Виктор Кава - Трое и весна
Отец, стараясь не хрустеть сухими ветками, осторожно шёл рядом, и улыбка блуждала по его лицу…
В одну из суббот отец приехал какой-то неузнаваемый. Он почему-то отводил глаза и много говорил. Правда, рассказывал интересное — как сваривают эти гигантские трубы, как их грузят на платформы. Потом смешно изображал женщину из их дома, которую звали Электридой. Настоящее её имя было Евлашка, но разве подходит оно жене главного электрика завода? Вот и выдумала она себе современное имя — Электрида.
Но Таю не покидала неясная тревога.
В следующий раз отец явился не в субботу вечером, а в воскресенье. Соскочил с электрички весёлый, подхватил Таю на руки, стал подкидывать вверх и громко расспрашивать про отметки, про новости, а её ответы слушал невнимательно. Тая насупилась, отвечала неохотно, с тревогой поглядывая на отца. Заметила в его глазах горячечный блеск, уловила острый, неприятный запах водки и с ужасом поняла — отец пьяный. Но она не укорила его ни единым словом, только с мольбой и жалостью смотрела на него. Отец замолчал, опустил глаза и начал нервно мять в руках кепку.
Потом отец несколько раз приезжал трезвый. И они с радостью бродили по зимнему застылому лесу, где каждое дерево оделось в белую пушистую шубу. Воздух был такой, словно кто-то разбросал вокруг щедрой рукой мятные конфеты.
Ясным весенним утром, когда все наслаждалось первым настоящим теплом, отец на глазах целой стайки Таиных товарищей едва спустился со ступеньки вагона и нетвёрдо, будто под ним шаталась земля, двинулся к дочке, широко расставив руки.
Таю затрясло от жгучего стыда, и не помня себя она волчонком кинулась к отцу, изо всех сил толкнула его и метнулась, не видя ничего перед собой, в лес…
Опомнилась она на мягком, искристо-зелёном мху, который сплошным ковром укрыл большую поляну. Болели ободранные руки и ноги, под глазом наливался синяк. Но больше всего болела Таина истерзанная душа. Там скопилось столько горючих слез, что они долго лились из её глаз и пропадали во мху.
Гнев и обида на отца вылились вместе со слезами. И осталась только жалость к нему. Она тут все время на людях, среди товарищей, которые не дают грустить. Даже когда вечером ляжешь в постель и защемит сердце, Ира тут же утешит. А отец придёт со смены от громыхающего стана, повесит пиджак и кепку, и его со всех сторон обступит гнетущая тишина. Только часы равнодушно тикают да кукует надоевшая кукушка. А со стены, не отрываясь, смотрит на отца мама, и такой у неё печальный взгляд…
Тогда её искали всем санаторием. Когда же нашли на поляне, то так обрадовались, что Тае даже неловко стало. А Роман, расщедрившись от радости, подарил ей фонарик. Тая один вечер помигала фонариком, тревожа на деревьях уснувших птичек, и вернула подарок: она хорошо понимала, что значит фонарик для мальчика.
А от отца никаких вестей уже вторую неделю.
5
В лозняке загустели сумерки. Тая всполошённо огляделась: где же её подруги?
А они тут как тут, выскочили из сосняка.
— Смотри! — торжественно приоткрыла подол платья Ира.
Тая не поверила собственным глазам. В подоле сидел маленький зайчонок. Он испуганно прижал уши.
— Какой хорошенький! — восторженно выдохнула Тая.
— Ой, бегу я с крапивой за Ниной, а он, глупенький, испугался, думал, что я за ним гонюсь, да как задаст стрекача! Уж мы гонялись-гонялись, едва поймали его в овражке! — счастливо тараторила Ира.
— Хорошенький! — ещё восторженней повторила Тая.
— Ага, а когда вырастет, станет самым красивым в мире зайцем!
Наперебой толкуя о неожиданной находке, о том, что мальчишки помрут от зависти, девочки двинулись к санаторию.
— Мы ему смастерим клетку, покрасим её… — начала было Тая. И не закончила.
Зайчонок, будто поняв, что его ожидает неволя, хоть и в покрашенной клетке, отчаянно рванулся, серым клубочком выкатился из Ириного подола на стежку. На миг только вздёрнутый хвостик мелькнул в темных кустах.
Девчушки, заойкав, кинулись было следом. Да где там догнать! Зайчонка надёжно спрятали вечерние кусты.
На лице у Иры было отчаяние. Тая рассудительно сказала:
— Да это и лучше, что ты его выпустила. Он ведь совсем маленький, кроме молока-то, и есть ничего, наверно, не умеет. А сейчас его мама по лесу бегает, ищет. Ты ведь его нарочно выпустила, да?
Ира чуть подумала и кивнула.
И девочки бегом припустились к санаторию. Если опоздают к отбою, Ольга Максимовна завтра может не взять на экскурсию к дальнему лесному озеру, где вода, как сказала она, прозрачней стекла, и живут там настоящие бобры.
Ещё издали они заметили на крыльце фигуру Ольги Максимовны. И ноги, что до этого сами рвались вперёд, стали как будто ватные.
Но Ира схватила подруг за руки и потащила окольно к раскрытым окнам их палаты. Тая и Нина подсадили её, ну а потом Ира помогла влезть им.
Уже засыпая в постели, Тая с наслаждением ощутила, как легонько закачалась кровать, что лодка на воде. Когда на отходе ко сну вот так плывёт кровать, то ей представляется лодка, синий плёс реки, а на другом её берегу стоит мама и машет красной косынкой…
Но что это? Кровать колышется все сильнее, даже толкается, как живая, а сон не идёт. Отчётливо слышен шум сосен за окном, посапывание Нины. Тая открыла глаза, подняла голову. И похолодела от страшной мысли — под её кроватью кто-то сидит.
— И-и-роч-ка! — едва прошептала она.
— Что? — подскочила Ира. — Зайчонок прибежал?
— У меня под кроватью… бандит…
Ира не успела ничего ответить, как из-под Таиной кровати раздался грубый голос:
— Ага, попались!
Тая и Ира со страху бросились бежать. Девочки были уже в дверях, когда у них за спиной кто-то захохотал.
Ира дрожащей рукой нажала выключатель.
Возле Таиной кровати качался красный от смеха Роман.
Вся палата вскочила на ноги.
У Таи сами собой сжались кулаки, и она двинулась к Роману. Он сразу осёкся, будто проглотил смех.
— Ду-р-р-ак!
— Дурак и не лечусь! — охотно согласился Роман.
Тая посмотрела на его виноватое лицо, на котором густо проступили веснушки, и вдруг звонко рассмеялась.
— Что это тут за кутерьма? — послышалось за дверью.
Тая толкнула Романа, и он снова шмыгнул под кровать.
Когда воспитательница переступила порог, Тая спокойно заявила:
— Никакой кутерьмы. Ира нечаянно упала на пол.
— Ах, это вы, три грации! Где это вы сегодня вечером были? Снова у ручья? Или ещё дальше?
— Нигде мы не были. В парке сидели, — сказала Нина и тут же опустила глаза.
Ольга Максимовна недоверчиво покачала головой, однако ничего не сказала и пошла к двери.
— Неужели это так смешно, когда человек падает с постели? — поинтересовалась она с порога.
— Ещё как! — горячо заверила Нина. — Вы бы умерли от смеха, если б увидели…
— Значит, хорошо, что я опоздала, — вспыхнули весёлые искорки в глазах Ольги Максимовны.
Когда её шаги затихли, Тая выпроводила Романа, на прощание больно дёрнув его за ухо. Но провинившийся этого будто и не заметил.
Кровать снова заколыхалась, только теперь её действительно качала нетерпеливая рука сна.
…Сквозь его вязкую толщу к Тае просачивались какие-то непонятные звуки. Тая попробовала раскрыть веки, но они как будто склеились.
Шум доносился со двора. Это был не шёпот потревоженной ветром хвои, не плеск летнего дождя. За окном кто-то тяжко дышал, трещал куст сирени, кто-то царапал железный карниз.
Таино сердце громко застучало. Вмиг припомнились вечерние страхи, и перед Таиными ещё закрытыми глазами вырос жуткий призрак — здоровенный, с чёрной бородой бандит с ножом в руке.
Но когда в испуге она открыла глаза, то увидела мирную, спокойную картину: белёсое рассветное небо и на нем тёмные силуэты сосен, а ниже молочный туман, который цеплялся мокрыми руками за ветви деревьев и кустов.
Но под окном кто-то упорно возился, и Тая соскочила на пол, легла грудью на подоконник, выглянула.
И ей стало трудно дышать, хотя в широко открытое окно лился поток душистого лесного воздуха.
Под окном стоял отец. Он был без кепки, жёваный чужой пиджак висел на нем, как на пугале.
Тая отшатнулась, но отец уже заметил её.
— Доня! Донечка! — послышался его умоляющий голос.
У Таи задрожала каждая жилка. Она закрыла лицо руками. Не сон ли это? Но отец звал её все громче, и вот-вот могли проснуться девочки.
Тогда, не владея собой, Тая бросила ему в лицо:
— Ты! Ты!.. Снова пьяный?.. Не хочу тебя видеть!.. Я… я… лучше умру!..
Отца будто плетью хлестнули по лицу. Он повернулся, сгорбился и побрёл напрямик, не разбирая дороги, по высокой росной траве.
Тая не могла оторвать взгляда от жалкой фигуры отца, который слепо брёл наугад, и с его обтрёпанных мокрых штанин капала роса.
