Владислав Крапивин - Шестая Бастионная
Юрос не был домашним ребенком и этакой утонченной беззащитной личностью. К восемнадцати годам он владел не только рифмами и гитарой, но и кое-какими приемами восточных единоборств. «Деды» в этом скоро убедились. Но что Юрос (все-таки еще мальчишка) мог сделать против тупых и безжалостных «дембельских» порядков? Так и тянул свою армейскую лямку – между казармами и госпиталями, куда попадал после разборок с «товарищами по оружию».
После очередного скандала перевели его в Петропавловск. Но и там все было так же. Не мог Юрос понять, почему он должен быть не солдатом, а «шестеркой» у тупоумного, воняющего водочным перегаром быдла…
От греха подальше отправили его дослуживать срок в «тихое место», в котельную. Но в котельной кучковалась своя компания. «Чурки», как объяснил мне потом Юрос. Не знаю, что он имел ввиду – особый интеллект «котельщиков» или их принадлежность к какой-то шайке. Так или иначе, Юрос не вписался и в этот доблестный армейский коллектив. Настолько не вписался, что однажды чурки топором прорубили ему грудь.
Из армии Юрос вернулся с поперечным шрамом на своей впалой, еще совсем ребячьей груди. Вернулся в Севастополь. Семья снова жила там, в старом доме на Бакинской.
Дом был – родной. Море – родное. А город… непривычный, непонятно чей. С ощетиненными людьми, с митингами на площадях, с незнакомыми флагами на улицах…
Юрос начал работать с отцом на верфи, строить яхты по заказам новоявленных миллионеров. А еще ходил с местными ребятишками в походы и продолжал сочинять песни.
Один раз он приехал к нам в гости. На Урал. Пел свои песни мне, моим сыновьям и ребятам из «Каравеллы». И Митьке.
Они с Митькой сразу узнали друг друга.
Митька с возрастом стал совсем обормотом. Свой оранжевый комбинезон он сменил на другой, из лилового вельвета, но и его со временем истрепал. И глаз он все-таки потерял (не так давно, когда эта повесть была уже дописана до середины). Потерял окончательно, утопил его в Верх-Исетском озере во время штормовой передряги. Но «повязку Билли Бонса» носил Митька недолго. Я нарисовал ему левый глаз черным фломастером – не такой красивый, как прежний, но все-таки живой.
Юрос тоже выглядел не так, как прежде. Но в этом худом темноглазом парне угадывался прежний юнга с «Фиолента» – курчавый длинноногий пацаненок со звонким голосом и характером мушкетера.
Юрос подарил нам свою картину. На ней – черным силуэтом – мальчишка у береговой черты. Стоит к нам спиной и смотрит на громадное заходящее солнце. Море перед ним – как безграничное оранжевое небо. А небо над ним – как покрытое черными штормовыми волнами с пенными гребнями море. Перевернутый мир, перевернутая жизнь…
Но мальчик спокоен, лишь слегка напружинил разведенные локти. Может быть, он знает: это не закат, а восход? И может быть, в опрокинутой вселенной все встанет когда-нибудь на свои места?
Иногда я включаю магнитофон с песнями Юроса. Есть песни о любви. О несчастной (не обошла Юроса чаша сия). Есть о море и парусах. А есть такая:
Наверно всем нам очень повезло —
Жить в эти дни великих потрясений.
Но как понять: откуда это зло?
Откуда черный снег в поре весенней?
Честно говоря, я излагаю песню Юроса своими словами. В своем ритме и со своими рифмами. Потому что она у него – вся на аккордах, рвущих струны и нервы. Порой – на яростном крике. И без нот, без мелодии это на бумаге не передать. Но мысли и боль, и это вот «мне не понять!» – всё его, Юроса.
Мне не понять, как быть самим собой,
Любить девчат, смеяться, песни слушать,
Когда друзей погнали на убой,
Когда калечат их тела и души.
Забрызган красным весь телеэкран,
И мой ровесник зажимает рану.
И кажется: откроешь в ванной кран —
И не вода, а кровь пойдет из крана.
Мне не понять, откуда этот свет —
Не солнечный, а муторный и ржавый.
И почему кораблик «Фиолент»
Между собою делят две державы…
Дело в том, что две державы пытаются поделить не только боевой Черноморский флот, но и все принадлежащие ему суда, в том числе и самые маленькие. И никто не знает, на чьей стороне окажется флотский яхт-клуб.
Вихревы пишут, что, кажется, клуб не нужен ни той, ни другой стороне. Ни у кого нет денег, чтобы содержать спортсменов. И яхтенные капитаны опасаются, что, когда хозяин определится, он тут же сплавит спортивные суда в руки частных владельцев. За валюту.
С этой тревогой сейчас, весной девяносто шестого года, и живут мои друзья, моряки Вихревы, в старом доме, в Артиллерийской слободке, что недалеко от бухты с таким же названием. Их тревога – одна из тысяч тревог, с которыми живем мы все…
У Митьки тоже свои тревоги. Он сидит в углу у электрокамина и двумя глазами – пластмассовым и нарисованным – смотрит в окно. За окном конец апреля, но ничего похожего на весну. Косо летит серый снег.
«Будет ли когда-нибудь лето?» – думает Митька.
Я сажаю его на колено.
– Будет, Митька, лето. И опять спустят на воду твой «Румб» и привяжут тебя к штагу, над форштевнем, и ты помчишься над волнами…
– Правда?
– Абсолютная правда… У тебя впереди еще не одно лето. Много. И ты наверняка еще увидишь радостные времена. Тряпичные зайцы, они ведь надолго переживают своих владельцев.
Митька сердито ворочается, ему не по душе такие разговоры.
– Не всегда, – спорит он. – У тебя уже был один тряпичный заяц. Где он?
Я вздыхаю. Не знаю, где тот заяц, которого так и звали – Заяц.
– Я был тогда маленький, я не виноват…
– Ну и помалкивай… – Митька ощутимо сопит. Все-таки он на самом деле живой. Может, потому, что он частичка меня самого. В нем какая-то доля моей души. А еще в нем тепло тех людей, которые держали его в ладонях. Все это – хорошие люди, к плохим он на руки не идет…
За окнами – ребячьи голоса. Мальчишек не удержишь дома даже в такую погоду.
– Наверно, бабу лепят, – говорю я. – Запоздалую, весеннюю.
– Или змея запускают…
– При таком-то снеге!
– Ну и что… А помнишь, ты еще в прошлом году обещал, что попросишь ребят сделать большого змея и привязать меня к хвосту, чтобы я увидел землю с высоты?
Митьке немало пришлось плавать и ездить, а летать – ни разу.
– Ладно, будет тебе змей. Дождемся лета…
В самом деле, надо, чтобы Митька глянул на землю с высоты птичьего полета. С такой высоты земля все еще кажется красивой. По крайней мере там, где нет ни пожаров, ни пушечной и ракетной стрельбы.
1972-1996 гг.
Примечания
1
Предуведомление. Автор считает необходимым сообщить уважаемым г.г. читателям, что данная повесть, несмотря на достоверность ряда излагаемых в ней эпизодов и реальность многих, (но не всех) действующих там персонажей, является не документальным произведением, а всего лишь художественной (насколько это доступно автору) прозой с присущей этому жанру фантазией. Единственные стопроцентно реальные прототипы – сам заяц Митька и коты Макс и Тяпа, которые, впрочем, заранее обещали к неточностям не придираться и жалоб на автора не писать.
