Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
— А вот и комсомолец. Не хуже тебя!
— Нет хуже!
— Поговори еще!
— Хуже, хуже, хуже!
— Чем же он хуже?! — закричали со всех сторон.
Супин, подражая Серёге, тоже сунул руки в карманы и, нахлобучив на глаза ушанку, презрительно сказал:
— Чего с ней ругаться? Пошли домой.
— Верно, — поддержали его ребята. — Пошли.
Я понял, что через минуту все разойдутся и Аня останется одна. Мне стало жалко ее.
— Погодите! — крикнул я. — Мальцева сейчас объяснит, зачем нужны деньги. Тогда решим.
— Ничего я не буду объяснять! — сердито сказала Аня. — Не вмешивайся, Верезин! Олег Кошевой не задавал глупых вопросов. Когда на целину уезжают, тоже не спрашивают, зачем это надо.
— Постой, Аня, — перебил Мишка. Он только что к нам присоединился, и ребята уже успели рассказать ему, в чем дело. — Почему ты говоришь от имени комсомола? Пусть бы райком хоть заикнулся. Или Мякишин. Мы бы сразу все деньги отдали.
— Правильно! — закричал Супин.
Поднялся шум.
— А если я договорилась с Мякишиным? — крикнула Аня.
— Скажи, на что деньги.
— Не скажу.
— Военная тайна?
— Врет она! Если бы договорилась с Мякишиным, сказала бы зачем.
— Геннадий Николаевич! — вдруг заговорили кругом. — Геннадий Николаевич!
Я оглянулся и увидел классного. Впереди него бежал Ершов и показывал в нашу сторону. Видимо, это он вызвал Геннадия Николаевича на помощь.
Мы немного притихли.
— Что ты затеяла, Мальцева? — сердито спросил Геннадий Николаевич. — Для чего тебе нужны деньги?
— Не мне, а классу! — упрямо повторила Аня.
— Я тебя спрашиваю: зачем?
Аня отвернулась и ничего не ответила.
— Почему ты не объяснишь? — спросил Геннадий Николаевич.
— Пожалуйста, — высокомерно проговорила Аня. — Деньги нужны, чтобы обогнать восьмой «а».
Аня рассказала, что по дороге на почту она встретила комсорга «ашек». Он похвастался, что восьмой «а» будет лучшим хозяином района, чем мы. Мы увлекаемся всякими ненужными для школьников делами. Например, почтой. А они отнеслись к движению хозяев серьезно. И решили начать с себя. Сейчас они собирают деньги, чтобы купить две картины на исторические темы, цветы в горшках и кафедру вместо учительского стола. Кроме того, они заведут классную библиотеку, организуют «комиссию внешнего вида», которая прямо в классе будет пришивать оторванные пуговицы и следить за чистотой рук. В восьмом «а» создается клуб хороших манер, который в нашем классе, конечно, не мог просуществовать и одного дня.
Слушая Аню, ребята посмеивались и пожимали плечами. Еще месяца полтора назад мы отнеслись бы к рассказу Ани вполне серьезно. Но сейчас, когда выяснилось, что ради соперничества с восьмым «а» мы должны пожертвовать своими первыми трудовыми деньгами, вражда с «ашками» стала казаться нам достойной первоклассников.
В глубине души я был согласен с ребятами, которые в конце концов громко захохотали и не дали Ане закончить. Геннадий Николаевич сначала слушал Аню серьезно, но потом отвернулся и тоже захохотал.
Аня вспыхнула, прижала ладони к щекам и, растолкав ребят, бросилась бежать.
Мне захотелось побежать за ней. Но при посторонних это было неудобно. Я решил, что позвоню ей и вечером мы встретимся. Я буду очень нежен с Аней и осторожно докажу ей, что она вела себя неправильно. Ведь мы уже не дети.
На обледеневших деревянных ступенях нашего крыльца сидел Перец. Увидев меня, он осклабился.
— Долго же ты, — замысловато выругавшись, сказал он. — Я аж промерз.
— Чего тебе? — спросил я, нахмурившись.
— Айда, кореш! — с издевкой сказал Перец. — Марасан ждет.
— Не пойду! — буркнул я. — Пусти!
И сделал попытку обойти Перца.
Я знал, зачем ждет меня Марасан.
Когда он в первый раз потребовал денег, мне пришлось продать в букинистическом магазине шесть книг. Зато он пообещал, что навсегда оставит меня в покое. Но под Новый год ему опять понадобились деньги. Он поймал меня, когда я возвращался из школы, и заявил, что вышла неувязочка и ему срочно необходим полтинник. Если я не достану денег, он расскажет всем и про мою «драку» с Перцем, и про авторучку, которую я вовсе не потерял, а подарил своему лучшему другу Марасану, и про то, что я ворую дома книги и продаю их. Два дня я тянул с ответом. Но когда Марасан снова пригрозил мне, пришлось поехать к тетке в Малаховку. Я сказал ей, что потерял ручку, которую мне купили родители, и что мама очень огорчится, если узнает об этом. Больше ничего я придумать не смог. Тетка дала мне пятьдесят рублей и даже умилилась, какой я хороший сын. Мне было страшно стыдно. Чтоб наказать себя, я наотрез отказался от пирога с малиновым вареньем.
С Марасана я взял честное слово, что наши отношения на этом прекращаются.
И вот все начиналось сызнова.
— Пусти, — сказал я Перцу.
Но он загородил собой вход и неожиданно свистнул в два пальца. Я невольно оглянулся. Из-за сараев, улыбаясь, выходил Марасан.
— Я не хочу иметь с вами ничего общего! — крикнул я и обеими руками толкнул Перца.
Он больно ударился о косяк.
— Ну, ну, петухи, — добродушно сказал Марасан, подходя. — Здорово ты его, Гарька.
— Мне некогда, — торопливо сказал я. — Пусти, Перец!
— Минуточки для друга не найдешь? — грустно спросил Марасан и крепко взял меня под руку.
Со стороны могло показаться, что по двору идут двое друзей. На самом деле Марасан почти тащил меня. Перец шел за нами и беззаботно насвистывал.
Марасан привел меня в самый глухой уголок нашего двора, за сарай.
— Что тебе надо? — запальчиво спросил я Марасана, когда он меня отпустил. — Ты же сказал, что наши отношения прекращаются. Завтра у нас начинаются занятия. Я еще уроки не сделал.
— Нехорошо, Гарик, — укоризненно покачал головой Марасан. — С первой получки полагается друзей угощать. Мы знаем, что ты не пьешь. Мы и без тебя выпьем. За твое здоровье.
— Какая получка? — закричал я, стараясь скрыть свое замешательство. — Чего ты выдумываешь?
— Не трепыхайся, птичка, — проговорил Перец. — Ваш Иванов мне еще вчера сказал, что у вас получка.
— Никаких денег у меня нет, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.
— Десяточку, — умильно проговорил Марасан, за плечо поворачивая меня обратно. — Опохмелиться. Душа горит.
— Я же тебе… — начал я и захлебнулся: Марасан сильно ударил меня по лицу.
Перец вывернул мне назад руки. Марасан одной рукой зажал мне рот, другой расстегнул мое пальто и начал шарить по карманам.
— Нехорошо, Гарька, не ожидал, — приговаривал он. — Я ведь в долг прошу. Перестань лягаться, сопля! А то я тебе мозги выбью. — Он достал деньги. — Сколько у тебя тут?
— Негодяй! — закричал я, как только Марасан выпустил меня. — Бандит! Тебя в тюрьму надо!
— Семьдесят три рубля? — спокойно спросил Марасан. (По десять рублей мы внесли в ученическую кассу.) — Вот и хорошо. Поделимся по-братски. Трешка тебе, остальные нам. Ты ж один. К тому же непьющий. Айда, Перец!
Я побежал за ними, хватая Марасана за пальто и выкрикивая:
— Отдай немедленно! Подлец!
Я никак не мог поверить, что здесь, в нашем дворе, среди бела дня у меня отобрали деньги, на которые никто в мире не имел права больше, чем я. Я же обещал отдать их маме.
— Гуд бай, крошка, — обернувшись, сказал Марасан и очень больно ударил меня по руке.
Оставшись один, я почувствовал, что весь дрожу от злости и бессилия.
Самое ужасное, что я не мог заявить о Марасане в милицию. Если он меня разоблачит, то я снова потеряю всякое уважение со стороны класса (а это уважение я особенно ощущал после того, как меня приняли в секцию) и снова окажусь Верезиным-трусом, Верезиным-тряпкой, Верезиным-вруном.
Я вытер кровь, которая сочилась из разбитой губы.
Что же мне сказать дома? Скажу, что меня ограбили неизвестные бандиты.
А с Марасаном мы еще посчитаемся.
VII
Ответ из «Комсомольской правды» пришел, когда мы с Мишкой давно перестали его ждать.
Увидев в руках у мамы конверт, на котором было крупно напечатано «Комсомольская правда», я выхватил его и завопил от восторга.
Прошел уже почти месяц с тех пор, как нас лишили работы на почте. Правда, мы продолжали патрулировать и следить за порядком в микрорайоне. Но теперь это казалось уже не таким интересным, как раньше. После того как мы приобщились к настоящему, серьезному делу, у нас пропал вкус к более легким и, как нам теперь казалось, ненастоящим делам. К тому же у меня отобрали моих пионеров. В школу пришли вожатые с производства.
Геннадий Николаевич обещал найти для нас работу не хуже почты. Это была наша единственная надежда. Каждый день мы приставали к нему, и в конце концов он даже стал сердиться.
