Валентина Осеева - Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)
— Бабы, не сдавайте продукты! Ничего они с нами не сделают. А Красная Армия придет, своих кормить будем! — шептала колхозницам Макитрючка.
Около сельрады выросла виселица. Колхозные ребятишки издали смотрели на нее.
— Мамо, дывиться, яки соби качели фашисты зробилы! — первый сообщил Жорка.
Люди боялись выходить на улицу. В селе нашлись предатели, надевшие черную форму полицаев. Колхозники с ненавистью и презрением называли их "чернокопытниками".
Один из таких полицаев, сын бывшего кулака, Петро, вместе с гитлеровским офицером ввалился в хату Макитрючки. Мазин с Петькой сидели за столом и чистили картошку.
— Почему продовольствие не сдаешь? — заорал с порога Петро, пропуская вперед офицера.
Макитрючка вскипела.
— Ах ты, иуда, вражий наймит! Продажная душа! — зашипела она в лицо полицаю. — По тебе ж осина в лесу скучает!
Петро схватил ее за плечи, швырнул об пол:
— Я тебя, ведьму, на виселицу отправлю!
Он стал бить ее по лицу, по голове.
— Проклят ты, проклят от людей и от бога! — кричала страшная, растрепанная Макитрючка.
Мазин и Русаков бросились к ней, пытаясь оттащить ее от разъяренного полицая.
Офицер брезгливо водил глазами по стенам хаты, чистил зубочисткой зубы и плевал прямо перед собой. Потом ткнул пальцем в спину полицая и вышел на крыльцо, Петро, скверно ругаясь, хлопнул дверью, оставив на полу избитую Макитрючку.
Вечером жителей села сгоняли на сход.
Встревоженный Сева вызвал Трубачева к колодцу.
— Они Степана Ильича старостой назначили! Велели ему, чтобы в два дня все продовольствие было собрано, — шепнул он.
Васек схватил Севу за руку:
— А дядя Степан что?
Малютин покраснел от боли и стыда за Степана Ильича.
— Они били его, мучили? — задохнувшись от волнения, спросил Васек.
— Не-ет… я не слышал. Нет, не били! Он сам согласился, — прошептал Сева.
— Сам? Старостой у фашистов? Не может он сам! Это они его заставили! Постой… Приходи в овражек!
* * *Васек рассказал все ребятам. Ребята слушали с широко раскрытыми глазами. До вечера, сбившись в кучку, сидели они в Слепом овражке, убитые и напуганные Севиным сообщением.
— Да, может быть, ты ослышался? Или это кто-то другой был? — допрашивали они товарища.
— Нет, нет! Я не ослышался.
Васек, бледный, с красными пятнами на щеках, зажимал пальцами уши и, мотая головой, кричал на Севу:
— Неправда, неправда! Не смеешь ты так говорить! Тебе, может, показалось? Неправда это!
Сева чувствовал себя в чем-то виноватым.
— Я, конечно, сам слышал, что он согласился, то есть он ничего не сказал… Но все-таки, может, он еще не будет старостой — убежит или еще что-нибудь сделает…
Ребята вздыхали, обменивались короткими замечаниями:
— Какой человек хороший!
— Председатель колхоза!
— Мы его так любили… А он к фашистам пошел!
Одинцов встал:
— Не смейте про него так говорить! Не смейте!
На сходке, куда полицаи согнали все село, слова Севы, к ужасу мальчиков, подтвердились. Степан Ильич стоял рядом с полицаями и, глядя куда — то поверх голов, кричал в толпу хриплым, деревянным голосом:
— Сдавайте хлеб, сдавайте гречу!.. Чего ждете?
Колхозники молчали.
— Ой, боже мий, что же это делается? Степан врагу продался! — с гневом и удивлением шептались бабы.
Фашисты одобрительно хлопали Степана Ильича по плечу. Петро подал ему немецкую сигарету. Степан Ильич долго держал ее, разминая пальцами; табак сыпался на землю.
После схода старики собрались у деда Ефима; вздыхали, качая головами:
— Вот и поди ты к нему, Ефим, спроси: есть у него совесть или нет?
— Отдаст он запрятанный семенной фонд врагам — чем будем сеяться весной?
— Ты ему скажи: гитлеровцев прогонят, а народ останется… Люди не простят…
Дед Ефим пришел к Степану Ильичу в хату, остановился у двери, опираясь на палку. Степан Ильич встал навстречу.
Татьяна рушником обмела скамейку:
— Садитесь, диду!
— Садиться я не буду. Мое дело в двух словах. — Дед постучал об пол суковатой палкой. — Я, Степан, твоего батька знал. Вместе мы женились, вместе в колхоз вступали… Ну, да не о том речь. Вот старики послали меня узнать: отдашь ты семенной хлеб врагам — обидишь своих людей или нет? Да велели еще тебе сказать… — Голос у деда повысился, дробно застучала об пол палка. — Придет Красная Армия, освободит народ, напрочь истребит врага — куда тогда пойдешь, с кем будешь? Подумай, чтобы не каяться тебе на этом свете…
— Эх, дед… — сказал только Степан Ильич и махнул рукой.
Ефим ушел.
За ужином Степан Ильич сидел мрачный как туча. Мальчики молчали, молчала и баба Ивга. Татьяна не выдержала — расплакалась.
— Что ж это ты делаешь, Степа, а? Як же мне на село появляться, людям в глаза глядеть?
Степан Ильич не отвечал. Татьяна заломила руки:
— Что же вы, мамо, молчите? Як в рот воды набрали! Хиба это не ваш сын? Або мне одной страшно на свете жить?.. Ой, Степа, Степа!..
Она упала головой на стол, затряслась от слез. Баба Ивга встала, обняла ее:
— Молчи, доню, молчи!
— Ой, мамо, як же молчать? Люди кажуть: продался Степан фашистам…
Васек вылез из-за стола; Саша с красным, упрямым лицом, не поднимая глаз, катал из хлеба шарики; Одинцов сидел прямо, белый как стена.
Утром Татьяна взяла Жорку и ушла из села, не простившись со Степаном Ильичом.
— До своей матки пошла, — кратко сказала ребятам баба Ивга.
Лицо у бабы Ивги за один день почернело и сморщилось, глаза впали. Она ходила по хате строгая, молчаливая. Допоздна не ложилась спать. Степан Ильич тоже не ложился. Они сидели рядом за столом, и оба молчали.
Мальчики исподтишка следили за каждым шагом Степана Ильича. Сева и Генка видели его в штабе. Гитлеровцы вызывали Степана Ильича для каких-то поручений. У колодца бабы осторожно спрашивали Ивгу:
— Говорят люди — старостой Степан будет?
— Старостой.
— Ну что ж, его дело!
— Подневольный человек… Как не согласишься, когда петля на шее! — заводила разговор соседка Мотря.
Макитрючка, оправившись от побоев, сама побежала к Степану Ильичу. Застала она его в хате одного. О чем говорили они, никто не знал.
Глава 37
ВОПРОС ПИОНЕРСКОЙ ЧЕСТИ
— Это вопрос пионерской чести, — тихо, но твердо сказал Одинцов. — Какие же мы пионеры, если будем есть хлеб предателя?
В Слепом овражке было тихо. Ржавые пятна мутно поблескивали на поверхности болота. Сумерки окутывали сбегающие по склону кусты орешника. Лягушки, неподвижно распластавшись на воде, круглыми, немигающими глазами смотрели на трех мальчиков.
— Уйдем! — глухо сказал Васек и, обхватив руками колени, задумался.
— Все от него уйдут… Татьяна с Жоркой ушла, баба Ивга уйдет, мы уйдем, — мрачно сказал Саша.
— Баба Ивга? — переспросил Васек. — Да… может быть… Но какая же она мать, если она уйдет? — И, словно возражая самому себе, покачал головой: — А какая же она советская, если она останется?
— Все от него уйдут! И будет пустая хата… И он будет шагать по ней… один! — с отчаянием крикнул Одинцов.
— Пускай, — тихо и упрямо сказал Саша.
* * *За ужином Степан Ильич посмотрел на мальчиков. Они сидели молча, не поднимая глаз от тарелок.
Одинцов казался больным; в последнее время тонкие черты его лица заострились, сквозь прозрачную кожу проступала синева. Степан Ильич забеспокоился:
— А что это, мамо, у нас один хлопчик так с лица изменился? Може, больной, а?
Он положил свою большую руку на голову Коле и, перегнувшись через стол, заглянул ему в глаза:
— Что это ты, хлопчик?
Коля, низко согнувшись и опустив голову, смотрел под стол.
— Эге… Совсем наше дело плохо! — удивленно сказал Степан Ильич и попробовал повернуть к себе мальчика.
Но Одинцов резко высвободился от него и, закрыв лицо руками, разрыдался. Васек побледнел.
Лицо Саши залилось темной краской, губы упрямо сжались. Одинцов плакал громко, взахлеб. Степан Ильич растерянно оглянулся на мать.
Баба Ивга поставила на стол чугун с картошкой, бросилась к Коле, прижалась сухими губами к его голове и, раскачиваясь из стороны в сторону, зашептала, как маленькому:
— Тихо, тихо, мое дитятко!.. Чего ж ты, мое серденько, так расплакался?.. Все же на свете минуется, все переживется. Пойдем, пойдем, мой сыночек, я тебя уложу…
Коля обхватил бабу Ивгу обеими руками и, пряча лицо в широких сборках ее кофты, рыдая, шел с ней по хате.
— Не плачь, не плачь, мое дитятко! — взбивая одной рукой подушку, а другой прижимая к себе Колю, шептала баба Ивга. — Будет и на нашей улице праздник. Да хиба ж русский народ поддастся якому-нибудь ворогу? Боже сохрани! Кто ж это такое бачил? — Она присела на край постели, с улыбкой покачала головой, заглянула Коле в глаза. — А у нас же Красная Армия есть! Да когда ж то было, чтобы нашу армию кто победил? За ней же весь народ стоит, як гора каменная! Великая это сила — наш народ! И в огне он не горит, и в воде не тонет. Так-то, мой сыночек… Вот и послухай, яку присказку стары люди про наш народ кажут…
