Макс Бременер - Тебе посвящается
Все домашние были в сборе. В столовой за круглым столом сидели дед, бабушка Софья, отец, тетки, соседка.
— У мамы был? — спросил меня отец и совершенно так, как я себе представлял, на миг закусил губу.
— Да.
— Что же там… м-м… просторно?
— Чисто очень и красиво, — ответил я.
— Надо будет и нам, кстати, пригласить полотера, — сказала бабушка Софья. — Тогда и у нас все станет блестеть, да, Мишук? — Она обнимает меня за плечи.
— А не видел ты этого… Комиссарова, насколько я помню? — спросила затем бабушка Софья.
— Видал.
— И каков? — спросил дед. — Вероятно, симпатичный?
Все разыгрывалось как по нотам. Как я предвкушал. Ответ был у меня наготове. Память подсказывала его, как суфлер. Но почему-то он застревал в горле.
Совсем непредвиденные чувства нахлынули вдруг. Именно сейчас, в привычном тесном домашнем мирке, я куда сильнее, чем час назад, почувствовал и необычность и прелесть тех минут, когда мы с Александром стояли над вечерним городом.
Я молчал. Отец, не дождавшись моего ответа, ушел в нашу с ним комнату. В открытую дверь я увидел, как он склонился над шахматной доской. Бережно и неуверенно он прикасался к деревянным фигуркам, но не переставлял их, а медленно отводил руку, и та повисала в воздухе…
Внезапно я вспомнил руку Александра, лежащую на руле. И в ту минуту отчетливее, чем сидя в автомобиле, я снова ощутил пережитую сегодня прекрасную радость стремительного движения…
— Что ж ты молчишь, мой мальчик? — спросила бабушка Софья.
Я быстро поднял глаза на домашних.
Женщины жалостливо глядели в пространство. Я еще не успел произнести ни слова, они не знали, что я расскажу о Комиссарове, но уже приготовились пожалеть меня.
— Материн-то муж — не отец ведь!.. — пробормотала себе под нос наша соседка и вздохнула, точно всхлипнула.
Мне уже не хотелось рассказывать о Комиссарове. Объяви я о его изъянах, и все стали бы жалеть меня самого. Скажи я о том, как он мне понравился, — меня вряд ли поняли бы… Я зевнул и подумал с надеждой, что сейчас кто-нибудь скажет:
«Час поздний. Иди-ка спать! Завтра уж, завтра все расскажешь».
Но нет. Меня желали расспросить безотлагательно.
Я объяснил домашним, как расположены комнаты в новой маминой квартире, какие улицы и площади мы объехали на «газике». Потом меня спросили, какого роста Александр.
— Очень высокий! — сказал я. — Такой, как… — Я огляделся и, вскочив со стула, подбежал к дубовому буфету. — Вот такой вышины!
— И широкий в плечах?
— Ого! — Я ринулся в комнату старшей из теток и указал на одностворчатый, но массивный платяной шкаф. — Вот такой ширины!
Я стремился рассказывать как можно нагляднее и достовернее. Я чувствовал облегчение, когда на секунду взгляды переводили с меня на буфет или шкаф. И все это оттого, что ждал, ждал… Действительно, меня спросили:
— А он, интересно, блондин или брюнет?
И я ответил:
— Он кудрявый! Ну, курчавый такой… Очень!
— Мне кажется, — сказала бабушка Софья, — Комиссаров пришелся тебе по душе?
Все посмотрели на меня испытующе.
И тогда я неожиданно для себя мечтательно произнес:
— Хочу сам, когда вырасту, стать таким представительным, как он!
Мне показалось, что в приоткрытую дверь я на мгновение увидел странно бледное, искаженное лицо отца. Но, войдя тотчас в нашу с ним комнату, застал отца спокойно сидящим за столом — как всегда по вечерам.
Я лег, но не засыпал долго и услышал, как отец, по обыкновению, тихо рассуждает вслух.
— Странная позиция… Нелепая… — Он не то усмехнулся, не то прокашлялся, потом сказал почти громко: — Вечный шах?..
Я на миг приоткрыл глаза, и у меня пораженно застучало сердце: отец склонился над пустым столом — шахматы в этот раз перед ним не стояли.
ЧУР, НЕ ИГРА!
I
В нашем дворе появился новый мальчишка. Он поселился в двухэтажном деревянном флигеле, прижавшемся к боковой стене большого краснокирпичного дома.
Наш двор был, наверно, похож на множество других дворов. Пожалуй, только зеленее некоторых соседних. Несколько старых деревьев покрывались летом густой листвой, и в их прохладной тени стояли коляски со спящими младенцами. Над их недвижными личиками шевелились колечки сосок. Матери или няни сидели на столбиках, вкопанных в землю, — это были ножки, которые только и остались от скамеек.
Словом, это был обыкновенный двор. Должно быть, так же он выглядел и двадцать лет назад. Но вокруг, но рядом происходили необыкновенные вещи.
Под нами дрожала земля. Это не было землетрясение. Это было событие несравненно более удивительное: под нами прокладывали тоннель первой очереди московского метро. А над нами пролетали знаменитые пилоты, отправляясь в героические рейсы. И маршрут начинался где-то возле нас, совсем рядом… Мы чувствовали себя в самом центре великих дел.
Я учился в четвертом классе. Я и мои сверстники все свободное от школы время проводили во дворе. Мы любили быть вместе, и компания у нас была дружная и тесная.
Как-то в день ранней весны, теплый, но не солнечный, когда дул влажный ветер, а снежные сугробы затянулись грязноватым налетцем, мы стояли у забора между флигелем и дровяными сараями. Из подъезда вышел новый мальчишка с матерью. Они направились к нам. У его матери пальто было накинуто на плечи, как у человека, который выбежал на улицу на минутку.
Женщина сказала:
— Ребятки, это будет ваш новый товарищ, его зовут Юрик. У вас, наверно, найдутся общие интересы. Юрик любит играть в лото. Ну, кроме того, у него есть «Конструктор». Приходите к нам, будете что-нибудь строить вместе с Юриком. Конечно, с «Конструктором» надо обращаться аккуратно. Ну, играйте, ребятишки. И не обижайте мне Юрика!
Мать Юрика ушла, а он остался. Мы смотрели на него чуть-чуть насмешливо и неприязненно. Вероятно, все думали, что он мог бы сам, без помощи матери, сказать, как его зовут, что лото не очень-то интересная игра, — мы предпочитали лапту, «казаков и разбойников». И, наконец, просьба не обижать Юрика — не щуплого какого-нибудь и больного, а обыкновенного мальчишку лет одиннадцати — прямо-таки забавляла… Я видел, что Вовку так и подмывает «испытать» Юрика.
— Ты где раньше жил? — спросил Вовка.
— Возле Сокольников. Мы обменялись. Там у нас меньше была комната, а здесь больше. Но тут голландское отопление, а там было паровое. И ремонт мы оплатили, — обстоятельно ответил Юрик.
— А как вы там, на кулачках дрались или боролись больше? — спросил Вовка, не проявляя интереса ни к голландскому, ни к паровому отоплению. — Мы тут на кулачках… По-твоему, борьба лучше?
На побледневшем лице Юрика было написано, что лучше — играть в лото.
Вовка ухмыльнулся. Он привирал сейчас. Не так-то уж часто мы дрались на кулачках.
Вовка вообще любил «заливать» немного. Но, если давал «честное пионерское», не врал. Впрочем, мог соврать и в этом случае. Но если давал «честное пионерское под салютом всех вождей», то уж наверняка говорил правду.
Вовка не отставал от Юрика.
— Пошли с горки кататься? — предложил он, указывая на высокую — выше сараев — снежную горку в другом конце двора.
— А на чем съезжать? — нерешительно спросил Юрик.
— Не знает… — подмигнул нам Вовка. — На чем сидишь, на том и съезжаешь, — сказал он Юрику.
Затем Вовка зашагал к горке, а Юрик неохотно последовал за ним.
Он с опаской поглядывал на Вовку, меня и еще троих мальчишек, которые вели его в дальний угол двора. Он, наверно, думал о том, что этот угол не виден матери из окна.
Когда мы все взобрались на горку, Вовка скомандовал:
— Съезжай давай!
Юрик покачал головой.
— Боишься? — спросил Вовка.
— Боюсь, ребята, — ответил Юрик, — порвать штаны. Штаны почти новые. Порву — и для родителей новый расход. Я же сам ничего не зарабатываю! И вы тоже, наверно. Так, по крайней мере, не надо доставлять родителям лишних расходов.
Мы были поражены. Не то чтобы мы никогда не слышали ничего подобного, нет, нам это внушали много раз, но только старшие. Это были их слова. Это было их право — говорить так. Но привычные в устах старших слова были необычайно странны, когда их произносил мальчишка. Наверно, сегодня таким же диковинным показалось бы мне, теперь уже взрослому человеку, если бы четырехлетний карапуз сказал:
«Стихи Маршака и Чуковского оказывают на меня большое влияние. Они помогают мне почувствовать гибкость, красоту и звучность родного языка».
Вовка ничего не ответил на правильные и такие неприятные слова Юрика. Он нетерпеливо морщился, придумывая, как бы наконец взять верх над рассудительным новичком. И наконец придумал.
— Ну, ребята, пошли в подкидного играть! — сказал Вовка. — У нас тут чемпионат по подкидному дураку, — пояснил он Юрику. — Участвует шесть человек. Победившему присваивается звание абсолютного чемпиона, проигравшему — абсолютного дурака… Будешь участвовать?
