Алена Сантарова - Катя, Катенька, Катрин
Катя выглянула и увидела велосипед. Зденек Вылетял!
— Это я, Зденек! — крикнула она из слухового окна.
Зденек запрокинул голову, чтобы лучше разглядеть ее, и продолжал тоном строгого судьи:
— Чего ты там смеешься?
— А почему бы мне не смеяться? — спросила Катя и расхохоталась еще громче.
— Я бы на твоем месте вообще не смеялся! — сказал Зденек, словно от чего-то ее предостерегая.
Катя высунулась еще больше:
— Почему, скажи, пожалуйста?
— Потому что тебя ожидает суд!
Не могло быть сомнений: Зденек был ужасно рад, что мог говорить ей неприятности.
Кате все еще казалось, что это только шутка:
— Что же я такого натворила? Если, конечно, не считать, что я тебя сейчас убью.
— Ты это брось, Катержина, сама увидишь! — и, таинственно понизив голос, продолжал: — Они тебя с собой не возьмут.
— Что?! — Она чуть не выпала из окошка. Дело принимало серьезный оборот.
— Не возьмут… Не возьмут они тебя с собой…
— Зденек, что ты говоришь?
— Правду! — Он не мог скрыть своего удовольствия: — Не возьмут они тебя в поездку, и ты сама в этом виновата.
Словно что-то тяжелое ударило ее в затылок. Да, конечно, она это могла предполагать. Но теперь… когда она выставила Уну за дверь и они поссорились, все должно было уладиться. Правда, ребята пока ничего не знают. Скорее туда, к ним!
Молнией промчалась она по ступенькам и стала вытаскивать из сарая дедушкин велосипед:
— Зденек, где они? Подожди, я сейчас поеду…
— Сейчас уже ни к чему. Все равно с тобой никто не будет разговаривать, раз тебе другое общество милей, — закончил он с торжествующим видом, забрал щетки, за которыми, собственно, приехал, и скрылся.
Когда она осталась одна, у нее подкосились колени. И напала тоска, убийственная тоска. Ее преследовало одно-единственное слово: конец. Конец! Ужасное слово. За ним — пустота, и всему конец! Катя не будет смеяться, не будет грести, не поедет в лодке с жужжащим мотором, не будет засыпать в палатке или на дне шаланды, не будет рыбачить в Пержее и рвать желтые речные ирисы, не будет общаться со Стандой, Ендой, дедушкой, Верасеком, милым и ласковым Верасеком! Она не испытает уже такой радости, такой счастливой свободы, как вчера, когда они шли в одной шеренге, согретые чувством дружбы. Конец! И останется для Кати комнатка в мансарде, шелковое платье и тоскливое одиночество.
Конец — это гибель всех стремлений. А повинна в этом она сама, ее глупость, заносчивость, безрассудство.
Катя это знала, но что же написать бабушке?
Написать — это она твердо решила. Написать и исчезнуть. Или лучше — бежать. Она считала, что ей будет гораздо лучше дома, в Праге, чем здесь, где ей придется тосковать по тому, что находится так близко.
Только над словами: «Всем привет, и пускай на меня не сердятся!» — Катя расплакалась. Она старательно запечатала конверт с письмом, бросила в чемоданчик несколько самых необходимых вещей, пробежала по дому и вышла в сад. Унина сумка так и висела на заборе, а на калитке развевалось пестрое платье. Катя бросила письмо, адресованное бабушке, в почтовый ящик и быстро пошла. Мужественно глотая слезы, она дошла до Нижней площади. Она знала, что автобус к поезду до Старого Дола отходит где-то в середине дня. Автобус уже стоял на площади. Несколько мест было занято, мотор включен. Но Катя в автобус не села.
У платанов, отделявших парк от площади, появилась странная троица. Два парня и девушка с блестящими локонами. Парни держали ее под руку; они шли каким-то танцевальным шагом и громко насвистывали. Катя узнала песенку о сапожнике, который из кожи собственной жены сшил сапожки. Катя быстро скользнула в полуоткрытые двери ближайшего дома. Переждала. Они прошли мимо, громко хохоча. И вдруг на какую-то минуту их голоса заглушил шум: это проехал Катин автобус в Старый Дол.
Теперь оставался один вариант — вернуться в «Барвинок», стыдясь самой себя, поставить чемоданчик и ждать до завтра, а может, и до конца каникул. Пребывать в скучном, тоскливом одиночестве мансарды. Или другой, лучший вариант. Сколько времени потребуется на дорогу? Немного. Вчера ведь они дошли до Едловой и обратно довольно быстро.
Но одно дело весело шагать с товарищами, петь и смеяться, и другое — идти в слезах с чемоданчиком, который с каждым шагом становится все тяжелее и тяжелее.
Ей казалось, что она идет бесконечно долго. Она чувствовала усталость, а дошла всего лишь до одинокого домика за лесом — это место называли «У старого трактира». Перед домом стояла зеленая бричка. В нее был запряжен некрасивый, с удивительной проседью конь. Кате показалось, что он на нее осклабился. Ну конечно, они были старые знакомые.
Круг замыкался. Это та самая повозка, которая должна была привезти Катю на каникулы! Тогда она не хотела садиться в нее, брезговала, ей неприятно было ехать с поросятами. А сейчас? Сейчас бы она с радостью поехала, если бы кто-нибудь ее повез!
Катя решила попросить кучера. Как же его звали? Выскочил? Завазал? Нет, не так. В конце концов она вспомнила: пан Шкароглид!
Он держал коня за уздечку и говорил ему что-то приятное, а на Катю даже не оглянулся. Спутала она, что ли? Нет, насчет коня и брички она была совершенно уверена, а вот возница действительно не был похож на того шумливого паренька в начищенных сапогах, который встречал их с Ендой на вокзале. Она попробовала повторить:
— Пан Шкароглид! Пожалуйста…
— Ладно, ладно! — отозвался пожилой мужчина, держа коня и продолжая с ним разговаривать.
Катя потянула его за рукав.
— Так, так, сейчас! — и он посмотрел на часы.
Катя наконец догадалась.
— А где пан Шкароглид? — закричала она что было сил.
Старик посмотрел на нее с обидой:
— А что же вы сразу не сказали? Да, да, я его сейчас найду. Но вам придется придержать Седого. Шкароглид должен быть где-то здесь. — И он отдал Кате поводья.
Конь, видимо, все понял, потому что посмотрел на Катю недоверчиво и оскалил зубы.
— Этот конь как цыпленок, — добавил старик и направился к трактиру.
О лошадях Катя не знала решительно ничего, о цыплятах — и того меньше, но Седой ей явно не нравился.
— Пан, пан, прошу вас, пан! — закричала она.
То ли он ее услышал, то ли случайно обернулся, но еще изрек:
— Конь — животное разумное, ему нужно общество.
И он скрылся.
Седой тронулся с места, словно понял, что Кате теперь никто и ничто не поможет. Он шел медленным, уверенным шагом. Катя тянула за поводья, кричала «Тпру! Стой!» и другие слова, которые, как ей казалось, лошадь могла понять. Но Седой не обращал на нее никакого внимания — шагал себе да шагал. Когда же оклики и дерганье стали ему слишком надоедать, он осклабился. У него была мягкая, с усиками верхняя губа и под ней большие желтые зубы. Катя была убеждена, что конь пугает ее умышленно.
Получалось так, что конь вел Катю. Он шел размеренным шагом посередине дороги, а Катя послушно семенила рядом с ним. Она крепко сжимала поводья, так крепко, что у нее онемела одна рука; в другой руке она несла свой чемоданчик. Катя чувствовала, как по спине у нее побежал мороз — она и вправду испугалась.
И тут она снова вспомнила пана Шкароглида, вспомнила, как обожает он длинные, основательные беседы. Если в трактире он завязал с кем-нибудь разговор, конь заведет ее бог знает куда. Она боялась его отпустить, но боялась и сдерживать.
Катя мысленно представляла себе все возможные беды, какие могут случиться с человеком, которого ведет конь. Ей и в голову не приходило, что сейчас кто-то будет ее ругать и проклинать.
Она была несказанно рада, когда узнала разъяренный голос.
Вашек!
Да, это был он. Он сидел на мотоцикле и чертыхался оттого, что не мог проехать. Вашек был настолько рассержен и вместе с тем изумлен, что не смог выразить радость по поводу их встречи.
— Ты что, прогуливаешь чужих лошадей? — спросил он строго и даже моргать перестал.
— Вашек… я… я… так рада! — воскликнула Катя, и глаза ее наполнились слезами.
— Непохоже. Идешь с лошадью, как на панихиду.
Он взял у нее чемоданчик и кинул его в бричку.
— Что это за лошадь?
Она знала только то, что коня зовут Седой и что он не желает останавливаться. Катя протянула Вашеку поводья, но принял их совсем другой человек: громко пыхтя и задыхаясь, их догнал пан Шкароглид. За ним по дороге бежал глуховатый старик, грозя издали трубкой и поочередно выкрикивая: «Воры! Воры!» и «Седой! Седой! Тпру!».
— Ай-я-яй! — Пан Шкароглид был приятно удивлен. — Да ведь это внучка нашего доктора! Уж я-то был уверен, что старый Боушка чего-нибудь напутает! Пришел и говорит: «Шкароглид, там какая-то женщина вас спрашивает». Я как раз ел соленый рогалик…
Он ничего не забыл. Рассказывал так, словно оглашал точный, подробный протокол. Потеряв терпение, Катя его перебила:
