Ясен Антов - Мальчишки и девчонки
Обзор книги Ясен Антов - Мальчишки и девчонки
Ясен Антов
Мальчишки и девчонки
Привычка загибать безымянный палец на правой руке осталась у меня с тех пор, как я жил под одной крышей со Спиридоном Благуновым, человеком, которого можно смело назвать джентльменом, правда, не без изъяна — он был вспыльчив. Чаще всего он приходил в ярость из-за вменявшегося ему в обязанность требования неукоснительно соблюдать одни и те же законы, а в отношении законов, их места и роли в обществе в голове Спиридона Благунова роилось множество самых разнообразных идей. Наша администрация, работавшая по старинке и не отличавшаяся особым воображением, не могла оценить его идей по достоинству и время от времени отправляла его в места не столь отдаленные.
Судьба свела меня с ним после одного досадного происшествия. Как-то вечером четверо недоперепивших граждан, заявивших мне, что им не нравится моя рожа, решили обработать ее в соответствии с собственными представлениями о прекрасном. А надо заметить, что все годы, годы моей самонадеянной молодости, я полагал, что не мужчина тот, кто не умеет ездить верхом и вести кулачный бой, а посему за отсутствием коней налегал на оттачивание своих бойцовских качеств. Пять лет я петушился на ринге, прежде чем понял, что кулаками матери не накормишь. Я бросил бокс и стал механиком.
Ту самонадеянную четверку я уложил рядком, троим порядком изменив некогда внушительную форму носа, а четвертому — и черепа. Тут-то все и началось. Суду была предъявлена справка о нанесенном мной одному из мерзавцев сотрясении мозга, выискались и свидетели, показавшие, что я с целой оравой хулиганов напал на ничего не подозревавших, мирно прогуливавшихся ребят, избил и изувечил их. Действительно, глядя на этих здоровенных громил с распухшими носами, суд решил, что здесь орудовала целая шайка, а я был ее предводителем. Суд еще больше утвердился в своем мнении, когда перед лицом светлейших судебных заседателей явился четвертый пострадавший, с трудом ориентировавшийся в пространстве.
Так я очутился в компании Спиридона Благунова. Мой сосед по камере любил работать в белых перчатках и не выносил грубых манер, поэтому, узнав, какой урок я преподнес четверым бандюгам, очень быстро привязался ко мне. Как-то раз, когда мы с ним сели играть в карты, он долго смотрел на мои пальцы, а потом изрек: «Эх, Михал, Михал, да с такими руками ты мог бы стать Иегуди Менухиным, мог бы наяривать на „страдивариусе“ Карла Марии фон Вебера, а ты, мой мальчик, пачкаешь руки о гаечные ключи». И он принялся меня учить, как сгибать безымянный палец на правой, а потом и на левой руке, как тасовать колоду и сдавать карты, используя это свое новое умение. Он посвятил меня в тонкости игры и блефа, ибо талант картежника состоит в том, чтобы поначалу прикинуться профаном и проиграть незначительную сумму, а затем подкинуть партнеру каре или фул,что-нибудь щекочущее нервы, и лишь тогда, после умелой тасовки, организовать себе флеш или умыть четырех королей противника четырьмя тузами, а там — знай выворачивай карманы незадачливых игроков и потешайся над тем, как они нервно снимают с рук свои «сейко».
Так в приятной компании Спиридона Благунова благословенно текло время, он прикипел ко мне всей душой и даже предложил основать чисто показательное предприятие, что в перспективе означало — продемонстрировать ряду самонадеянных господ, как в цилиндр опускается голубок, а оттуда выскакивает зайчик.
К худу ли, к добру ли, но из нашей затеи так ничего и не вышло, поскольку в деле Спиридона Благунова тем временем всплыли новые обстоятельства, позволявшие судить, что на одной из сторон довольно значительного числа выскочивших из его цилиндра «зайчиков» красовались портреты зарубежных президентов. Спиридон грациозно помахал мне рукой на прощанье, сказал, что ему было приятно познакомиться с моей персоной, и отбыл в апартаменты, где процветали куда более суровые нравы. Я же, полностью заплатив по счету, предъявленному мне за три разбитых носа и одно сотрясение мозга, решил сменить и место жительства, и место работы. Потому как ужасно неприятно, когда люди, знающие тебя, как облупленного, делают вид, что сроду тебя не видели и держатся так, будто ты того и гляди заявишься просить руки их дражайших дочерей. Впрочем, история Жана Вальжана известна даже детям, меня же зовут Михал Коцев, и я вообще не тяну на роль литературного героя.
Вскоре я устроился на работу лесным обходчиком, мне выделили скромную избушку в горах, и я зажил припеваючи, точно лесной царь. Небо, ручьи, звезды, земляника, ежи, лисицы, снег по грудь, и никаких тебе начальников, заместителей начальников, директоров и замдиректоров, ты один, вдали от сотен глаз, бдительно наблюдающих за тобой с утра до вечера. Вдали от людей, которые все видели, все знают, изо всего быстро делают выводы и зорко следят за тем, чтобы Михал Коцев не сбился с прямого пути. Да, я не отрицаю, один раз я уже сбился с пути. И все потому, что позволил группе пройдох, подученных этими треклятыми помощниками правосудия — адвокатами, всю жизнь получающими от благодарных клиентов свиные окорока и бутылки «Джонни Уокер», обставить все так, чтобы жертва забулдыг снова стала жертвой, на сей раз — правосудия. Эх, будь я настоящим мужчиной, я бы отделал этих четверых прямо в зале суда, и тогда бы нужды не было во всяких свидетелях, лжесвидетелях и разных там экспертах. Чтобы уважаемые судьи своими глазами убедились в том, что Михал Коцев может обслужить по первому разряду слизняков, воображающих себя всесильными только потому, что сильными мира сего воображают себя их отцы. Папаша одного из них, видите ли, был какой-то шишкой в министерстве иностранных дел, другого пальцем не тронь, ибо его дядя бог знает кто, бог знает где… Тогда бы я посмотрел… Впрочем, обещаю, что буде мне представится еще раз такой случай, я уж не постесняюсь. Слово чести! Чтобы мне потом не приходилось терзать читателей своими историями, написанными в лесной избушке. Впрочем, даже из этой истории можно сделать поучительные выводы, в чем вы убедитесь несколько позднее.
В сущности, я был не совсем прав, заявив, что в своем укрытии избавился от начальства. Каждый понедельник ко мне наведывался мой шеф Трендафил Славков, бывший старшина-сверхсрочник, очутившийся после увольнения в запас в объятиях гражданской безответственности. Поначалу, талдычил он, потягивая виноградную ракию и понося меня на чем свет стоит, так как в его глазах я был симулянтом, и он ни на грош не верил ни мне, ни тому, что я в жизни не брал в рот спиртного, а он совершенно точно знал, что рецидивисты упиваются в стельку — так вот, говорил он мне, поначалу мирная жизнь ошарашила его Он всей душой воспротивился царившим в ней порядкам, потом прозрел и понял, что у людишек без униформы не жизнь — а разлюли малина. Знать не знают ни о каком уставе, ни о какой муштре, и так до самой смерти. А он осел и болван — всю жизнь ходил по струнке, и даже снимая на ночь носки, и те вытягивал в струнку.,
Трендафил Славков покидал меня в обед того же дня, вылакав всю ракию, загодя припасенную для него. Отдавал свои ценные распоряжения и уходил со словами, что он страшно занят. Я узнал, что в городе, до которого было три часа пешего ходу, он разводил свиней. В избушку он заскакивал раз в неделю, а иногда и через две, за что и получал зарплату начальника участка.
Отношение Трендафила Славкова ко мне строилось не столько на базе данных, полученных из тюрьмы, сколько на информации о моем социальном происхождении. Весть о том, что я окончил французскую гимназию, он принял стоически, но узнав, что моя сестра учится
в консерватории, Трендафил Славков просто взбеленился. Я, кричал мой начальник, сплевывая на пол избушки, всю жизнь тянул солдатскую лямку, с уставом вставал, с уставом ложился, не то что некоторые, распевавшие французские шансонетки и воображавшие, что здесь им будет устроен курорт Солнечный берег, в то время как Трендафил Славков несет свою службу, выполняет свой долг перед республикой. Что же получается, один в лес, другой по дрова, чем в шляпе, тем нахальней, а Трендафил Славков должен отдуваться за всех разом! Ну уж дудки, орал он, не на того нарвались, теперь он мне покажет, где раки зимуют. Тут шеф угрожающе взмахнул кулаком, всосал остатки ракии и свалился на кровать. Продрал глаза он к вечеру, голова раскалывалась — еще бы, после семиста граммов водки и пачки сигарет без фильтра. Уходя же, он приказал перетащить все бревна, сваленные у поворота шоссе, под навес у избушки.
Мне всегда импонировал артистизм мышления, вольный полет фантазии. Бывает, загнет человек такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а тебе все равно приятно. Так и подмывает самому вметнуть что-нибудь эдакое, дерзкое, необычное — в этих протуберанцах мысли, яростных порывах разорвать оковы будничной, повседневной жизни таится своеобразная прелесть. Все это так. Но если кто-нибудь скажет тебе, что в интересах дела надо перетащить на своем горбу гору Витошу к Балканскому хребту, тут уж извините, это явная глупость. Подобная тем клятвенным заверениям, что к Первому мая будет закончено строительство некоего объекта, хотя людям, в запале бьющим себя в грудь, прекрасно известно -поднимись хоть вся Болгария, эта стройка не будет закончена и к январю следующего года. Да что тут говорить, действительно у нас есть люди, которые на посулах и обещаниях благополучно дотягивают до отбытия на заслуженный отдых, но это уже совсем другой разговор.
