалось, что он, может быть, министр или, в крайнем случае, заместитель министра, а может быть, академик или, в крайнем случае, профессор, наверное, человек, недоступный для обыкновенных человеческих чувств, потому что всё время продумывает проблемы мирового или, в крайнем случае, государственного значения.
— Так, — сказал этот человек, и глаза у него были сердитые, недовольные, это видно было даже через роговые очки. — Значит, укрываетесь от дождя под навесом?
По тону его можно было подумать, что он предъявляет мальчикам очень серьёзное обвинение.
— А что, — спросил Валя, — разве нельзя?
— Нельзя, — ответили роговые очки. — Я в вашем возрасте по лужам босиком шлёпал.
Мальчики неясно поняли мысль, которую этот важный человек хотел высказать.
— Извините, — сказал Миша, — мы думали, что здесь никому не мешаем.
— А вы никому и не мешаете, — строго сказал важный человек. — Вы просто упускаете замечательную возможность — шлёпать по лужам или, по крайней мере, прыгать через лужи. Придётся мне, старику, показать вам пример.
И вдруг он, разбежавшись, прыгнул через огромную лужу. Не допрыгнул до другого берега, видно, вес был слишком велик. Он всё-таки попал в воду и поднял целый фонтан брызг. Посмотрел на мальчиков и рассмеялся.
— А? Каково? — сказал он. — Почти перепрыгнул. А ведь шестьдесят лет. А ну-ка, молодые люди, как вы?
Валя не успел оглянуться, как Миша разбежался и перелетел через лужу. Тогда, не думая, Валя побежал за ним и прыгнул тоже. Оба они попали в воду и промочили ноги, но им стало от этого только веселее и лучше.
— Очень хорошо, — сказал толстый человек, — вы начинаете понимать радость жизни. Желаю вам дальнейших успехов в этом направлении. Извините, подходит мой троллейбус.
Он с необычайной быстротой побежал за троллейбусом, попадая в лужи, не обращая на это внимания, и успел всё же протиснуться в закрывавшуюся дверь.
Смешно и весело стало Вале и Мише. Удивительно яркая была листва на деревьях, пар поднимался над асфальтом, наступал хороший летний солнечный день. Они зашагали к дому, иногда поглядывая друг на друга и друг другу улыбаясь.
Глава двадцать шестая. Отец и мачеха
Катя попала к Быковым только в восьмом часу вечера. Пока она закончила день в лагере, пока простилась с ребятами, пока нашла Вовин адрес. Она понимала, что разговор будет очень нелёгким, но не боялась его. Ощущение внутренней собранности и подтянутости, желание преодолевать препятствия не оставляли её после разговора со Сковородниковым. А утром ещё радостное событие — операция у Клавдии Алексеевны прошла хорошо. Хотя Катя в этом никакого участия не принимала, но чувство успеха передалось и ей. Ведь вот же сумели врачи спасти Клавдию Алексеевну, а им тоже небось нелегко было…
Почему-то Катя Кукушкина думала, что Вова Бык живёт в старом доме, так же предназначенном к слому, как тот дом, во дворе которого помещалась его штаб-квартира. Почему-то думала она, что в этом доме мрачная, грязная лестница, по которой бегают худые, облезлые кошки.
Всё было не так. Вова Бык жил в небольшом — всего пять этажей, но новеньком и очень весело выглядевшем доме. Катя поднялась на третий этаж. На одной из лестничных площадок она выглянула в окно. Окно выходило в зелёный двор. Дети раскачивались на качелях, любители шахмат и домино сидели за врытыми в землю столами, аккуратные старички и старушки прогуливались по дорожкам, посыпанным песком.
Катя удивилась. Почему в этом весёлом доме вырос мрачный и злобный мальчик? Разве он не дышал воздухом этого сада?
Катя позвонила. Ей открыла немолодая худощавая женщина. Одной рукой она отпирала замок, а в другой держала за ручку сковороду с жареной картошкой.
— Мне нужно к Быковым, — сказала Катя.
— Я Быкова, — ответила худощавая женщина.
— Я насчёт Вовы, — объяснила Катя. — Мне хотелось бы поговорить с вами. Вы его мать?
У женщины стали испуганные глаза. Рука её даже дрогнула, когда она услышала, что разговор будет о Вове. Видно, много плохого пришлось ей видеть от пасынка, видно, каждую минуту она ждала, что узнает что-то ещё более плохое, совсем уже страшное.
— Я его мачеха, — сказала она. — Входите, — и пошла вперёд.
Квартира была маленькая, но отдельная, состоявшая из двух смежных комнат. В первой из комнат, куда вошла Катя следом за Вовиной мачехой, стоял посередине стол, по стенам два дивана. За столом сидели семилетний мальчик и восьмилетняя девочка. Худощавый мужчина лет сорока, в клетчатой рубашке, с мокрыми волосами — видно, он мылся, придя с работы, — поднялся навстречу Кате, протянул ей руку и сказал: «Быков».
Да, небогатая это была комната, и мебель была дешёвая и старомодная, такую выпускали лет пятнадцать назад, и купили её, видно, по случаю, но ничего мрачного в комнате не было. На подоконнике стояли горшки с цветами и небольшой аквариум, в котором росли удивительные растения и яркие рыбки проплывали сквозь арки из ракушек.
Нет, не так представляла себе Катя Кукушкина жилище, в котором живёт Вова.
Катя объяснила, кто она, и спросила имена, отчества у отца и мачехи. Оказалось, что отца зовут Иван Петрович, а мачеху Мария Петровна.
— Вот вам и легче будет запомнить отчества, — усмехнулся отец. — Одинаковые. Не спутаете.
Он шутил, но глаза у него тоже были испуганные, как у мачехи. Видно, и он боялся узнать о сыне что-то ужасное. Много раз узнавал он плохие новости, понимал, что дела с сыном идут хуже и хуже, не знал, что делать, и всё время ждал новостей совсем страшных.
