Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
«Необходимо принять какие-то радикальные меры», — подумала Цеся, поравнявшись с вырезанной из дерева львиной мордой, венчающей перила. Теперь только она сообразила, что распрощалась с Дмухавецом, не высказав ему всех своих сомнений. А стоило бы! Может ведь так случиться — и даже обязательно случится! — что она не сумеет переубедить Данку и потерпит полное фиаско в своих жалких попытках выполнить поставленную Дмухавецом задачу.
«Как я могла на все согласиться, даже не попытавшись подстраховаться? — сердито подумала Цеся, готовая на всякий случай сразу же начать себя грызть за то, что не оправдала доверия. — Надо было сказать, что Данка не намерена заниматься, что она ленива и упряма и поручиться я за нее не могу». Ну да, но это бы означало, что Целестина попросту на нее донесла. И вообще, предохранять себя от возможных неприятностей Цесе было просто противно — это никоим образом не совмещалось с ее представлениями о порядочности.
По лестнице Цеся начала подниматься с ощущением тяжести на душе и зуда в правом глазу. От солнца у нее, как всегда, потекли слезы, а от слез — тушь с ресниц, и защипало в глазу. Цесю обуяла злоба, однако секунду спустя от нее не осталось и следа. Злобу неожиданно вытеснила радость, смешанная со страхом: на площадке между этажами сидел на подоконнике Ежи Гайдук. Прикусив нижнюю губу, он смотрел на Целестину непроницаемым взором.
Цеся остановилась как вкопанная, оцепенев от волнения. И, разумеется, потеряв дар речи. Яркий румянец разлился по шее и по щекам, а в голове стучала одна-единственная мысль: «У меня потекли ресницы, у меня потекли ресницы, у меня потекли ресницы».
Ежи Гайдук не только не заметил, что у нее потекли ресницы, но именно в эту минуту пришел к убеждению, что Цеся — самое прекрасное существо на всем земном шаре. Зардевшаяся, испуганная, белозубая, с мерцающими зелеными глазами и выбившимися из-под шапки светлыми волосами, она была просто фантастически хороша. Решись он в эту минуту поступить соответственно тому, что чувствовал, ему бы следовало подойти к Цесе, обнять и крепко поцеловать.
— Привет, — сказал он вместо этого. — Где так долго пропадала?
Цеся, которая до этой секунды чувствовала себя находящейся на вертком воздушном шаре, с неслыханным облегчением ощутила под ногами более или менее прочную почву.
— Дмухавец ко мне прицепился, — объяснила она, — Из-за Данки. — Это уже смахивало на нормальный товарищеский разговор, и обоим сразу стало легче.
— Может, сядешь? — предложил Ежи не слишком вежливо.
Однако Цеся решила не обращать внимания на такие мелочи, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, с какой целью он сюда явился, и села рядом с ним на подоконник. Ежи кашлянул и отодвинулся в глубину оконного проема.
Цеся разгладила юбку на коленях, и они даже посмотрели друг на друга, но говорить вдруг оказалось не о чем. И оба в панике опять поспешно отвели глаза.
По лестнице грузно поднималась пани Новаковская. Проходя по площадке, она с любопытством оглядела парочку на подоконнике. Это не могло способствовать разрядке напряженной атмосферы. Цеся невзначай отодвинулась от Гайдука насколько было возможно и вжалась в противоположный угол оконной ниши. «Мы как две пуганые вороны», — подсказало ей шестое чувство.
«Почему она смеется?» — тотчас встревоженно подумал Ежи.
Потом оба одновременно, как марионетки на одной ниточке, повернулись друг к другу и раскрыли рты.
— А ты… — сказали они в один голос и смущенно умолкли.
Их пальцы, лежащие на подоконнике, соприкоснулись, но ни он, ни она не отдернули руки.
— Что ты хотела сказать?
— Н-ничего…
— А я хотел спросить: ты еще сердишься?
— Хм… ну… я тоже… это…
— Ну, так как? Сердишься?
— Н-нет, — сказала Цеся. — А ты?
Неизвестно, каким образом его пальцы вдруг оказались поверх Цесиных.
— За что мне на тебя сердиться…
— Ох! Н-не знаю… — сказала Цеся замирающим голосом. От пальцев Ежи исходило какое-то таинственное тепло.
— В чем дело? Мне все время нужно тебя видеть… не знаю, почему, — шепнул Ежи и нахмурил брови, чтобы скрыть волнение.
В тишине — такой глубокой, что слышно было жужжание раньше срока проснувшейся мухи на оконном стекле, — раздался какой-то глухой, мерный стук. Цеся попыталась понять, откуда он идет, и наконец сообразила, что это бьется ее собственное сердце.
— Мне тоже… — прошептала она, не слыша своего голоса.
Но Гайдук услышал. Цеся никогда бы не поверила, что на его лице можно увидеть такую радость.
— Он прав, — сказал Гайдук, глядя ей прямо в глаза. — Мир в самом деле прекрасен и гармоничен.
— Кто прав?
— Фейнман.
— Это тот, который… по квантам и кваркам?
— О господи! — воскликнул Ежи и вскочил, выпустив Цесину руку. — Неужели ты знаешь, кто такой Фейнман?
— Ну конечно, — ответила Цеся, в душе благословляя отца за его монологи и одновременно сгорая от стыда за свое невежество. — Ричард Фейнман, лауреат Нобелевской премии, награжден за разработку основ квантовой электродинамики. — К сожалению, это было все, что она знала.
На Ежи ее слова произвели неописуемое впечатление.
— Ты правда необыкновенная. Я это знал с первой минуты.
Цеся поняла, что, если хочет сохранить хотя бы чуточку уважения к собственной персоне, должна сегодня же взяться за изучение основ квантовой электродинамики.
— Ты куда пойдешь после школы? — спросил Ежи.
— В медицинский.
— А я на физический. Или на астрономию. Точно еще не решил. Понимаешь, мне все интересно.
— Угу.
— А еще… — сказал Ежи, — я хочу тебя поблагодарить.
— За что?
— Ты знаешь, за что, — шепнул он. — За все, просто за все.
Снова воцарилось то особенное молчание, которое Цеся уже научилась распознавать. Но теперь оно не казалось мучительно неприятным. Напротив, приносило робкую радость.
— За то, что ты есть, — прошептал Ежи, глядя на Целестину счастливыми глазами.
— Я…
— Ты еще сердишься? За то, помнишь?
— Нет. Уже давно нет.
— Ты больше никогда не сердись, — попросил Ежи. И вдруг залился темной краской, будто в нем погас какой-то источник света. — А как поживает тот тип?
— Кто?! — стремительно выпрямилась Цеся.
— Тот, с которым… с которым… — мучился Ежи.
— Я никогда… я его никогда… — пробормотала Цеся. — Я с ним уже давно не встречаюсь, — закончила она.
Но внезапно все вокруг как-то сразу поблекло. Ежи сидел, опустив голову, и казался очень далеким. Он ни слова не говорил, только насвистывал что-то сквозь зубы. В Цесе нарастало ощущение вины. Между ними как будто выросла толстая стеклянная перегородка. От прежнего настроения не осталось и следа.
И вдруг Цеся взбунтовалась. С какой стати она сидит, точно виноватая? Нет уж, извините. Тоже мне выискался: ходячая добродетель. И, соскочив с подоконника, она заявила:
— Мне пора домой, уже поздно. — Не-ет, она перед ним оправдываться не станет. Еще чего! И с бородачом сама разберется. Это ее жизнь, ее ошибки, ее собственные заботы. Ему-то какое дело? Ну и рожу скорчил! Сразу видно, о чем думает. Это невыносимо, это оскорбительно… — Тебя это вообще не должно интересовать! — крикнула она сдавленным голосом.
Ежи понял ее как-то по-своему. Кровь отхлынула у него от лица, даже губы побелели.
— Ах, так? — спросил он, вскакивая.
— Именно так! По какому праву?! Чересчур много о себе воображаешь, хочешь, чтобы все было по-твоему… а я могу поступать, как мне нравится, понятно?
— Очень хорошо. Можешь продолжать с ним встречаться.
— Конечно, могу! — крикнула Цеся, чувствуя ужасную боль в груди. — Тебе-то что?
Гайдук кинул на нее быстрый взгляд.
— До свидания, — сказал он. — Прощай. — И сбежал по ступенькам, ни разу не оглянувшись.
Глава 5
С первых же дней апреля наступила весна. Неспокойное небо, ярче блеск солнца, теплее ветер. Старый вяз под окнами дома по улице Словацкого подставил солнышку свои новые почки. На балкон стали залетать весенние птицы, а однажды, к неописуемой радости Бобика и дедушки, даже завернула большая стая скворцов. На балконе, кстати, было чудесно: растущий прямо под ним вяз так вытянулся, что верхними своими ветками доставал до перильцев ограды. В ящике для цветов, приделанном к боковой стенке балкона, два года назад вырос крохотный вяз-самосейка, и теперь семейство Жак с восхищением обнаружило, что отважный малыш выпустил первые ростки намного раньше своего великана-родителя. Жившие в водосточной трубе голуби начинали ворковать, к сожалению, уже в шесть утра и будили маленькую Иренку, о которой можно было бы много чего порассказать, кроме того, что она соня.
За неделю до пасхи, в последний день перед началом школьных каникул, Жачек вернулся из довольно длительной служебной командировки. Время было обеденное, и крепко проголодавшийся отец рассчитывал застать дома привычные шум и суету, предшествующие всякой трапезе. К своему изумлению, он нашел квартиру тихой и необычно чистой. Это странное впечатление еще усугублялось ярким светом, льющимся из вымытых окон и профильтрованным сквозь белые, пахнущие свежестью занавески. Полы сверкали, как зеркало, в вазах стояли цветы. Все это, вместе взятое, в совокупности с тем фактом, что Целестина, вполовину похудевшая, сновала по квартире, не замечая собственного отца, складывалось в картину весьма и весьма тревожную.
