Любовь Воронкова - Алтайская повесть
С каждым днем все шумнее и веселее становилось около школы. Приходили ученики из Узнези, из Верхнего Аноса, из Манжерока. Приезжали дальние, занимали места в интернате. В интернатских комнатах заблестели чисто промытые окна, заголубели занавески, и на полу появились дорожки.
Каждое утро Марфа Петровна ходила в интернат. Она встречала новеньких, устраивала их. И прежних своих учеников встречала с радостью и приветом.
Чечек каждую встречу с подругами принимала как праздник. Приехала Мая Вилисова, приехала Лида, приехали Эркелей и Катя Киргизова… Говор и смех не умолкали в интернате. Каждой надо было рассказать свои новости, каждую надо было обо всем расспросить…
– Через три дня – в школу! – еще с порога крикнула Чечек, вбегая в горницу к Евдокии Ивановне. – Сейчас Марфа Петровна сказала.
– Кончилась волюшка! – отозвалась Евдокия Ивановна. – Отгуляли золотые деньки…
Костя сидел у стола и разбирал свои учебники и тетради.
– Ну что ж, – сказал он, – вы через три дня, и мы через три дня…
Чечек вдруг примолкла и посмотрела на Костю:
– И вы…
– Ну да, – усмехнулся Костя. – А ты что думала: мы с Яжнаем к вам в школу сторожами поступим?
– Через три дня…
– Ну да. Завтра уедем, на третий день как раз будем в Барнауле.
Чечек опустила ресницы:
– Завтра…
– Ничего, ничего! – сказала Евдокия Ивановна, складывая в стопочку Костино белье. – Пускай едут. Они там будут учиться, а ты здесь. Что ж теперь, пускай едут… А зато весной опять к нам. Э! Авось никуда не денутся!..
Неизвестно, кого подбадривала Евдокия Ивановна: не то Чечек, не то себя… Все-таки трудно сердцу, когда родной человек уходит из дому, пустое место в доме остается надолго…
После обеда неожиданно засияло солнце. Костя уже сложил свои тетради и учебники. Рюкзак его был готов – хоть сейчас в дорогу.
– Пойдем еще раз походим по саду, – сказал он Яжнаю.
– Пойдем, – согласился Яжнай.
– А я? – вскочила Чечек.
– И ты! Пойдем.
В саду слышались голоса. Юннаты хлопотали около огородных гряд, разглядывали яблони, проверяли весенние свои посадки – смородину и «викторию». Вдали, среди тоненьких яблоневых стволов, Костя увидел светло-голубой платок Настеньки. Она ходила от деревца к деревцу, окруженная стайкой ребят.
«Как наседка с цыплятами!» – весело подумалось Косте.
К Яжнаю и Косте тотчас подошли товарищи – Андрей Колосков, Манжин, Ваня Петухов. Ребята пожимали друг другу руки.
– Здорово, Кандыков!
– Здорово, Манжин!
– Здравствуй, Андрей!.. Как живете, ребята?
– Ничего. Как Барнаул?
– Завтра едем!
Поговорили, посмеялись, вспомнили кое-что…
– Эх, что бы это для вас на прощанье сделать? – вдруг сказал Костя. – Посадить бы что-нибудь еще, что ли!
– А что ж, – подхватил Яжнай, – давай сделаем! Давай залезем на Чейнеш-Кая, там дикого крыжовника много. Насажать в садике можно – может, из него садовый вырастет.
– Правда, правда! – подхватил Манжин. – Я тоже слышал. Дикий крыжовник на хорошей земле крупные ягоды дает.
– Анатолий Яковлевич то же говорил, – поддержал и Андрей Колосков. – Только надо получше кустики отбирать и слабые побеги все срезать, все до одного. Вот и будет хороший крыжовник. Говорят, в Шебалинской школе так делают.
– Да что в Шебалинской школе! – сказал Костя. – У меня у самого дома в огороде посмотрите какой куст вырос! Ягоды на нем каждый год все крупнее и крупнее. Скоро как садовый будет.
– А что ж, полезем, – сказал Яжнай и, подняв голову, посмотрел на вершину Чейнеш-Кая.
– Может, завтра с утра? – предложил Петухов. – А то сегодня день какой-то неверный: то солнце, то дождик… И сыро – там камни скользкие.
– Завтра? – усмехнулся Костя. – А мы с Яжнаем завтра где будем? – И, подтянув покрепче ремень, сказал: – Ну, вы как хотите, а я полезу. У меня завтрашних дней нет, у меня только один сегодняшний остался, да и то половинка!..
Солнце, пробираясь с полудня к закату, жарко озарило Чейнеш-Кая. И снова заиграли все краски огромной горы: лиловые камни с оранжевым подцветом, темная зелень трав, белизна березовых стволов с тонкой позолотой листвы.
Крутыми тропками ребята пробирались на вершину. Они разбрелись по широкому склону, ловко карабкались с уступа на уступ. Костя среди зарослей бересклета и ежевики заметил несколько кустиков крыжовника. Эти маленькие кустики жались на каменистом уступе. Костя осторожно подобрался к ним, уперся ногой в большой камень, чтобы не сорваться, и стал выкапывать кустики. Бережно, стараясь не стряхнуть землю с корней, он откладывал их в сторону. А потом собрал в охапку и, прыгая с камня на камень, выбежал на тропочку.
– Кенскин! – раздалось откуда-то сверху. – Иди сюда!..
Костя поднял голову: на высоком утесе, прижавшись к стволу лиственницы, сидела Чечек. Над ее головой были только зеленая хвоя да синее небо.
– Иди-ка, посмотри!
– А что ты там увидела? – спросил Костя. – Так, выдумки какие-нибудь.
Но все-таки полез. Он вспотел и слегка задохнулся, пока добрался до той лиственницы, под которой сидела Чечек.
– Оглянись! – сказала она.
Костя оглянулся. Горный Алтай лежал перед ним – страна гор и долин, страна безмолвных лесов и шумящей воды… Горные вершины глядели одна из-за другой – округлые, конусообразные, волнистые, отлогие, крутые… И далеко-далеко, над синим силуэтом горного хребта, поднималась величавая снежная вершина горы Адыган, самой высокой горы в округе.
– Видишь? – спросила Чечек.
– Вижу, – отозвался Костя.
И снова замолчали оба. Где-то недалеко распевал клест. Голоса ребят доносились со склона.
– Кенскин, – сказала Чечек, все так же глядя на туманные конусы дальних гор, – вот если бы кто-нибудь меня обижал… ты бы заступился?
– Ну конечно! – ответил Костя. – А как же еще?
– А почему?
– Почему? Ну как это… Во-первых, ты… ну, девчонка. Во-вторых, наша же ты, пионерка. А в-третьих… ну, сестра моего друга, значит, моя сестра. Вот и все.
Чечек, слушая, кивала головой.
– Кенскин, а знаешь, – сказала она, помолчав, – если бы ты вдруг сейчас упал – ну вот когда доставал крыжовник, я ведь видела! – то я бы тоже за тобой прыгнула.
Костя удивленно повернулся к ней:
– А тебе зачем же прыгать?
– Как зачем? Чтобы тебе помочь! Ты же моему брату друг и мне друг – ты, значит, два раза друг. Э, Кенскин! Значит, ты думаешь, что я друга в беде брошу?
Снова наступило молчание. Безмолвные вершины гор, мягкое красноватое сияние заходящего солнца, лиловые волокна облаков, тянувшиеся над Катунью, – все это как-то нежно и неясно волновало сердце…
– Кенскин, ты знаешь, что я думаю? – снова начала Чечек. – Я вот думаю, как все будет… Ты будешь учиться. Потом ты приедешь, будешь сады сажать. А я буду тебе помогать! Я ведь тоже научусь… И мы будем так работать, так работать!.. И пусть весь мой Алтай зацветет, как тот сад у Лисавенко!
Костя поглядел на нее:
– Твой Алтай, Чечек?
Чечек несколько мгновений смотрела ему в глаза. И вдруг поняла.
– Наш Алтай, Кенскин! – улыбнулась она. – Наш Алтай!
1951
Примечания
1
Туу-Эззи– горный дух в алтайских сказаниях, «Хозяин горы».
2
Эне – мать.
3
Чегедек – одежда замужней женщины, длинная, до земли, без рукавов; надевается поверх шубы. Чегедек как бы означал рабское подчинение женщины мужу.
4
Комыс – музыкальный инструмент.
5
Эзен – здравствуй.
6
Якши-якши ба? – Хорошо ли живешь?
7
Якши болсын – счастливо оставаться.
8
Чегень – квашеное молоко.
9
Кам – шаман.
10
Од-дай – июль.
11
Кок-чечек – белый цветок.
12
Чоо-Чой – по-алтайски маленькая деревянная чашечка.
13
Кабарга – животное из семейства оленей; водится в горах от Южной Сибири до Кашмира.
14
Толкан – мука из поджаренного ячменя, похожая на толокно, подается к чаю.
15
Топшур – алтайский музыкальный инструмент, похожий на скрипку.
16
Дюк – нет.
17
Аркыт – высокая кадушка, в которой заквашивают молоко.
18
Балам – дитя.
19
Тойбодым – не наелся.
20
Рассказы об озере Аранур автор слышал в Ябагане от людей, живущих там. Эти люди сами видели и слышали, как взрывается зимой лед на озере.
