Владислав Крапивин - Шестая Бастионная
– На одном есть, только вдалеке. Там, впереди, Ленка Ловицкая стоит, у которой стихи, помните? И еще девчонки. А я сзади, на турнике вниз головой. А Тамара Ивановна меня поймать хочет…
– Да! – сказал я. – Она боится и кричит: "Ну-ка, слазь! Шею свернешь, Сандалик!.." Это ты Сандалик?
Он шмыгнул носом, неловко заулыбался и кивнул.
Сейчас я уже хорошо помнил тот веселый час в просторном дворе библиотеки. Озорной стук подошв, смех, боевые кличи мальчишек, визг девчонок. И оклики наперебой: "Саньчик, Сандалик! Светку держи, она мою брызгалку стащила!.. Сандалик, иди к нам!.. Сандалик, тебя Тамара Ивановна зовет!"
Теперь мы были, можно сказать, давние знакомые.
– Сядем, Сандалик.
Он послушно сел рядом со мной на камень.
– Веселое у тебя прозвище. Ребята придумали?
Сандалик улыбнулся, кивнул. Но тут же насупился, сорвал сухой стебель, стегнул им по камню, сказал неохотно:
– Только это еще давно, в старой школе. А сейчас мы переехали, тут недалеко. И школа другая…
И сразу стало понятно, что не в радость Сандалику этот переезд и новая школа. И что хотя он отвлекся разговором, но обиду свою и слезы свои помнит.
Я спросил поспешно:
– Ну, а как все-таки насчет яхты? Устроить?
– На яхту я и так могу. Меня папины знакомые обещали взять…
– Ну, тогда на крейсер. Я попробую договориться.
– Да не в этом же дело, – повторил Сандалик недавние слова. И добавил сумрачно: – А вы даже и не спросили.
– О чем?
– Ну… может, мне так и надо. Что не взяли на экскурсию…
– Нет, – сказал я, – что-то не верится. – И добавил осторожно: – Мне кажется, если бы все было справедливо, ты бы не плакал.
Сандалик подумал и вздохнул:
– Не знаю…
– А за что не взяли-то?
– Да… – начал он. Замолчал, дотянулся до ранца, выдернул из него и раскрыл дневник. Там было размашисто начертано:
"Накануне устроил безобразную драку, пытался избить товарища. Поведение 2".
Тихо свистнул я и отдал дневник. Отодвинулся, глянул на Сандалика со стороны. При коротком и непрочном знакомстве можно ошибиться в человеке, но я был уверен, что не ошибаюсь:
– Ты же никогда не лезешь первый. Как тебя довели до драки?
Сандалик затолкал дневник в ранец и устало объяснил:
– Да не было драки. Я его только пнуть хотел, да и то не дали… Ну, сил уже нет. Пристает, пристает…
Я не спросил, кто пристает, не это сейчас было главное.
– А с чего началось-то?
Сандалик нерешительно облизал губы, опять насупился:
– Может, я правда сам виноват…
– Не знаю. В чем виноват?
– Наверно, не надо было говорить, что Стрелецк – неправильное название. Получилось, что приехал откуда-то и сразу указываю… А я же просто объяснить хотел.
– Ты сначала мне объясни. Причем тут Стрелецк?
– Это весь здешний район так называется, потому что Стрелецкая бухта рядом.
– Я знаю. А почему неправильно?
– Потому что бухты перепутаны, – хмуро сказал Сандалик. Я же не виноват… Раньше Стрелецкая бухта была Казачья, а та наоборот…
– Стоп, стоп, стоп! А откуда ты это взял?
– С карты… Вот, – он снова полез в свой потрепанный ранец. И на этот раз вытащил сложенный бумажный лист – желтый и сухо шелестящий. Развернул на камне.
– Ясно, – сказал я со смесью досады и удивления. – Будь она неладна…
Это была карта Гераклейского полуострова времен Первой обороны – с Севастополем, с окрестными бухтами, с горами и балками. С русскими укреплениями, с французскими и английскими батареями и траншеями. С витиеватой надписью в верхнем углу: "Планъ окрестностей городовъ Севастополя, Камыша и Балаклавы въ 1854 и 55 годахъ. Составилъ Кор. Воен. Топ. Штабсъ-Капитанъ Мотковъ 2-й".
– Ясно, – опять сказал я. – "Севастопольский сборник", второй том… Оттуда выдрал?
– Она еле держалась… У вас тоже есть такая, да?
– Есть… А у тебя откуда "Сборник"?
– Ой, да еще от бабушки. То есть от прабабушки и прадедушки. Прадедушка много книг собирал про Севастополь.
– Моряк был?
Сандалик кивнул:
– Папа говорит, он был на миноносце командиром. Ну не самым главным, а каким-то помощником… А потом он курсантов учил. Только папа его не помнит, он еще до войны умер.
– Как же книги-то уцелели в войну? Тут такое было…
– Да, я знаю, – серьезно сказал Сандалик. – Одни развалины остались. Но книжки некоторые в погребе лежали, их бабушка туда вместе со всякими вещами спрятала… А дом разбомбили.
– И бабушка погибла? – нерешительно спросил я.
– Нет, ей повезло. Она тогда не дома была, а под старым мостом пряталась. Знаете, такой старинный мост от водопровода, на Аполлоновке?
– Знаю, конечно.
– Она вместе с папой пряталась, он тогда совсем годовалый был, у нее на руках. А потом их на эсминце в Новороссийск вывезли. Только папа этого не помнит, конечно.
Мы разговаривали, придерживая пальцами развернутую карту. И я чувствовал, что Сандалику хочется скорее сказать о главном: о путанице с бухтами и своей обиде. Но мне было все интересно, что он рассказывает. Это во-первых. А во-вторых, не хотелось его огорчать раньше времени.
– Значит, раскопали потом погреб? – спросил я.
– Раскопали… Бабушка вернулась, когда немцев прогнали. Дом был весь разбитый, а заваленный погреб – целый. Потому что он старинный был, каменный. В нем еще в ту войну, при Нахимове, от бомбежки прятались. Ну, то есть не от бомбежки, а от ядер…
– Дом на Корабелке стоял?
– Да, вот здесь. – Сандалик обрывком травяного стебля ткнул в карту. В сантиметре от голубого завитка Корабельной бухты темнела чернильная звездочка.
– Отметил? – улыбнулся я.
– Да. Там сейчас новые дома, но мне это место папа показывал. А ему бабушка… Она еще долго жила, наша бабушка, даже я ее помню. А дедушка погиб в первые дни войны, ушел – и больше ничего не известно.
– Весь ты до десятого колена здешний, севастопольский, – проговорил я чуть ли не с завистью.
– Конечно, – просто сказал Сандалик. Видно, он был уверен, что иначе и быть не могло. Он нетерпеливо, но вежливо помолчал: нет ли у меня еще вопросов? И опять ткнул стебельком в карту:
– Видите, эта бухта сейчас Стрелецкая. А здесь написано – Казачья.
– Вижу… – вздохнул я. – И на других планах видел. Только знаешь, Сандалик, наверно, это все-таки путаница.
– Почему? – он глянул недоверчиво и требовательно.
– Ну, кто ее знает почему… Слушай, пойдем куда-нибудь в тень, а? Я сейчас расплавлюсь.
Сандалик посмотрел удивленно. Ему, до костей прожаренному черноморским солнцем, жара ничуть не досаждала. Но тут же он согласился:
– Пойдемте… Ой, а вы никуда не торопитесь?
– Уже не тороплюсь, – сокрушенно сказал я. И подумал, что капитан Вихрев и Алька меня, пожалуй, поймут, но Юрос будет долго дуться и непримиримо сверкать очами.
Мы сели на скамейку в тени двухэтажного дома, недалеко от песочницы с неутомимыми малышами. Сандалик расстелил карту на коленях. И опять спросил нетерпеливо:
– А почему путаница?
– Трудно сказать. Я сам столкнулся с этим случайно, когда писал один рассказ… Может быть, это пошло от генерала Тотлебена. Слышал про него? Он в Первой обороне командовал инженерными работами.
– Ну да, я знаю! Ему памятник на Историческом бульваре.
– Да. У него про Оборону большущий труд, толстенные книги… Кстати, у вас такие не сохранились от прадедушки?
Сандалик помотал головой:
– У нас мало осталось…
– Ну ладно… Так вот, в самом начале Тотлебен перечисляет бухты в том же порядке, что здесь.
– Вот, значит, и правильно! – обрадовался Сандалик. – Раньше же лучше знали! А потом перепутали…
Я подумал: для меня это случайный разговор, а у Сандалика из-за давней неточности названий всякие неприятности и обиды. Я сказал осторожно, боясь обидеть его еще больше:
– Видишь ли, у того же Тотлебена потом написано… Я не помню точно, а смысл такой: когда французы и англичане еще делали первые разведки, их четыре корабля встали у Стрелецкой бухты и вели огонь бомбами по Александровской батарее… Вот по этой, там сейчас яхт-клуб. Ну и по этим тоже – по Восьмой, по Десятой. Наши им отвечали и заставили отойти. На Десятой ранило двух человек и разбило один лафет. Это были тогда первые потери в Севастополе…
Сандалик смотрел непонимающими глазами: ну и что, мол, из этого?
– Ты взгляни, я ногтем провел по карте. – Если эта дальняя от города бухта и в самом деле не Казачья, а Стрелецкая, значит, корабли должны были стоять где-то здесь. Расстояние до батарей километров двенадцать. А таких орудий, чтобы на эту дальность били, тогда и в помине не было. Самое большое – версты на три. Гладкоствольные же… Значит, корабли были все же вот здесь. Значит, вот эта бухта не Казачья, а Стрелецкая. Как сейчас…
Сандалик с минуту смотрел на карту, потом опять поднял на меня глаза: и недоверчивые, и в то же время виноватые. Мне стало неловко, будто это я причина всех его горестей.
