Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)
— Я кончил. Что прикажете делать?
— Подмети помещение, — оборонялся Фролов.
— Подмел. Еще чего?
— Помоги девушкам в архиве.
— Три дня помогал, больше там не нужен.
— Ну тогда… Ну тогда… Да отстань ты ради бога! — истощившись, вопил мастер и сам бежал от Ромки со всех ног.
Однако Фролов при этом отнюдь не дремал, после того как убедился в сокрушительной настойчивости молодого подчиненного. Из восьмидесяти трех рублей, которые причитались Волоху за полмесяца, пятнадцать должны были осесть в бухгалтерии — на основании законных актов о браке, повлекшем недопустимый расход фотоматериалов в количестве стольких-то погонных метров. Ромка пока этого не знал, не предполагал и других мер пресечения себе в отместку. А они назревали — Фролов не дремал. Производственная схватка двух абсолютно уверенных в своей непогрешимости упрямцев переходила в новую, ожесточенную фазу.
Как-то Виктор сказал в конце смены:
— Эх, Роман Андреевич, жалко тебя… Помяни мое слово, съест тебя мастер, зря связался.
— Подавится, — снебрежничал тогда Ромка, — я костлявый. Глотку порвет — я колючий. — Но, поняв неслучайность товарищеского предупреждения, тут же спросил: — А за что?
Виктор заглянул в ботинок — переобувался домой — и, не показывая из-под челки лица, промямлил неопределенно:
— Я тебе говорил…
— Что говорил?
— Ну, не лезь на рожон. Работай как заведено.
— Плохо заведено, — не смолчал Ромка на сей раз.
— Не тебе судить. Но я даже не об этом, — Виктор томился. — Ты-то рубишь сук, на котором сидишь сам. Докажешь, что четверо копировщиков цеху не нужны, кого уволят в первую голову?
— В Советском Союзе безработицы нет.
— Ага. Только ведь на трех или двух копировщиков и монтажа такого не оставят. А там женщины по двадцать лет работали, другой профессии не имеют… И еще: вдруг потом волна заказов, нас меньше — весь цех в трубе.
После этих слов, нахлобучив шапку на брови, Виктор поспешно удалился. Ромка послал ему вслед мысленную ноту: мол, протестую, не виноват в неповоротливости учреждения!.. Однако душа не облегчилась, нехороший осадок запал внутрь, и тем труднее было Ромке на следующий день, что никто не воевал с ним в открытую. И все же час от часу он ждал какого-то коварства от Фролова и, по-видимому, дождался бы вскоре, если б случайно не заболел.
Путь к больничному листу оказался весьма извилистым и долгим, но его начало, его предопределение сложилось тут же, на фабрике. Ромка работал в вечернюю смену, жал, как всегда, а Виктор, как всегда, посвистывая, ушел прогуляться в неизвестном направлении. Вернувшись из отлучки через полчаса, он со смешком сказал:
— Там в клубе наши артисты выкаблучивают. Сбегай посмотри. Тамарка старуху изображает, Крошкин за немца шпарит. Цирк!
Ромка прикинул, сколько сегодня будет порожнего времени — хоть как, не меньше часа! — потому и позволил себе досужий променаж.
Двери клуба, он же актовый зал, на втором этаже были заперты, но едва Ромка подергал ручку, они волшебно растворились перед ним. Молодой человек, озабоченный и гордый своей ролью привратника, шикнув на всякий случай, впустил его без лишних слов.
На сцене разворачивались какие-то события, по всей вероятности — драматические, ибо пятеро артистов стояли и топтались, изображая страшный испуг, недоумение и тому подобные эмоции посредством вздернутых бровей, а также приоткрытых ртов. Впрочем, один сидел на стуле с бильярдным кием в руке и говорил без паники скрипучим, под старика, голосом:
— Может, во сну встренулись ненароком. Вот креслице стоит мягонькое… и креслице снилось не раз. На нем еще подпалинка снизу есть.
— Никакой подпалинки там нет, — возразила печатница Надя, известная Ромке тем, что в столовой всегда без очереди примазывается, — вы ошибаетесь.
— Есть, дочка, есть…
Тут действующие лица еще немного поспорили, а потом старик передал одной женщине кий, который звался «батожком», обругал Петю-гальваника «мушиной чахоткой» и с ним вдвоем опрокинул клубный стул. Все поглазели — обещанной подпалинки и даже обивки там, кстати, не оказалось, после чего скрипучий пояснил:
— Тебя, дочка, на свете не было, а вещь эта в конторе Николая Сергеевича Фаюнина стояла.
— Стоп! — вскакивая на сцену, закричал бездействующий дотоле парень, в котором Ромка сразу угадал режиссера. — Стоп! Реакция, реакция! Талановы поражены. Дырка в кресле — не дырка. Это символ! Это эффект, внезапность, выстрел! А вы смотрите, как на домашнего кота. Фаюнин преображается мгновенно. Он теперь не Лазарь, а хозяин! Он доказал. Вы чувствуете, Фаюнин? А вы, Кокорышкин, подлец…
— Да ладно, — обидчиво прервал режиссера Петя-гальваник.
— О господи! — схватился тот за лоб. — Я же не вам — персонажу…
— И всё равно.
— Что все равно? Вы — подлец, подхалим, трус, неудавшийся карьерист. Что вы чувствуете, узнав хозяина?
Петя замялся, не умея перевоплотиться в мерзавца, и режиссер долго ему объяснял это дело, причем с такой убежденностью, будто все на собственной шкуре испытал. Лицедейство в конце концов возобновилось, и хотя, несмотря на игровой трагизм, было оно забавным, комедийным, Ромку теперь больше интересовал руководитель труппы, а не его постановка.
И действительно, парень выглядел очень творчески, почти талантливо, поскольку имел при себе трость, берет и даже потухшую трубку в зубах. Ромка внезапно увидел цепь: искусство, вдохновенный юноша, интеллигентная семья, обширная домашняя библиотека… Чем черт не шутит? В ущерб работе он проторчал на репетиции еще минут двадцать, а когда наступил актерский перекур, подошел к молодому режиссеру и, запинаясь, проговорил:
— Мне, знаете… Мне, я хотел бы… Ну, в общем, не могли бы вы мне уделить несколько минут?
— Пожалуйста, — благосклонно кивнул творческий человек. — Ради бога, если буду полезен! Сейчас? Здесь?
— Нет, потом. Я сейчас работаю, кончу в половине двенадцатого.
— К сожалению, мы раньше. Но меня можно видеть тут два раза в неделю. Выберите подходящий день, и я к вашим услугам. Согласны?
— Миша, Миша! — потребовали режиссера что-то не поделившие артисты.
Он извинился, приятно улыбнулся Ромке, отошел к беспокойной самодеятельности, припадая на правую ногу, опираясь на творческую трость. Ромка, в свою очередь, стремглав помчался к станку.
На следующей неделе он специально прикатил вечером на фабрику, подоспел под занавес театральных занятий. Немного потомился, выжидая, когда самые отъявленные артисты отстанут от Миши-режиссера, потом пристроился к нему в коридоре. Вместе прошли проходную, и на улице новый знакомец спросил:
— Вам куда?
— Все равно, — сказал Ромка. — Да мне недолго, я вас провожу.
— Тогда махнем в центр, — запросто предложил Миша, — у меня там деловая встреча. Не возражаете?
Ромка с готовностью согласился и подменил запланированный короткий разговор удлиненной программой общения с интеллектуалом. Сели в автобус, никто не мешал. Ромка завел речь об искусстве, но вскоре попутная беседа потекла в другом, упрощенном русле, в чем был повинен тактичный режиссер, ужаснувшийся дилетантским лепетом фотокопировщика. Не замечая такого поворота, Ромка внезапно распахнул себя перед Мишей: о своей профессии, о рабочих конфликтах с жаром заговорил. Миша слушал великолепно. Несмотря на тросточку в руке и трубку в кармане, он товарищески вникал, поддакивал, переспрашивал.
— Ну а что вас все-таки привело ко мне? — неназойливо поинтересовался, когда вышли из автобуса. — Вы, вероятно, хотите попробовать в нашем театре? Угадал?
— Нет, — легко и бездумно ответил Ромка. — Я уже в туристы на фабрике записался. А к вам… Я по другому делу, в общем.
— Внимательно слушаю.
— Не удивляйтесь только!..
— Смелей, смелей, — разрешил Миша, и тогда Ромка спросил:
— У вас богатая библиотека дома?
— Как вам сказать? Неплохая. А что?
— И Цветаева имеется?
— Увы, не имеется.
— А нет ли у вас, в вашем кругу таких знакомых, которые имеют и могли бы продать? Мне очень надо! Помогите, пожалуйста.
Миша теперь понял, что перед ним не скрытое дарование, а страждущий иного плана, однако это не огорчило: не Ромка, так другие найдутся, мир велик. Ощущая себя всеохватным режиссером, то есть устроителем любых эмоциональных порывов и судеб, он охотно поискал в памяти и нашел:
— Есть! Вам повезло. Володя Кукушкин. Как раз тут мы его и можем встретить, он часто бывает в этом кафе.
Они вошли, постояли в очереди к сипящему автомату, взяли по чашечке кофе, притулились — торчмя, на ногах — за высоким столиком в тесном соседстве с прочими потребителями бодрящего напитка. Миша то и дело кивал знакомым бородачам, а Ромка, волнуясь, все спрашивал: не этот ли, верно ли Цветаева еще в целости, и кто он будет — обладатель столь редкого сборника? Отвечая, Миша и успокаивал и тревожил.
