Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
Тряхнув блестящей челкой, Данка прошествовала на свое место и встала рядом с Целестиной.
— Слушаю тебя, дитя мое, — пробормотал Дмухавец, несколько ошарашенный этим великолепным выходом на сцену. — Проспала?
— Нет, — ответила Данка и надолго умолкла.
— Почему же ты опоздала? — продолжал допытываться учитель, думая при этом, что многое бы дал, чтобы сейчас оказаться на пляже в Свиноуйсьце. И чтобы были каникулы, разгар лета и душу переполняло сладостное сознание того, что своих драгоценных учеников он увидит только через два месяца.
Филипяк по-прежнему стояла неподвижно, как бледное мраморное изваяние, глуповато разинув рот.
— Звали ее Цецилия, Цецилия Несподзяна, — элегическим тоном произнес толстячок на первой парте.
Дмухавец почувствовал, что еще минута, и его неукротимая ярость выплеснется наружу. Естественно, ему хотелось бы этого избежать.
— Ну ладно, — загремел он. — Вы сами лезете на рожон. Я начинаю опрос, причем суровый. Бьюсь об заклад, что полетит не одна голова!
19— Опять пара, — сказала Данка, уплетая за обе щеки Цесин завтрак. — Он просто мне мстит. Господи, что за вредный человек!
Целестина молча всплеснула руками. Неужели Данка всерьез считает, что заслуживает иной отметки?
— Хочешь кусочек? — великодушно предложила подруга Цесе ее собственный бутерброд. — Не хочешь? Ну, хоть тут повезло, я на этой башне чертовски проголодалась.
В гудевший на разные голоса коридор вышел Ежи Гайдук. Разумеется, он посмотрел на Цесю в ту самую минуту, когда она украдкой, покосилась на него. Разумеется, она, вместо того чтобы, например, послать ему ничего не значащую вежливую улыбку, стремительно отвела глаза и залилась румянцем. Гайдук же, вместо того чтобы отвернуться, уставился на нее с безотчетной нежностью.
— А Гайдук-то у нас очень ничего, — сделала открытие Данка. — Почему мне всегда казалось, что он страшилище? Не знаешь, Цеська, он в кого-нибудь влюблен?
— Понятия не имею, — ответила Цеся таким противным голосом, что даже сама удивилась.
— Павелек, конечно, покрасивее, но какой-то он… никакой. А в Гайдука можно влюбиться по уши.
— Неужели? — спросила Цеся весьма сдержанно.
Гайдук шел по коридору вроде бы в их сторону, это она увидела из-под опущенных ресниц.
— Пошли в туалет, я попью водички, — сказала она и, потянув подружку за руку, поспешила вместе с ней убраться из опасной зоны.
20Цеся ужасно боялась, что Гайдук будет ждать ее после уроков, и поэтому, когда в раздевалке Данка, пошептавшись с Павлом, сообщила, что сегодня идет домой с ним, чуть не убежала обратно в класс. К счастью, Гайдук оделся и вышел, ни на кого не глядя. Быть может, решил подождать ее на улице, а возможно, он и не собирался с ней заговаривать и все это ей только померещилось? Он даже не посмотрел на нее, когда уходил. «Отлично», — подумала Цеся и поклялась в душе, что помирится с бородачом — немедленно, сегодня же, как только он придет к Юльке. Помирится, и они снова пойдут в кино, как в тот раз, когда Гайдук стоял в вестибюле и видел, как колбасится вокруг нее бородач.
— Целестина! — сказал кто-то за ее спиной.
Цеся вздрогнула. Пальцы у нее внезапно одеревенели — настолько, что она даже пуговицы не могла застегнуть. Но это был всего лишь Дмухавец в буром пальто и смешной шапочке.
— Пошли вместе, — предложил он. — Я бы хотел с тобой поговорить.
— Ага. Хорошо, — сказала Цеся машинально, и ее пальцы обрели былую ловкость. Она застегнула пальто, натянула на уши вязаную шапку и подхватила портфель. — Я готова, пан учитель.
Перед школой Гайдука, естественно, не было. Данка с Павлом, обнявшись и увлеченно беседуя, удалялись в сторону центра.
— Послушай, дитя мое, — начал Дмухавец, — мне бы хотелось поговорить о твоей подруге.
— О Данке?
— О Данке. Что ты о ней думаешь?
Цеся в душе пожалела Дмухавеца за его наивность. Нет, все-таки все учителя одинаковы. Неужели этот воображет, что она станет ему плакаться и жаловаться на подругу?
— Данка замечательный человек, — ответила она. — Мы еще все ахнем. Она пишет стихи.
— Ого! — удивился Дмухавец. — Глядите только. И это ее основное достоинство?
— Она очень умная, — продолжала Целестина. — Собственно, отсюда все ее неприятности.
— Оттого, что она такая умная? — уточнил Дмухавец.
— Именно. В школе она просто мучается.
Дмухавец усмехнулся себе под нос, и некоторое время оба шли молча. Учитель размышлял о том, какого свойства наивность Целестины Жак: врожденная это черта или, быть может, его ученица в совершенстве овладела популярным методом пускания пыли в глаза? Честно говоря, у него бы нашлись занятия поинтереснее, чем подобного рода беседы с барышнями, у которых еще молоко на губах не обсохло. Однако совесть недвусмысленно подсказывала ему, что как педагог он сегодня был не на высоте.
И Дмухавец решил в меру своих возможностей воплотиться в образ идеального педагога, каким тот ему представлялся.
— Я считаю, что твоя Данка — особенно отвратительная разновидность лентяя, — заявил он. — Но нам с тобой была бы грош цена, если б мы не попытались ей помочь.
— Пока, вместо того чтобы помогать, — выкрикнула Цеся, — вы на нее наговариваете!
— Я хочу ей помочь, слово образцового педагога, — поклялся Дмухавец, с симпатией глядя на разгневанную, красную как бурак рожицу своей собеседницы. — Только не знаю, как. И хотел бы попросить у тебя совета.
Цеся ожесточенно молчала, недоверчиво поглядывая на Дмухавеца. Сказать в такой ситуации, что она сама не знает, с какого боку подступиться к Данке, было бы равносильно предательству. А проблема предательства в последнее время стала для Целестины особенно острой и болезненной.
— Я разговаривал с Данкой на перемене, — продолжал учитель, — мне мало что удалось из нее выудить: она загодя решила, что я ее злейший враг. Заявила только, что не виновата, если уродилась слабовольной. А потом замолчала, и конец.
— Да, — печально согласилась Цеся, — она постоянно это твердит. Невозможно вбить ей в голову, что все зависит от нее самой.
— Что все зависит от нее самой… — повторил Дмухавец. — Не знаю, быть может, ты не совсем права… А как у нее дома?
— Никогда там не была.
— Почему?
— Мы недавно подружились… Она ни разу к себе не приглашала. Мы всегда занимаемся у меня.
— Завтра же к ним зайду, — решительно сказал Дмухавец. — Поговорю с ее родителями, погляжу, какая там обстановка.
Они перешли дорогу возле зоопарка.
— Теплее стало, а? — пробормотал Дмухавец и распустил замотанный вокруг шеи шарф.
Голые ветки на деревьях сплетались в кружевные узоры. Гайдука, конечно, нигде не было видно. «Ясное дело, — подумала Целестина. — Зачем слоняться по улицам, когда можно пойти пообедать? Кстати, интересно, где он обедает? И вообще, кто заботится о том, чтобы он был накормлен?»
— У меня к тебе большая просьба, — сказал Дмухавец, ловко обходя островок размякшей на солнце грязи, чтобы тут же вляпаться в соседнюю лужу. — Мне бы хотелось, чтобы ты была верной подругой. Не обижалась из-за ерунды, как это умеют девчонки, и не порывала дружбы без серьезной причины. Постарайся быть терпеливой и настойчивой, в особенности если ты считаешь, что Данка действительно хороший человек. Или скорее, скажем, материал, из которого может получиться хороший человек. Пойми, что ты если еще не стала, то должна стать опорой для своей подруги и образцом для подражания.
— Я? Да что вы! — изумленно воскликнула Целестина.
— Повторяю: ты должна стать для нее образцом. Я знаю, что говорю. Помни, Целестина, я на тебя рассчитываю.
21Возле Цесиного дома Дмухавец остановился и галантно распрощался со своей ученицей. С нескрываемой симпатией пожав ей руку, он посмотрел налево и перешел улицу, что-то бормоча себе под нос. Разговором он остался удовлетворен.
Цеся не могла сказать того же про себя. В сущности, она скорее даже почувствовала раздражение. Самым неприятным было то, что на нее взвалили дополнительную нагрузку, причем даже не спросив согласия. Кроме того, у нее возникло тягостное предчувствие, что ей не справиться с новой задачей и никакими силами не убедить Данку, чтобы та в целях самоусовершенствования с жаром отдалась учебе.
Цеся стояла в подъезде перед почтовым ящиком, бессмысленно разглядывая запечатленный на нем номер их квартиры. До конца учебного года осталось меньше трех месяцев. Каким чудом можно за такой короткий срок уговорить упрямую Дануту в корне изменить жизненную позицию и исправить все ошибки? Не говоря уж о том, что никак не хватит времени заполнить зияющие пробелы в ее образовании. Данка страшно отстала по всем предметам, о чем Целестине было известно лучше кого-либо другого.
